Грек, Аскольд, Хантер и Дэн

Дэн, командир взвода

— Всю жизнь проживал я в поселочке — Пантелеймоновке Горловского района. От штаба примерно сорок километров. Я восемьдесят седьмого года рождения. Сейчас от Пантелеймоновки до линии разграничения пять километров. Работал сварщиком, монтажником. Последний заказ выполнял в городе Луцке, мы им торгово-развлекательный комплекс строили, собирали металлоконструкции. Конечно, развлекаются там они сейчас... Ну, я хорошист. На четверки в школе учился. Потом в Ясиноватском училище номер сорок пять. Оно теперь, кстати, разбомбленное. Женился, мне двадцать лет было. Познакомились в родном поселке. Просто встретились у ворот. У ее ворот. Я проходил мимо с ребятами и познакомился. А почему бы нет? Подошел к воротам: "Можно с вами познакомиться?" А она: "Да".

Слышится гром. Приближается гроза. В беседке, где идет разговор, без звука работает телевизор. На столе — букет крупноголовых пионов. За стеной — березы и штабеля зеленых ящиков из-под боеприпасов.

— Какой была ваша свадьба?

— А какая свадьба у людей бывает? Белое платье, пиджак, кафе и ощущение чего-то нового. Жизнь потекла. Откуда ж я знал, что будет война? Я не знал. У меня был дом, сад, огород, ребенок, потом второй ребенок. Когда показывали людей разорванных, это вот… Вы не считаете, что человеку Богом присвоено чувство справедливости? А мне хватило просто один раз услышать, что в Одессе людей сожгли. Пятнадцатого мая я уже был в Славянске.

— Если это чувство справедливости присвоено всем, почему не все пошли на войну?

— Не знаю. Даже не представляю. Честно, не представляю, почему многие до сих пор сидят дома! Их просто все устраивает. Я воевать не умел, но научился. Век живи, век учись... Я в первый раз взял в руки автомат, кусок железа, которое еще пытается тебе что-то объяснить. Его надо разобрать, собрать, стрельнуть из него надо. Вот вам дать сейчас в руки шахтную стойку, вы спросите: "Зачем мне этот кусок железа?" Я шел в Славянск уже с душевным настроем, настроение такое было человеческое, ну… готов был защищать родину, чтобы не ползли, не лезли, не убивали.

— А многие говорят, слава Богу, что ни в Одессе, ни в Харькове не случилось того, что случилось в Донецке. Может быть, если бы вы не взяли в руки автомат и не пошли бы в Славянск…

— Подождите-подождите! Что-то я запутался… С чего это вы взяли, что им там лучше? А я вам говорю, что не лучше. Вам приятно видеть, как дедушке, который воевал, защищал, говорят: "Ты был не прав"? Не все могут молчать! А не молчать легче, когда у тебя в руках автомат.

— По факту кого вы защищали?

— Детей. Я не хотел, чтобы их учили совсем другому.

— Некоторые дончане говорят, вы им вредите. Из-за вашего решения взять в руки оружие они теряют бизнес.

— Это их проблема. Я не шел защищать их бизнес. Родина — это земля. А то, что на ней кто-то заводы строит, — это их повседневность. Я не шел защищать их повседневность.

— Вы не могли бы описать свой первый боевой опыт?

— Там под Славянском есть заводик маленький, производят они комбикорм. Нас перед этим обстреляли из минометов, разбили дома, убили людей… Людей, которые даже не подозревали, что сейчас прилетит и убьет. Поступило задание от Игоря Ивановича Стрелкова уничтожить там минометный расчет. Мы выдвинулись группой.

— Боялись? Плохо спали перед заданием?

— Боялся. Нет, спал хорошо. Не знаю… человек плохо спит, когда чувствует за собой вину. А когда за ним правда, он спит прекрасно. А правда — за нами.

— Не было сомнений? Не было желания убежать?

— Куда?

— Туда, где дом. Туда, где сад.

— А если дому и саду угрожают, детей пытаются переучить, а тебя уничтожить за то, что ты мыслишь по-другому? Тогда ты должен встать и пойти обороняться, для этого ты и рожден мужчиной.

— А многие мужчины не пошли, и у них сохранились дом и сад. А еще они остались живы.

— Ну, я вам хочу сказать, что даже если бы меня убило на этой войне, то пускай бы дети гордились: отец погиб.

За правду погиб, а не за деньги, не за эмоции. Просто за правду. А правда должна быть с кулаками.

— Они бы не могли вами гордиться, соверши вы что-то в мирной жизни?

— Подождите… Эта война все равно войдет в историю. История пишется в данный момент. Будут написаны книги, сняты фильмы. Через десять лет мой сын подойдет ко мне: "Пап, а ты родину защищал?" Мой маленький сыночек, ему четыре года сейчас. А я что скажу: "Нет, я спрятался за мамину юбку и трусил ногами-руками"? Ну, отлично! Будем поздравлять тех, кто под юбками сидел, с восьмым марта. Каждый год. Пускай жена дарит такому мужу цветы. Он не исполнил свой долг. А я скажу сыну: "Вот моя медаль и вот мой военник".

— Это если вы не погибнете на войне…

— Это если не погибну… А если погибну, все равно для сына будет гордость.

— Вы можете отличить гром от залпов?

— Сейчас был залп.

— Расскажите о самом страшном.

— Погибшие ребята — это самое страшное. На войне физическая сила не нужна. Мы не тягаем штанги. Надо бегать, прыгать, а это каждый умеет. Нужны ум и мышление. Просто мышление. Чем быстрее ты мыслишь, тем лучше соображаешь, что дальше произойдет. И уже это сохраняет твою жизнь.

— Первую несохраненную жизнь вспомните.

— Это был санитар... В Славянске прилетела мина и его разорвала. Вообще! Ну, вот это ужас. Пуля — да, пуля — страшно. Но когда прилетает 120-я мина и падает в метре от человека, его просто разрывает.

— И вы по-разному сожалеете о разорванном миной и убитом пулей?

— Это две разные вещи. Когда собираешь кишки, руки, ноги и пятку… отдельно пятку… это одно. А когда просто пулевое ранение в сердце, то пуля зашла и вышла. Человека тоже нет. Его жалко: ты его знал, воевал с ним. Вот он лежит перед тобой, но он умер. Но когда только пятка, то к жалости еще отвращение примешивается. И ужас. Паника в глазах! Ну конечно, когда от твоего товарища только пяточки да ручки остались.

— Почему вы не убежите с войны?

— Куда? Домой? Пока батальон "Восток" не зашел в Пантелеймоновку, она была ничейная. Туда украинцы ходили. А куда мне идти? Жена на это время выехала в Россию с детьми. Колонну беженцев обстреляли, жена получила осколочное ранение. Я собирал детей: один был в госпитале в Торезе вместе с мамой, другого с разбитой колонной отправили в Снежное. Пришел в госпиталь, жена лежит раненная… Я психически адекватен. А война — это часто повторяющиеся ужасы. У меня в первое время был ужас, а потом я уже как губка все просто пропускал через себя. Один раз нас зажали в канаве, мы там ночь провалялись. Был приказ лежать. Нас человек девяносто лежало в канаве с водой, с РПГ. Никто не бежал, не кричал, не махал руками. Люди, наверное, такие… Наступила ночь, но, видать, боятся товарищи украинцы больше, чем мы. Они отошли, боялись держать кольцо, территория — не их. Ночью, когда только-только начало сереть и мы стали различать, что под ногами, мы начали выползать оттуда.

— Вы и тогда не пожалели, что пошли на войну?

— А чего жалеть?

— Погибнете...

— А если надо? Вот надо? Я не отвечаю за тех, кто сидит сейчас у нас за спиной в кабаках, пьет вино-водку и жалуется: "Ай-ай, плохие ополченцы, бизнес нам испортили".

— А кому надо, чтобы вы воевали?

— Женщинам, которые понимают, что их детей будут теперь учить на русском. Мне. У меня прадед танкист. Он дошел до Берлина. Вернулся с войны, сделал ребенка прабабушке, лег на кровать и умер. Ребенок потом родился. От него пошли мы. Это просто ветка такая. Так что все правильно.

— Для вас это метафора?

— Какая?

— От него должны были родиться вы — для следующей войны.

— Да это история просто! У него уже было два ребенка, без нового ребенка род бы его не прекратился.

— Но это был послевоенный ребенок…

— И что?

— Прадед изменился на войне и сделал другого ребенка, от которого пошли те, кто воюет в следующей войне.

— Да, прадед изменился на войне. Я тоже изменился.

— Вы убивали людей?

— Убивал. Конечно, убивал. Людей — убивал.

— Много?

— Точно не скажу. Я просто помню первых. Их убивал в Мариновке. Пулеметный расчет прижал нас всех. Мы уже шли на зачистку, и получилось так, что я смог обойти дом и закинуть гранату. Знаете, я вам точно скажу – этих двоих убил я. Лет по сорок им было.

— И потом вы подошли к ним?

— Ну пулемет надо же забрать.

— И что вы почувствовали?

— Радость за своих пацанов, они встали с земли и пошли дальше.

— Вы стесняетесь?

— А что я должен был почувствовать?

— Не знаю. Я никого не убивала.

— Я убил, да. Ужаса не было. Только чувство долга: должно было быть так.

— А за чувством долга что?

— Чувство сохранности. Если человек хочет жить… Хотят убить тебя, ты убил его. В чем правда?

— И что же вы почувствовали, глядя на двух первых своих убитых?

— Война — это много пуль. В панике боя не обращаешь внимания на чувства. Сделал — сделал. И пошел дальше.

— И потом так было всегда?

— Всегда. Или ты будешь лежать и тебя будут оплакивать твои дети, либо его дети будут оплакивать его.

— Вы можете четко сформулировать, не используя слов "родина", "дети", "семья", за что и с кем вы воюете?

— Хм. За то, чтоб не творили бесчинств — здесь. Чтоб не делали что захотят — здесь. Никто им не позволит, ни один солдат — здесь. Вы согласны с тем, что это прямой ответ?