Менты и копы. Почему американский обыватель доверяет полиции

Лет десять назад, во время своих нью-йоркских каникул я получил весьма заманчивое для старого газетчика предложение. Дочка моего российского приятеля, в те поры студентка Колумбийского университета, собралась замуж за местного полицейского и посулила составить мне протекцию в тамошних правоохранительных кругах. Естественно, на предмет написания репортажа.

Жених москвички Кати, симпатичный парень итальянских корней, нес службу в 50-м пресинкте (участке, комиссариате) нью-йоркской полиции. Мое же послевоенное детство протекало в зоне ответственности 50-го отделения московской милиции - знаменитого "полтинника", клиентом которого, что греха таить, приходилось бывать.

Вопреки "крокодильским" карикатурам, которые вколачивали в мозги советского читателя образ беспощадного центуриона, охраняющего золото Уолл-стрита, нью-йоркские полисмены производили на улицах самое благоприятное впечатление. Мне бывало даже немного не по себе, с чего это я вместо привычной настороженности испытываю неизъяснимое расположение к этим подтянутым парням в униформе, сочетающей сугубую утилитарность с непринужденной элегантностью. Даже киношные кольты с торчащей из кобуры отполированной ладонью деревянной ручкой, даже увесистые дубинки какой-то особой конфигурации не противоречат общему гражданскому духу экипировки. Предполагающему соблюдение некоего общественного договора, корректное сотрудничество с населением, а не просто подавление его противоправных инстинктов.

Впрочем, переступив порог нью-йоркского "полтинника", я тотчас сообразил, что неизбывные функции учреждений такого рода повсюду создают в их стенах похожую атмосферу. Я даже испытал легкий озноб, когда заметил, что полисмены время от времени приводят в участок задержанных с наручниками на запястьях. Конечно, я знал, что в Нью-Йорке реальных гангстеров побольше, чем в фильмах Копполы и Скорсезе, но неужели так полон ими благополучный Ривердейл? И почему у этих опасных преступников такой цивилизованный вид? Прямо банковские клерки или университетские профессора.

Джентльмены и были вполне культурными господами. Возможно, они даже не нарушили закон, а просто не пожелали с его представителями лояльно объясниться, начали качать права. Адвоката вызовут, но если до его прихода ты не перестанешь скандалить, грозиться связями и карами, "браслеты" наденут без разговора. Чем больше демократии, тем определеннее должна быть власть, чем надежнее действуют юридические процедуры, тем безапелляционнее власть имеет право настаивать на их соблюдении.

Несколько вечеров подряд я выезжал в стандартном полицейском "Форде" на ночное дежурство. Эти поездки один к одному повторяли сцены из классического голливудского боевика: и бесконечное кружение по району, и заезды в темные закоулки между стандартными кирпичными домами, и необходимость реагировать на бесконечные вызовы... Вызовы, к моей досаде, никакой серьезной опасности не содержали. То темнокожие жильцы трущобного дома испугались непонятной беготни по лестнице (оказалось, что местный гомосексуалист поссорился со своим бой-френдом), то в квартире сильно пожилой леди по ошибке сработала система сигнализации. Вздорность сигнала обнаруживалась после тщательной проверки обстоятельств, во время которой мои новые друзья-копы вполне всерьез вытаскивали свои кольты.

Американский обыватель доверяет полиции. Он панибратски и без особого почтения называет полисменов "копами", как и везде, подтрунивает над их упертой "служивостью", но при этом, как, пожалуй, нигде в мире, считает этих крепких мужиков с их профессионально позитивным look'ом, т.е.

видом, своими людьми.

Простодушное американское сознание, поделившее человечество на good guys и bad guys (хороших и плохих ребят), полицейским отводит роль "хороших" парней, защитников американских ценностей и носителей американских добродетелей. Так было не всегда. В 50-м пресинкте я имел откровенную беседу с главным здешним "детективом". На фоне молодых коллег он выглядел ветераном и помнил времена, когда нью-йоркские копы не ведали о заповедях политкорректности и вели себя с бесцеремонностью московских ментов.

- Бывало, едешь вечером по улице, увидишь чем-то подозрительного чернокожего, а ну, поди-ка сюда, парень! И - раз ему по морде! Он обижается: за что, босс?! А ни за что, на всякий случай, чтобы знал, кто здесь начальник. (Он даже не подозревал, что почти дословно цитирует известный российский анекдот: знал бы за что, убил бы!) Потом в обществе созрело сознание: с демократией такие привычки несовместимы. Чего стоит общество, если его членов можно безнаказанно унижать?

Он не брался утверждать, что все американские копы сделались воплощенными ангелами-хранителями гражданских прав и свобод. Однако правила корректного исполнения своего долга усвоили четко. Недостойным поведением полисмен компрометирует не только себя, но и "дядю Сэма". А над государством в этом царстве индивидуализма иронизировать не принято. Дело полицейского не воплощать собою духовные идеалы, а блюсти закон. Но как-то так выходит, что блюсти его лучше получается у морально устойчивых лиц. Неподкупности легче подчиняться.

Берут ли американские полицейские взятки? Взятка должна быть ну очень большой, чтобы полисмен рискнул ее принять. Копы, конечно, не миллионеры, однако в жизни надежно устроены. Позволив себя подкупить, полицейский теряет все. Прежде всего - доброе имя, чего ему никогда не простит профессиональная среда, ибо почувствует себя скомпрометированной. С тем, что преступность невозможно искоренить до конца, полиция может смириться. С чем ей свыкнуться невозможно, так это с перспективой срастись с организованным криминалитетом. Одно лишь подозрение в этом разом перечеркивает смысл ее существования. А если вдуматься, то и государства в целом.

Меня не покидало ощущение, что я много раз слышал эти справедливые слова. Именно об этом твердила в свое время советская пропаганда. Вывод очевиден: какую бы идеологию ни исповедовали правоохранительные органы, какое бы название они ни носили, они служат, во всяком случае, в принципе не политическому режиму и не правящей элите и уж тем более не конкретному начальнику, а самой идее цивилизованного общества.

В США суть ее в том, чтобы вполне конкретными средствами оберегать то, что несколько расплывчато именуется американской мечтой. Иными словами, некий фантом удачи, который ожидает в этой стране всякого, кто этого достоин. Разумеется, в этой утопии позволительно усомниться. Однако с фактами не поспоришь: надежность американского образа жизни даже посреди бессонного и безумного Нью-Йорка с его разноязыкой толпой, с темнокожими ораторами на каждом углу, произносящими в пустоту огненные речи, с неизбежным соседством самой респектабельной и самой криминальной публики в мире, эта несомненная надежность цементируется повсеместным присутствием невозмутимых и приветливых копов.