А был ли на самом деле наиб Байсунгур ? И был ли он наибом ?

В современном четырёхтомном академическом издании «Истории Чечни с древнейших времён до наших дней» легендарный чеченский наиб Байсунгур Беноевский (1794–1861) представлен «известным наибом Беноевского общества» времён Кавказской войны, человеком, обладавшим «большим влиянием на других участников антиколониальной борьбы народов Северного Кавказа, включая имама Шамиля»1. Здесь же авторы академического издания без каких-либо ссылок на источники пересказывают сюжет, который стал «классическим» в биографии легендарного наиба, не единожды воспетый писателями2, бардами3 и живописцами4. По мнению авторов академического издания, «когда 25 августа 1859 года в Гунибе имам Шамиль сдался в плен, неистовый Байсунгур, потерявший в боях руку и ногу, отказался признать капитуляцию и удалился в родной аул, чтобы продолжать дело своей жизни»5.

О тяжёлых увечьях мужественного наиба – «одноглазого», «одноногого», «однорукого» – авторы не преувеличивают. Во всяком случае мы располагаем надёжными свидетельствами двух современников наиба – имама Шамиля и его сына Газимухаммада, записанными в июле­августе 1860 г. А. Руновским. По одному из них упоминается наиб беноевцев «Байсунгур по прозванию Биргез (одноглазый, кривой)»6, по другому – «важный человек… Байсунгур, отличавшийся знатностью рода и вместе с тем необыкновенным безобразием: рябой, одноглазый, с одной ногой, с одной рукой, искривлённой в дугу»7. По чеченским преданиям, «его привязывали к лошади кожаными ремнями, и не ведающий страха наиб, выхватывая единственной рукой шашку и сверкая единственным глазом, мчался в самую гущу врагов»8.

Возможно, этот драматический сюжет о чеченском наибе, который вырвался из осаждённого Гуниба в августе 1859­го, получил широкое распространение после выхода в свет популярного исторического романа чеченского писателя А. Айдамирова «Долгие ночи» (Грозный, 1972), хотя впервые он был опубликован у П. А. Павленко в «Кавказской повести» (1957 г., журнал «Новый мир»). Ранее этот сюжет в литературе не прослеживается. Немногим позднее, но без каких­либо ссылок, этот сюжет как исторический факт был введён в научный оборот чеченским историком Долханом Хожаевым в несколько беллетризованном исследовании «Чеченцы в Русско­Кавказской войне» (Грозный, 1998). По Д. Хожаеву решение имама Шамиля выйти к кн.Барятинскому из осаждённого Гуниба, «роковой шаг», сопровождалось «яростью и проклятием, брошенным вслед искалеченным наибом из Беноя»9.

Известна и опубликована переписка имама Шамиля времён Кавказской войны, но здесь не встречается имя легендарного чеченца10. По Д. Хожаеву в 1839 г., в конце августа, «бежал потерпевший поражение в Дагестане, но увенчанный в Ахульго славой мужественного воина Шамиль со своей семьёй и несколькими соратниками. Измученного имама Дагестана приютил у себя Байсунгур»11. На самом деле Беной являлся лишь одним из пунктов в цепи селений, по которым следовал разбитый имам: Ахульго – Артлух – Алмак – Зандак – Даттых – Беной – Ведено –  Гуш­Керт12. Историограф имама Мухаммед­Тахир аль­Карахи о пребывании имама Шамиля в Беное писал: «Беноевцы оказали им гостеприимство и большое уважение. Беноевец, кунак Шамиля, приходил даже в Даттых, чтобы лично принять его как гостя. …Затем мюриды двинулись из Беноя и прибыли в село Ведено»13. М­Тахир аль­Карахи писал о сделанных тогда имамом назначениях: «Когда Шамиль прибыл в Беной и Ведено, к нему присоединились… Шуаиб из Центороя иДжавадхан из Дарго. …Шамиль назначил Шуаиба и Джавадхана наибами в тех двух краях»14. О Байсунгуре как о наибе Беноя или кунаке имама – ни слова. Вместе с тем, вне всякого сомнения, наиб Байсунгур являлся одним из активных участников сопротивления русским в Кавказскую войну.

Имя Байсунгура не прослеживается по русским источникам времён Кавказской войны. В 1838 г. ген.­л. Фезев одном из рапортов выделил руководителей «непокорных чеченцев» Ичкерии (Мулла­Уди, Ташев­хаджи) и, называя Беной как один из его центров, не упоминает в их числе имя Байсунгура15. Не встречается его имя в русских источниках  и 1839 года. В частности, в  рапорте ген.­л. Граббе военному министру гр. Чернышеву от 10 мая 1839 г. непокорный Беной связан с именем Ташев­хаджи16. Скорее всего, последний опирался в Беное на поддержку в лице Байсунгура. Имя Байсунгура не встречается в российских источниках и 1840 года, когда поднялась практически вся Чечня. В частности, он не упомянут в рапорте Граббе от 23 марта 1840 г., в котором перечислены  имена чеченцев, возглавивших  восставшее Ичкеринское общество, «начавших усиливать свои партии, собирать аманатов, ружья и продовольствие, обязывать их общей клятвою». Это – «Ташев­хаджи, Шуаиб­мулла и Джевад­хан»17.

По А. Руновскому, Газимухаммад  рассказал ему об одном случае, который несколько проясняет положение Байсунгура в имамате в последние годы. Он произошёл незадолго до взятия русскими войсками Ведено в апреле 1859 г., когда «Шамиль получил известия, возбудившие в нём сомнение насчёт верности беноевцев; вследствие чего послал его с сильною партиею к Беною… взять аманатом самого важного, самого нужного для беноевцев человека. Этим важным человеком оказался Байсунгур, отличавшийся знатностью рода…»18. Трудно предположить, что имам Шамиль, отдавая этот приказ, не знал к тому времени, кто в Беное являлся «важным человеком». Байсунгур встретил приказ имама достойно: «Указывая на свои глаза, на руки и ноги, Байсунгур говорил Гази­Магомету: «Все эти раны и увечья я получил, сражаясь против русских, и теперь я уже больше никуда не гожусь. Подумай: не будет ли тебе стыдно, что ты возьмёшь в аманаты этакую дрянь? Возьми­ка лучше кого­нибудь другого, от кого можно ожидать проку больше, чем от меня». Но и сын имама вёл себя не менее достойно. Его ответ «заключал в себе и уважение к заслугам Байсунгура, и тонкую лесть, весьма искусно связавшую наружное его безобразие с внутренними достоинствами и с причинами, от которых безобразие произошло. Вообще же, из слов Гази­Магомета, Байсунгур должен был заключить, что его следует считать самым красивым молодцом во всём Дагестане. Таким обращением Гази­Магомет вызвал со стороны Байсунгура большое к себе расположение». Инцидент был исчерпан, имам Шамиль «объявил ему, что, убеждаясь его словами, он не хочет лишить беноевцев их храброго наиба; но имея надобность взять от них аманата, он считает в этом звании Байсунгура, которого оставляет дома, вполне доверяя его чести»19.

По русским источникам, аманатов из селений, подозреваемых в нежелании воевать, забирали не только из Беноя. В «Журнале военных действий с 6 по 12 мая 1859 г.» упоминаются ичкеринские аулы «Белетли, Саясан, Аллерой, Шуани и Гурдали», которые 9 мая прислали своих депутатов к «ген.­м. Кемферту с изъявлением покорности и просьбою о помощи против Кази­Магомы, который, явившись со значительною партией тавлинцев, требовал от них аманатов»20. На другой день Кемпферт двинулся со своим отрядом к аулу Гурдали, и Газимухаммад был вынужден отступить к Дарго.

Вскоре русские войска заняли позицию на горе Кетим­Корт, «куда явились депутаты от остальных аулов». Генерал Евдокимов писал: «Теперь вся Ичкерия покорена, и только в окрестностях Беноя в лесах осталась шайка абреков разных племён»21. Вскоре, спустя месяц, по «Журналу военных действий… с 12 по 22 июня 1859 г.», выясняется, что о непокорности Беноя  свидетельствовали не только «шайка абреков», но и все её жители. Согласно рапорту гр. Евдокимова, к 12 июня «почти все аулы Ичкерии прислали от себя Кемферту депутации с изъявлением совершенной покорности», но «жители аула Беной и нескольких хуторов, лежащих… по верховьям реки Аксай… не последовали общему примеру»22. Несомненно, во главе непокорных «жителей села Беной» находится «самый важный для беноевцев человек» Байсунгур, хотя его имя вновь в документе не упомянуто. Беноевцы оказались практически единственными в Ичкерии, оказавшими сопротивление русским.

К тому времени, когда Беной всё ещё продолжал сопротивляться, к середине июня 1859 г., имам Шамиль находился уже в Дагестане, в обществе Гумбет – на левом берегу Андийского Койсу, в укреплении Килатль (возле аула Ичичали)23. По Абдурахману из Газикумуха, отступающего из Чечни имама сопровождали помимо членов семьи совсем немного сподвижников: «Мухаджиры из Чиркея и им подобные и солдаты, которые находились при нём в течение нескольких лет, перешедшие со стороны русских – пленные и перебежчики»24. Мухаммад­Тахир аль­Карахи в известном историческом сочинении «Блеск дагестанских сабель…» писал: «Таким образом, все вилайеты Чечни, один за другим, подпали под власть русских. Из жителей этих вилайетов никто не ушёл с имамом, кроме одного наиба Османа и тех, кто был (ранее) с ним»25. Наибом Османом, по Абдурахману из Газикумуха, являлся чеченский «наиб Усман из Жалка», которого «имам любил за усердие при несении военной службы»26. Но и чеченский «наиб Усман из Жалка» не находился в числе тех, кто поднялся с имамом на Гуниб в июле 1859 г. По Абдурахману, когда «Шамиль покинул Чечню и перешёл в Дагестан, этот наиб со своей семьёй отправился с ним, но когда Шамиль поднимался на гору Гуниб, Шамиль вернул его с дороги к себе на родину, стыдясь за его большую семью и малых детей»27. Однако, по мнению Д. Хожаева, наиб Байсунгур мог присоединиться к имаму на Гунибе и несколько позже, когда «Байсунгур с родственниками, следуя своему обету газавата и присяге на верность имаму, двинулся на помощь Шамилю в горный Дагестан28. Но это всего лишь предположение, не подкреплённое автором источника, как и другое его предположение: «Шамиль покидает Чечню, вместе с ним уходит в горный Дагестан и непокорный Байсунгур со своим отрядом»29.

Известен ряд письменных источников, сочинений местных дагестанских авторов – современников и непосредственных участников событий на Гунибе в августе 1859 года (Абдурахман из Газикумуха, Гаджи Алииз Чоха, Дибир Инквачилав, Мухаммад­Тахир ал­Карахи, Хайдарбек из Гиничутля)30.

Ни в одном из этих сочинений не упоминается имя чеченца Байсунгура – ни в числе тех, кто вырвался на Гуниб в ночь с 29 на 30 июля 1859 г.31, ни в числе тех, кто занимал ключевые позиции в обороне Гуниба, «совете асхабов» имама или участвовал в сражении.

По словам наиба Дибира Инквачилава, осаждённые на Гунибе горцы располагали небольшими силами, «двумя­тремястами людей, полуголодных и плохо вооружённых»33.

По Абдурахману из Газикумуха, войско имама на Гунибе составляло «менее трёхсот воинов». Гаджи Али не называет общее число мюридов на Гунибе, но упоминал, что имама из Ичичали на Гуниб сопровождали 40 мюридов34. Мухаммед­Тахиру аль­Карахи писал, что с вырвавшимся на Гуниб имамом Шамилём и его ближайшими сподвижниками было «около двухсот сражающихся ополченцев»35. Практически каждый горец был на виду и на счету. «Затеряться» в их числе, тем более известному чеченскому наибу со своим отрядом в «30 сабель», было сложно.

По Дибиру Инквачилаву, «коменданту Гуниба» (по М. Алиханову) и «управляющему делами тех, кто находился на Гунибе» (по Х. Геничутлинскому)36, при организации обороны Гуниба были учтены места, «которые внушали опасение и требовали постоянного наблюдения». Таковых, по его мнению, было семь: «Первое из них лежало против Ругуджи, два следующих – против Куяды (с запада), затем целых три – со стороны Хоточа и Хиндаха и, наконец, последнее – со стороны нижнего уступа, где теперь расположено русское укрепление»37. По местным источникам поимённо известно, кому была поручена охрана подступов к Гунибу и кто находился на его укреплённых позициях– Байсунгура в их числе нет. Один из куядинских подъёмов занимал «кудалинец Амирасул Магома с 7 мюридами», другой – двоюродный брат ШамиляИбрагим с 5 мюридами. Над ругуджинским подъёмом позиции занимал «уркачинец Муртаза с 20 муридами»38. Один из хоточинских подъёмов был поручен сыну имама Газимухаммаду с 25 мюридами, другой – чохцу Муса­Хаджияву с 5 мюридами, хиндахский подъём занимали четверо гунибцев. Наиболее вероятный пункт нападения русских, подъём с нижней террасы Гуниба, был укреплён завалом со 124 бойницами и 4 орудиями. Обороной этого важнейшего пункта руководил сам имам Шамиль с 40 мюридами («которые к ночи уменьшались до 15, так как были ещё другие места, требовавшие ночных караулов»)39.

15 августа, когда кольцо блокады Гуниба уже замкнулось, на вопрос имама, «известна ли ему точная цифра людей, на которых мы можем положиться», гунибский наиб Инквачилав ответил: «Всех людей, более или менее пригодных для обороны, у нас только 322 человека, из коих 247 – жители Гуниба, а 85 – мюриды и пришлые из разных частей Дагестана»40. В распоряжении гунибского наиба находились ещё «33 беглых солдата, которые употреблялись только на работы завалов», о которых позже с некоторым сожалением вспоминал: «Несмотря на мои настояния, Шамиль не решился дать им оружие»41. В общей сложности расклад имеющихся в наличии сил по основным диспозициям укрепления, выполненный гунибским наибом Инквачилавом, давал число защитников в 116 человек. К ним следует  прибавить «половину гунибского населения», которых Инквачилав выделял отдельно (они занимали хоточинские и хиндахские подъёмы).

По Абдурахману из Газикумуха, наиба Байсунгура нет в числе членов «совета асхабов» имама, созванного на обсуждение ультиматума главнокомандующего 21 августа42. Абдурахман поимённо перечисляет членов совета, состоявшего из «товарищей­приверженцев» имама – «серьёзным учёным хаджи Ибрагимом – мухаджиром из Абадзеха, любимцем имама в Дарго; учёным мухаджиром хаджи Насруллахом Кюринским из Кепира; мухаджиром хаджи Хайруллахом из Герата, учёным Хаджиали, сыном Малика из Чоха, старым наибом мухаджиром Микик Муртазаали из Чиркея, наибом Дибиром Аварским и другом имама с малых лет мухаджиром Юнусом из Чиркея»43. По Инквачилаву имя Байсунгура также не упомянуто в числе тех, кто входил на осаждённом Гунибе в «совет около 10 человек, наиболее известных и почитаемых»44. Между тем советский писатель П. А. Павленко в своей повести «Шамиль» (1942)  смело ввёл Байсунгура в «совет асхабов», правда, значительно сократив его число: «Дебир Андийский да Дебир Хунзахский, Нур­Магомет Согратлинский, одноглазый и однорукий Байсунгур Беноевский да два сына – вот весь его штаб»45.

Не встречается имя Байсунгура в многочисленной русскоязычной мемуарной литературе и официальных источниках, описывающих переговорный процесс уже собственно на Гунибе46. Выход имама Шамиля к кн.Барятинскому подробно описан у очевидцев как с той, так и с другой стороны. В частности, у горцев, непосредственно присутствовавших при этом событии – у Гаджи­Али, Абдурахмана, Инквачилава. Вновь ни один из них не упоминает Байсунгура. По местным источникам, имам Шамиль вышел к кн. Барятинскому из осаждённого аула с намерением продолжить прерванные им переговоры о мире, поддавшись многочисленным уговорам и просьбам осаждённых пойти на этот шаг. По местным источникам имам согласился выйти к главнокомандующему «только при условии… что генерал даст ему и тем, кто захочет идти с ним, свободно уйти в Мекку» (предложения ультиматума от 21 августа). Последний участник переговоров, полковник Лазарев, который «вывел» имама из осаждённого аула, позже в своих опубликованных воспоминаниях не считал нужным скрывать, что он ввёл имама в заблуждение, буквально выманив его из аула47. Когда вышедший к кн. Барятинскому для продолжения переговоров имам Шамиль услышал от него, что отныне он военнопленный, «он был поражён… Обратясь к полковнику Лазареву, он сказал: «Ты обманул меня». Лазарев невозмутимо отвечал: «Успокойся, вспомни, что там были мои слова, здесь приказания главнокомандующего…»48.

Другое широко известное предание о том, что «после того как Шамиль сдался в плен, Байсунгур, прорвав окружение, ушёл в Чечню»49, не выдерживает никакой критики, даже не обращаясь к источникам, если иметь представление о ландшафте Верхнего Гуниба, о расположении на нём аула Гуниба и о том количестве войск, плотно замкнувших его в кольцо.

 ...чеченцев на Гунибе не было вовсе. Так Мухаммад-Тахир ал-Карахи в одном из пунктов последней — 84-й — главы своего труда, озаглавленной «Чеченец-единоверец», сообщает: «Из всех чеченцев только один не покинул имама и сопровождал его в Нагорный Дагестан». Позднее Шамиль отпустил его из Хунзаха домой. Наконец, прорываться из Гуниба было попросту некуда, так как Чечня была завоевана еще в 1858 году(и только последний оплот имама в Ичкерии — Ведено — пал в апреле 1859 года),

Спустя год после событий на Гунибе в августе 1859 г., в Калуге в августе 1860 г. в семье имама вспоминают Байсунгура.  Связано это было с возвращением из поездки в Дагестан сына имама Газимухаммада, который привёз с собой «из Кавказа разные новости», в числе которых «были некоторые подробности о последних событиях в Ичкерии и Чечне»50. В рассказе о беноевских событиях он вспоминает об «известном наибе Байсунгуре, решившемся умереть, но не сдаваться»51. По А. Руновскому, тогда же имама в Калуге посетил ашильтинский старшина «Магомет Нуричаев», который в рассказе о беноевских событиях назвал «руководителями этих движений трёх бывших наибов Шамиля – Байсунгура, Атабая и Умму»52.

В связи с событиями 1860 г. Д. Хожаев приводит ещё одно безосновательное предание, в котором вновь противопоставляются наиб Байсунгур и «бывший» имам. Согласно этому преданию, «бывший имам Шамиль по настоянию царя написал ему письмо, укоряя его в том, что тот напрасно губит людей в безнадёжной борьбе, ибо силы царя неисчислимы. Байсунгур послал Шамилю ответ, в котором со свойственной ему резкостью и прямотой заявил, что Шамиль опозорил себя навеки тем, что променял борьбу за свободу на плен и рабство, и что он, Байсунгур, пока жив, будет сражаться за свободу своего народа»53.

Замечу, о переписке имама и наиба известно только по этому преданию. Между тем вся калужская переписка имама Шамиля, военнопленного (а она контролировалась) прослеживается по архивному фонду канцелярии Калужского губернатора (ГАКО), поскольку по «Инструкции приставу о надзоре за Шамилём» от 9 октября 1859 г. «все письма, которые будут получаться в Калуге на имя Шамиля или его семейства, пристав обязан доставлять чрез начальника губернии, в Петербург к военному министру, равно как и письма, которые от Шамиля или его семейства будут посылаемы на Кавказ, должны быть тем же путём доставляемы в Петербург»54.  В частности, калужская переписка «бывшего» имама с бывшими чеченскими наибами ссыльными, Атабаем и Уммой Дуевым, датирована 1862–1868 годами55. Также известно, что какие­либо тайные письма со стороны имам Шамиль отказывался принимать: «В июле 1861 г. сын Шамиля Кази Магома, прогуливаясь возле своего дома, встретил неизвестного казанского татарина… который поспешно вручил ему письмо… из Константинополя… содержание его слишком важно и секретно, чтобы доверить его почте»; когда Газимухаммад принёс это письмо отцу, тот «сделал ему выговор за принятие корреспонденции без посредства пристава» и отдал письмо последнему56.

 Как уже упоминалось, в русских источниках имя Байсунгура впервые появится лишь в мае 1860 г. в связи со вспыхнувшими волнениями в Чечне. Из переписки о восстании в Ичкерии в мае 1860 г. канцелярии начальника Терской области: «В мае подстрекаемые Байсунгуром к новому неповиновению бежали из разных аулов обратно в Беной. Байсунгур принял над ними начальствование, поставив одного из них, Султан Мурата, наибом, и начал явно подстрекать к восстанию жителей других аулов, посылая зачинщикам чалмы жёлтого цвета, означавшие власть наиба, провозглашая себя имамом»57. Но имя «наиба­имама» Байсунгура не успеет в них «примелькаться», поскольку восстание вскоре будет подавлено. 16 февраля 1861 г. Байсунгур был схвачен58. О его пленении, случившемся в результате короткого сражения, в рапорте от 18 февраля 1861 г. начальник войск Зандакского наибства майор Муравьёв писал: «Узнав наконец положительно через доверенных мне лиц и лазутчиков о месте пребывания Байсунгура, Султан Мурата с их шайками… я выступил 16 числа… Они были тотчас сбиты, оставив одного раненого и двух пленных, в том числе Байсунгура, виновника возмущения»59. Военно­полевой суд приговорил Байсунгура к смертной казни через повешение, приговор был приведён в исполнение, тело тайно предано земле.

Таким образом, «исторический» факт присутствия наиба Байсунгура на Гунибе в августе 1859 г. выступает не более чем вымыслом, поскольку предание не находит подтверждения ни в местных, ни в российских источниках (штабной и официальной военной корреспонденции, многочисленных воспоминаниях современников, участников осады и др.). Таким же образом не выдерживает критики другое предание о письме наиба Байсунгура из Беноя в Калугу пленённому имаму. ]§[