Тайна виолончелиста

Когда виолончелист Рогулдин узнал из СМИ о том, что у него в Панаме нашли 2 млрд. долларов, он понял, что теперь объяснить жене, почему они уже третий год не могут выехать на море будет весьма затруднительно. "Это какая же сволочь меня так подставила", - думал виолончелист, кутаясь в старенький болоньевый плащик на пронзительном петербургском сквозняке. И вспомнил, как много лет назад он потерял паспорт в электричке. И видно какие-то люди им воспользовались. "Два миллиарда - это сколько же", - пытался понять виолончелист. "Если мне в консерватории платят в переводе на нынешний курс долларов 200 в месяц..."

Ум виолончелиста не мог самостоятельно примерить на себе эту оглушающую цифру. "Куртку теперь новую куплю. На Валаам съездим в монастырь - давно мечтали. Жене зубы вставлю". Рогулдин поискал в кармане плаща мелочь на трамвай и стрельнул закурить у проходящего мимо таджика. "Дочке тормозные колодки поменяю", - продолжал мечтать виолончелист. "Кран на кухне починим - капает, сволочь, который месяц". Тут раздался звонок. Звонил директор консерватории. - Вячеслав Михайлович, я вас поздравляю. У нас аншлаг. Все хотят вас увидеть! - А что будем играть? Шестой концерт Брамса или Пятую симфонию Шостаковича? - Да нам теперь можно вообще ничего не играть. Публика придет исключительно на вас посмотреть!

"Вот так приходит всемирная слава", - с горечью подумал Рогулдин. "Семь лет учиться в консерватории. Двадцать лет потом таскать эту чертову виолончель. А всего-то и надо было потерять паспорт в электричке. Чудны дела твои, Господи". Он сел в дребезжащий петербургский трамвай и поехал домой на окраину города и размышлял на тему, как же все-таки правдоподобно объяснить жене все происходящее с ним теперь. "Бог подал", - придумал Рогулдин версию. Жена была истинно верующая и версия должна была проскочить. "И сразу на Валаам - свечку поставить неизвестному благотворителю"! Трамвай уныло дребезжал по стыкам унося виолончелиста Рогулдина в новую реальность. В которой теперь будут пальмы, яхты, любовницы, лазурные берега и новые зубы старой жены. Рогулдин закрыл глаза и даже застонал от предстоящего удовольствия. Сидящий рядом таджик испуганно встал и пересел на другое место. "Гражданский проспект. Конечная. Просьба покинуть вагон", - раздался голос вагоновожатой. - "Выходим, граждане, выходим. Сказано же, конечная. Приехали"!

Часть 2 "Офшоры, офшоры. Кругом одни офшоры", - пел виолончелист Рогулдин, собираясь лететь в Панаму за неожиданно свалившимся на его голову богатством. Он занял у соседей денег на билет до далекой центральноамериканской страны, пообещав отдать вдвое больше по приезду. Те уже были в курсе новостей и с радостью согласились. Мол соседу по лестничной клетке и Ротенберги давали и Ковальчуки, а мы чем хуже.

На кухне жена готовила праздничные блинчики из вчерашнего молока и напевала "А нам все равно, а нам все равно. Не боимся мы волка и сову". Первые весенние мухи весело летали по квартире. Но тут раздался звонок по телефону. - Рогулдин? - Я. А кто спрашивает? - Это не важно. Ты, Рогулдин в Панаму не езди. Не надо. - Как же так. Там же мои деньги! - Это деньги общие. Мы сбрасывались кто сколько может на помощь бездомным детям. А ты хочешь на них зубы своей жене вставлять. Ай-ай-ай. Нехорошо, Рогулдин. Ой как нехорошо.

- Ни за что не отдам, - крикнул в трубку Рогулдин. - Детям должно помогать государство. Я тут ни при чем. Я музыкант. Я тоже кушать хочу! - Слушай, Рогулдин, - снова раздался усталый голос в трубке. - Я вчера целый день общался с народом. Я всех смог убедить, что жить они будут плохо, но не долго. Я очень устал. И если сейчас трачу на тебя свое время, значит вопрос крайне серьезный. Похоже, ты не любишь детей... - Люблю. - снова крикнул в трубку Рогулдин. Он уже почти чуть не плакал от отчаяния. Розовые мечты о любовницах, яхтах и новом облике жены развеивались так же быстро как утренний туман. - Но войдите в мое положение! - Уже вошел. И отдал все необходимые распоряжения. У твоей дочери уже стоят новые тормозные колодки. Как ты и хотел. Жене выписан пропуск к моему личному стоматологу. Завтра ты ее не узнаешь, обещаю. Хочешь, еще сделаем ей операцию омоложения? - Конечно, хочу. А вы кто? - Неважно, кто я. Важно, что я могу все. Или почти все. Но не для всех. А ты уже "не все". - Я уже не все, - чуть не плакал от счастья Рогулдин. - А можно мне лично новую виолончель?

- Конечно, можно. Хоть новую консерваторию. Хочешь, уволим директора и тебя назначим. Рогулдин задумался. С одной стороны, директор был его другом еще со времен студенческой юности. С другой... - Нет, не надо. Лучше виолончель. Производства мастера. Этого, как его. - Страдивари? - Вот. Точно. - Хорошо. Будет тебе Страдивари. Но на этом все. А то брать не по чину - себе дороже. И про Панаму забудь! А кто спросит - скажи, что обознались. Не ты это. В трубке раздались длинные гудки. Рогулдин в задумчивости вышел покурить на ободранный временем балкон своей хрущевки. Внизу собралась небольшая толпа народа. - Вячеслав Михайлович, несколько слов для прессы. - раздался оттуда чей-то голос. - Не я это. - замахал руками Рогулдин. - Кого угодно спросите, не я это! - И быстро ушел обратно в комнату. А на кухни еще не получившая новый облик жена продолжала напевать: "А дубы-колдуны что-то шепчут в тумане. У поганых болот чьи-то тени встают. Косят зайцы траву. Трын-траву на поляне и от страха все быстрее песенку поют"...