Смерть демократического информаудитора

Погибший Шеремет – это, увы, типичный «солдат удачи», «ландскнехт», «дикий гусь», проще говоря, наемник информационных войн, которые охватили постсоветское пространство после падения и развала СССР. Он попал, как в жернова, между современными Сциллой и Харибдой этого процесса. Суть его в том, что одни хотят до конца выжечь, искоренить из памяти и практики все следы былого, а другие этому сопротивляются, хотят взять из прошлого что-то хорошее в будущее и построить что-то новое, может быть, эклектическое. И те, и другие оперируют понятием «демократия». Только одни цепляются за общепринятое ее понимание (власть ЛЮБОГО народа), только себя провозглашают ее, демократии, единственными монопольно правильными носителями, а другие говорят о «суверенной демократии» – как о праве КАЖДОГО ОТДЕЛЬНОГО народа на свой путь. Но и те, и другие продолжают лупить друг друга демократией по башке, как кистенем. Нередко со смертельным исходом. Как в последнем случае с Шереметом. Гибнут и люди, служащие демократии, и, увы, сама демократия... 

Процесс трансформации журналиста в информационного ландскнехта «демократии» или наоборот – «возрождающегося тоталитаризма» под видом, разумеется, тоже демократии происходит обязательно. И объективно. Смерть, если хотите, трансформация прежней журналистики – это когда «цепные псы демократии» (так гордо и, к счастью, небезосновательно называли себя журналисты) стали «ручными псами». Чьими-то по определению. И стали служить не демократии вообще, а отдельному ее понимаю. Когда журналист не отражает то, что видит в повседневной жизни, а начинает служить одной идее и поносить ее противников. Помните знаменитую фразу Владимира Маяковского: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо». Шеремет тоже сам приравнял клавиатуру своего компа к штыку, а в руках тех, кто его ненавидел, кто его заказал и кто «исполнил», была уже банальная взрывчатка в устройстве, судя по всему, направленного взрыва под сидением авто. Заметьте, чужого авто, не принадлежащего убитому, а значит, и целить могли не в него...

Но все равно по-любому Павел сам выбрал для себя свой путь, когда решил «служить демократии», за которую хорошо платят. И не важно, кто платит. Главное – чтобы хорошо. Это давало и богатство, и славу, и известность. А потом одно капитализировалось в другое, и этот снежный ком материально-духовной синергии «борьбы за демократию» в жизни Павла покатился с инцидента на белорусско-литовской границе в 1997 году до взрыва на пересечение киевских улиц Хмельницкого и Франко. Кому-то по какую-то из сторон баррикады не понравилось, как он служит. Демократии, разумеется...

Кто мог желать смерти журналиста? К сожалению, кто угодно. Трагедия этого убийства и сложность его раскрытия – в том, что, с одной стороны, эту смерть будут, как шарик для пинг-понга, бросать все «демократы» современности, к работе на которых или борьбе против которых был причастен Павел. Режимы в Минске, Москве и Киеве постараются взаимно, по очереди или в разных комбинациях обвинить друг друга в том, что «не уберегли» и «расправились». 

Но, с другой стороны, для всех режимов смерть Шеремета невыгодна, поэтому каждый из них можно в ней обвинить. Все дело в том, что Шеремет в своей журналистской работе был для каждого режима своеобразным аудитором-чистильщиком, который хочет очистить режим от скверны, пошлости и недостатков и таким образом усилить его, улучшить, украсить, дать перспективу и т. д. Так было с Шереметом в Беларуси, России и в Украине, когда там менялась власть и к рулю приходили новые люди. Павел их «корректировал» и «чистил», его не понимали, и он уходил. И нашел смерть в Украине, чтобы упокоиться навсегда в Минске... 

Круг замкнется, но проблема останется. Беда Шеремета как «цепного пса демократии», если хотите, «аудитора демократии» – в том, что он добра упомянутым странам – Беларуси, России и Украине – желал по чужим сценариям. И по чужой указке. И за чужие деньги. Он хотел везде насадить чужую демократию – западного, если хотите, либерального образца, который должен был сделать эти страны покорными хозяевам Шеремета. И пока он был в парадигме деятельности властей всех трех стран, его не трогали. Как только выходил за рамки, ему приходилось уходить...

Но даже в Украине он работал в «Украинской правде», которая является, с одной стороны, рупором майдана, толкателем демократии и все такое, но с другой – служит жесткой уздой для постевромайданных властей, которые, с точки зрения внешних кураторов, начинают зарываться и не выполнять заказ. Стоило только украинской власти продемонстрировать лишь зачатки самостоятельности и строптивости, как ее сразу одернули, например, тем же панамским оффшорным скандалом, обвинениями в коррупции и прочих благоглупостях, несовместимых и с западной демократией, и – это самое главное! – с заказом внешних кураторов. Но в любом случае, смерть Шеремета не выгодна украинской власти – он укреплял ее. 

Когда убивают журналиста не случайно, а целенаправленно, то преследуют обычно три взаимосвязанных цели: а) отмстить ему лично; б) его смертью запугать всех, кто думал и действовал как он; в) если повезет, то переиначить, изменить курс его СМИ. В убийстве Шеремета все эти цели видны, как на ладони, даже если его смерть – простой несчастный случай. Или убить хотели не его, а хозяйку взорванной автомашины – Алену Притулу, которая является собственницей и вдохновительницей «УП».

Но по-любому Павел был резок, смел, афористичен и непреклонен в обличении зла в его понимании, разумеется. Его смерть должна запугать работников «УП», чтобы не «выпендривались». А если «УП» уймет политическую прыть в отношении объектов своей критики – любых – и сменит курс, займет какую-то новую определенную позицию с новыми нюансами, то для организаторов убийства вообще все сложится лучшим образом. И, опять же, по-любому, убили его, а сигнал послали работникам «УП» – мстили, закрывали рты, запугивали, приказывали измениться...