«Эхо Москвы» Алексей Венедиктов: Путин — мой президент

Алексей Венедиктов: Россия — это государство, которое столкнулось не только с глубоким экономическим кризисом, но также с кризисом идеологии и идентичности. Ее попытки осмыслить себя в мире, в котором не работают принципы ялтинско-потсдамского уклада, мучительны и приносят страдания: во-первых, самой России, во-вторых, ее соседям, а в-третьих, всему миру. В период ближайших трех—пяти лет этот кризис будет только углубляться.

— Как это вписывается в современную российскую политику: аннексия Крыма, война в Донбассе, участие в войне на территории Сирии?

— Это как раз приметы процесса поиска идентичности, попытка найти ответ на вопрос, чем стала Россия в современном мире, каково ее место, как наследницы Российской империи и Советского Союза. Эти поиски активизировались в 2011–2012 годах, поскольку в мире в целом усилились противоречия. Прежние границы стираются, каждое государство ищет свое место и, что важно, почти каждая страна смотрит в будущее, а не в прошлое. Исключение представляет, возможно, Евросоюз как целое, но это не государство.

— Европейские политики смотрят в прошлое?

— Да, некоторые европоцентристы, которые понимают, что исчезновение границ и совместная борьба с появляющимися угрозами, такими как исламский терроризм и миграционный кризис, это ключевые для Европы вопросы. Россия столкнулась с теми же самыми проблемами, но находит другие решения.

— Не поставила ли себе Москва акциями в Крыму и Донбассе более «приземленную» цель: не хочет ли она показать, что Украина остается российской сферой влияния, от которой НАТО следует держаться подальше?

— Разумеется, но не будем забывать, что такие действия — только инструмент. Владимир Путин хочет вернуть международный уклад, который опирался на договоренности из Ялты и Потсдама. Российский президент убежден, что такая модель делает мир более безопасным, поскольку державы делятся в нем друг с другом ответственностью и контролем. Советский Союз в прошлом брал на себя ответственность за Донбасс и всю Украину. То, что происходит в этой стране сейчас, создает дисбаланс в международных отношениях. И, согласно этой логике, как бы смешно это ни звучало, Путин стремится вернуть равновесие.

— С польской точки зрения никакой речи о возвращении к балансу нет. Из-за современной российской политики больше 70% поляков, считают, что Россия представляет для нас военную угрозу. Мы начали, как никогда активно, требовать присутствия войск НАТО в Польше.

— С точки зрения Кремля, сейчас Польша — это плацдарм Североатлантического альянса, который тот использует для агрессивных действий против России. В Польше развивают инфраструктуру НАТО, строят противоракетную систему, там появится больше натовских солдат. Я, однако, полагаю, что поляки могут не бояться российских танков. Если кому-то и стоит опасаться, то странам Балтии. Я напомню, что основная идея Путина — это защита «русского мира», а в Польше его нет. Он есть на Украине, есть в Грузии, но не в Польше. Непосредственного столкновения между Польшей и Россией не будет.

— Однако Литва, Латвия и Эстония — члены НАТО, и согласно содержанию Вашингтонского договора…

— Вы готовы умирать за Гданьск? Так, кажется, говорили в 1939?

— Что это значит — быть российским журналистом?

— Честный журналист всегда рискует, он доставляет неудобства правящим кругам и политико-экономическим кланам. Это опасное занятие. Особенно в России, где журналистская работа уступает по опасности только профессии шахтера, столько случается смертей и нападений. Кроме того эту работу легко потерять. Сейчас появилась очень большая группа журналистов с «волчьим билетом»: если вы слишком независимы и непослушны — до свидания. 

— Какую роль играет сейчас в российских СМИ цензура, а какую — самоцензура?

— Самоцензуры гораздо больше, чем цензуры. Журналисты должны знать сами, что они могут, а что им запрещено. На «Эхе Москвы» у нас есть журналистский кодекс — своего рода форма самоцензуры. Первый уровень, что сам журналист считает честным, откровенным и справедливым. Второй уровень — кодекс редакции, который опубликован и доступен нашим журналистам. Третий уровень — это российское право и конституция. В государственных или окологосударственных СМИ это выглядит несколько иначе, там вводят дополнительные кодексы. Это могут быть, в том числе неписаные правила. Например, нельзя упоминать о роли, которую известный друг Путина виолончелист Сергей Ролдугин играл в «Панамском досье».

— В этих СМИ настолько высок уровень цензуры и самоцензуры?

— Государственные СМИ разные. Я делю прессу на профессиональную и непрофессиональную, неважно, кто выступает владельцем. Как можно обойти вниманием «Панамское досье»? Существуют частные СМИ, которые игнорируют эту тему, но есть и государственные, которые ее не игнорируют. Следует смотреть на политику конкретной редакции. 

— Как государственная пропаганда воздействует на россиян?

— Она, конечно, оказывает влияние, но я однажды провел эксперимент: посмотрел, какой поддержкой пользовались реформаторы в период свободных российских парламентских выборов в 1993 году. «Выбор России» и «Яблоко» получили тогда вместе 22% голосов. Сейчас оппозицию поддерживает примерно 15% избирателей. Это показывает, что пропагандистская махина уменьшила эту цифру на 7%. Раньше люди голосовали за коммунистов и националистов, которых просто собрал вокруг себя Путин. Он сплотил электорат, который в любом случае не поддерживал реформаторов. 

— Владимир Путин боится кого-нибудь или чего-нибудь? 

— Страх — неверное слово. Можно говорить, скорее, об определенных угрозах для президента и для страны: как внутренних, так и внешних. Такой угрозой, безусловно, выступает исламский терроризм, в том числе его проявления внутри России, поскольку ИГИЛ (запрещенная в России организация, — прим.пер.) ведет вербовку и здесь. Для Кремля угрозу, конечно, представляют НАТО, китайская экономическая экспансия в Сибири, киберпреступность…

— А сценарии российского Майдана?

— Я думаю, кремлевские политики представляют себе простую схему: есть агенты влияния, которые хотят изолировать Россию; действия агентов накладываются на экономическую нестабильность, которая становится базой для общественного недовольства и повышает вероятность возникновения Майдана. Как это предотвратить? Следует создать атмосферу страха, чтобы люди боялись уголовного преследования. Это гарантирует, что протестные акции 2011-2012 годов не повторятся, а оппозиция останется в узде. Мы помним, что, как считает Кремль, оппозиционеры реализуют западные интересы, цель которых — ослабить Россию. 

— Как чувствует себя в современной обстановке «Эхо Москвы»? Какова миссия радиостанции на 2016 год?

— До 2015 года у «Эха Москвы» не было миссии. Мы информировали, развлекали и просвещали. Потом мы изменили подход. У нас есть миссия, которую своей политикой помог нам сформулировать президент Путин. Атмосфера в стране пропитана ядом: ядом национализма, империализма, отсутствия толерантности. Этот яд отравляет нас — российское общество. «Эхо Москвы» хочет при помощи своей деятельности приостановить этот процесс, мы хотим выиграть время, ожидая, когда подует ветер перемен. Но сами мы — не ветер, а только ингибитор.

— Насколько часто в ваших передачах звучат темы войны на востоке Украины, участия России в сирийской войне? Как на них реагируют люди?

— Когда началась война на Украине, мы потеряли 15% слушателей. Мы провели тогда исследование, чтобы узнать, почему это произошло, и кто эти люди, переставшие нас слушать. Оказалось, что это не сторонники военных действий, а те, кому тяжело слушать о том, как их страна ведет несправедливую войну; люди, которым неприятно слушать, как мы критикуем их собственное правительство. Эти 15% просто перешли на государственные станции. Но мы постепенно возвращаем себе аудиторию. 

— Приходят ли к вам эфир политики из правящей партии?

— Приходят. Реже, чем раньше, но приходят. Недавно у нас был вице-премьер Дмитрий Рогозин, я бедовал с министром обороны Сергеем Шойгу. У нас есть своя репутация. Нам верят даже те, кто нас не любит. Когда те же самые политики появляются в эфире государственного телевидения, они разговаривают, как старые друзья: хвалят друг друга и поддакивают. Это нельзя назвать серьезным разговором. 

— В одном интервью вы говорили, что Путин — это 100% авторитаризма и дрейф в направлении тоталитаризма. Немногие люди, разделяющие вашу точку зрения, могут позволить себе делать подобные публичные заявления. Но вы остаетесь на своем месте и даже встречаетесь с Путиным. 

— Причины такого положения вещей можно усматривать в разном. Путин несмотря ни на что — мой президент, хотя я сам за него не голосовал. Это президент моей страны, и я всегда стараюсь вслушиваться в то, что он говорит. По образованию я историк и я хочу понять его мотивы: я вижу, что он делает, но хочу осознать, почему. Наша радиостанция интересна Путину, потому что мы задаем вопросы, но не даем готовых ответов, а одновременно не занимаемся политикой, не кричим: «Выходите на демонстрации!» Мы просто хотим показать нашим слушателям, что существуют разные варианты, и Путин, судя по всему, это понимает. Я профессионал и не состою ни в каких партиях. Я не оказываю непосредственной поддержки ни одному кандидату на президентский пост, мои журналисты тоже этого не делают. «Эхо» ни с кем не воюет. Мы даем слушателям возможность узнать мнения всех: Путина, Навального, Жириновского…

— Жириновский к вам приходит тоже? 

— Конечно! Это человек, который получает на выборах миллионы голосов. Наша задача — понять, почему так происходит.