ჩამოხვედი? Ты прибыл?

ჩამოხვედი? Ты прибыл?

      Однажды, когда во время летних каникул, побывав уже у отца на море в Туапсе, я во второй половине августа приехал в Тбилиси, мама сказала, что ее школьная   подруга Нанули, уезжая в отпуск, попросила ее присмотреть за их птичками, цветами и пр. Отказать ей было неудобно, тем более, что мы никуда сами уезжать из города не собирались. А провести до возвращения в Целиноград эти жаркие тбилисские две недели всё же лучше в большой прохладной квартире со всеми удобствами, чем в нашей комнатке с «удобствами в конце коридора».

      Так я оказался вечером в новом, временном жилище, где в «зале», кроме большой клетки с канарейками, стоял огромный бильярдный стол с тяжеленными костяными шарами. До этого я никогда не брал в руки настоящий кий и все мои бильярдные знания ограничивались той теорией и схемами ударов, которые я как-то вычитал, просматривая журнал «Наука и жизнь», где часто публиковались самые разнообразные и интересные статьи, порой не вытекающие из названия журнала.

     Мама пока не пришла от больных и я стал вспоминать прочитанное, попробовав «постучать шарами», но стол был высок и большой для меня, бить было неудобно (я твёрдо помнил, что нельзя отрывать одновременно обе ноги от пола, залезая на стол), поэтому треска шаров было много, а эффекта — мало.

     Кто-то позвонил в дверь. Я подумал, что это, наверное, соседи, обеспокоенные шумом, и, заранее настроившись на извинения, открыл дверь. На площадке, держа в руках большую сковородку с яичницей с помидорами, стоял Эдишер, зять Кукури, школьного товарища моих родителей. Я почему-то не очень этому удивился, вспомнив, что они тоже живут в Сабуртало и что, наверное, перед отъездом, хозяева предупредили соседей о нашем «заселении».

— ჩამოხვედი? ( Чамохведи?) — спросил он и перешел сразу к делу: — Ребята собираемся у Давида, пойдём вместе пури вчамот.

     (Тут нельзя было не вставить грузинское выражение, дословно означающее «поедим хлеб», но в литературной обработке часто переводимое как «преломим хлеб». Оно может означать всё что угодно — от самой скромной трапезы до многодневного пира).

— Но я же не пойду с пустыми руками, — ответил я, не удивившись и приглашению, — давайте сбегаю, что-нибудь куплю…

— Нет, ничего не надо. Мы принесли у кого что есть дома…

     И этому я не удивился: летом, когда женщин с детьми вывозят за город, у мужчин наступает период «мальчишников», какие уж тут обеды!..
     Я бросился на кухню, в холодильнике нашел несколько яиц и масло, в хлебнице — грузинский хлеб, успевший зачерстветь от жары.

В голове мелькнула спасительная мысль и, прихватив найденное, я пошел за Эдишером, оставив маме записку.

     У Давида, сотрудника Кукури по институту, тоже заведующего кафедрой, уже собрались пяток друзей — знакомые лица, но не помню откуда. Кукури, как всегда, был тамадой и после тоста «шемосцребулис» («опоздавшего, но успевшего присоединиться») я отправился на кухню, где Эдишер подогревал своё остывшее блюдо.

     Когда-то бабушка готовила из черствого грузинского хлеба «Пурис харчо», хлебное харчо, которое я так любил, что даже научился варить (до сих пор это одно из тех немногочисленных блюд, что я могу «сварганить»). Вот его, по самому простейшему рецепту, я и собирался приготовить к столу.
     Пока вода закипала в чайнике, я нарезал лук и стал его поджаривать на масле, наломал хлеб небольшими кусочками, взбил яйца с солью, потом переложил лук в кастрюлю, ссыпал туда хлеб и залил кипятком, чтоб он впитался, но так, чтобы масса не стала жидкой, добавил немного масла, немного поварил и, влив яйца, осторожно перемешал, чтобы куски не превратились в кашу.
Вот и всё! Харчо готово!

     Когда я, с гордым видом, зашел в комнату с кастрюлей в руках, кто-то запел: «Гадмомиге ме ес кердзи — моменатра пурис харчо...» («Положи мне это блюдо — я соскучился по хлебному харчо...»)

     И все подхватили «Гадмомиге, гадмомиге...», сочиняя дальше слова на ходу…

     Я ни до, ни после не слышал этой мелодии. Она действительно лилась на три мастерски исполняемых голоса и казалось, что мы ее пели всю жизнь. И мне было так хорошо, так радостно от этого общения, единения с этими взрослыми людьми, которые всё прибывали и присоединялись к нашему как-то само-собой раздвигающемуся столу...
     Откуда-то раздались звуки аккомпонемента — так мог играть на пианино только мой папа — и я, почувствовав себя абсолютно счастливым, тоже запел, выдав первым голосом сложную фиоритуру…

     И проснулся от своего голоса…

Точнее, еще не совсем проснулся, но уже начал понимать, что это — сон. Что с большинством этих людей я познакомился гораздо позже… и что почти всех уже давно нет в живых…

     Я всё еще пытался остаться во сне, цеплялся за слова песни, пытался вспомнить мотив — только что такой ясный, простой и знакомый — и не мог его вспомнить…

     Мозг окончательно выкинул меня из сна…

     Еще темно, около 2 часов ночи… Я пытаюсь записать какие-то мысли, ощущенияи меня не оставляет чувство, что это обязательно повторится...
     Что там, куда я приду, меня встретит кто-то из них и, уточнив: «Ты прибыл?», поведет меня к столу, где тамадой будет Кукури...
     И сама-собой вновь польется эта чудесная мелодия...
     И мы будем все вместе петь ее на три голоса под папин аккомпанемент…

О.С. Должен сказать, что во всей этой истории я ничего не придумал                         
        Действительно мы с мамой пару недель жили на квартире ее подруги. Не выдумал я ни про птичек, ни про бильярд.

        Не придумал и рецепт «пурис харчо», которому научила бабушка.

        Не придумал ни одного из названных персонажей, о которых, может быть, когда-нибудь напишу…

Не придумал даже это сон, который пытался записать ночью
22. 07. 2016 г. с 02:15 до 03:55