Вослед юбилею Чехова… Антону Павловичу Чехову всего лишь 150 лет…

Были времена, когда каждая работница могла узнать, кто есть кто из самого гламурного журнала своего времени – сегодня работницам не до высокой литературы, как, впрочем, и определяющим её жизнь господам из товарищей тоже… Но мы не можем пройти мимо этой знаменательной в истории российской литературы и культуры даты и публикуем статью из далёкого для большинства из нас 1938 года, помещённую в журнале «Работница», любезно представленном нам краеведом Е.А. Студенниковым.  После прочтения видения личности и творчества А.П. Чехова, одобренного редакционным советом журнала для работниц, предлагаем другой взгляд,  воздействия великого писателя на современность.

Всего две странички

об интеллигентности, как составляющей части той России, в которую верил А.П. Чехов

Первое, о чём необходимо сказать:  России Новой нельзя повторять ошибок России дореволюционной, т.е. XIX века, века великой русской литературы, завершившейся в своём главном развитии на творчестве А. П. Чехова,  второе, вернее, были поставлены галактические задачи для того, чтобы человек из хомоса,  двуногого,  превращался в человека в высоком понимании гениальных писателей России.

Недавно от одного нового и талантливого писателя, которого, послушав, сразу невзлюбил, услышал фразу, где он примерно сказал следующее: … литература не может никого ничему научить и ни на что воздействовать, а я пишу,  зная это, но пишу, потому что мне хочется, я так вижу…

Дальше уже я добавил то, о чём он умолчал: …так я зарабатываю бабки, и пишу только то и так, за что мне платят и платят хорошо… В этом и есть главный изъян такого писателя. Ибо сразу возникает главный вопрос, а зачем тогда вообще ты пишешь и надо ли тебе тратить и своё и наше (читателей) время и внимание? Произведения такого  вряд ли станут классикой, и даже в истории литературы будут упоминаться скорее негативно. На мой взгляд, если у пишущего нет внутренней установки и веры на хотя бы микроскопическое улучшение, хоть в чём-то жизни, ему не надо быть писателем:  деятелем – да, журналистом – можно, редактором издательства – конечно, но забивать головы итак ополоумевшим от избытка неперевариваемой и ненужной информации людям, называть себя писателем –  нонсенс.

Здесь надо приостановиться на моём ненаучном понимании классичности литературы и том, чем классические вещи отличаются от хороших изделий,  как бы лежащих, иногда до поры до времени, по разным причинам, на запасной полке истории литературы, но вдруг  с неё срывающихся и вновь входящих в круг классический… Итак, классика – это то, что живо и работает в своей заявленности, но нерешённости проблем на любом уровне бытия, потому,  если задача решена, произведение остаётся лишь объектом исторического и эстетического изучения. В то же время, есть произведения, которые под воздействием социальных извивов или гримас  общественного сознания вновь становятся классикой. Например, стихотворение одного из любимых поколением юного Чехова поэта Н.А. Некрасова «Забытая деревня».

В пору его создания любой гимназист понимал, о чём речь, как бы сейчас сказали – «…о социальной ответственности хозяев жизни…», но, когда его читали в школе мои сверстники, оно было лишь  иллюстрацией к истории, о прошлом. Сегодня же, когда оно вновь стало классически отражать бытие, его нет в школьной программе – это к вопросу о действенности. Кстати, нет в школьной программе и «Человека в футляре» Чехова, видимо, чтобы не напоминал о той серьёзной социальной роли и значимости, которую имел преподаватель гимназии.  Да, в чеховском рассказе она отрицательна, но общество-то с ней считалось.

А многие рассказы Чехова молодым в период 60-х – 80-х годов не очень были понятны: ну и что, что персонаж жрал кислый незрелый крыжовник и радовался, что ради него прожил тяжёлую взяткоёмкую жизнь чиновника, и чего там бывшие однокашники – толстый с тонким так странно общаются «в наше светлое время всеобщего равенства». Но вот пришли иные времена, с их нерешёнными вопросами землепользования, с проблемой, кто же хозяин на ней, на земле, чего от этого хозяина ждать, с департаментами и министерствами на уровне городов Глуповых, – и стали вновь классическими отношения толстых и тонких с подвопросом, почему одним везёт, а к другим Фортуна ну, всё никак лицом не поворачивается.

С А.П.Чеховым всегда в России будет связан ещё один плохо объяснённый классический вопрос: «Так есть ли она, российская интеллигенция?!» Эталоном коей и был сам Антон Павлович. У меня в таких случаях есть свой ответ: «Да, были два последних истинных, старого разлива интеллигента, два академика: Андрей Сахаров и Дмитрий Лихачёв, но, к сожалению, их уже нет с нами. Но явление интеллигентности как чисто российский феномен пока остаётся на многих наших современниках в качестве различной степени напыления на наше сознание и общественное существование. Эти люди представляют в новой России многие сферы духовно-интеллектуальной деятельности, и не всегда уровень напыления зависит от официальных картонок об образовании, а тем более не совпадает с должностью и почти совсем не присутствует в представителях новой власти, которая принципиально демонстрирует своё полное несовпадение не только с какой-либо интеллигентностью, но и вообще с грамотностью: работая с людьми, они почему-то очень кичатся своим псевдотехнократизмом и пренебрежением к гуманитарной области познания…

И здесь надо говорить ещё об одной противоречивой стороне нашего общественного сознания: оказалось, что была и интеллигентность нового формата, выраставшая из старой, приспособившаяся к условиям Советской власти. Поэтому можно не кривя душой честно признать вслед за Эдуардом Лимоновым: да – «У нас была великая эпоха!». И интеллигенция формировалась своеобразная, которой пришлось противостоять люмпенству не только силой разума…

Очень хорошо показал разницу между интеллигенцией чеховского склада и той, к которой принадлежал сам,  другой земский врач, писатель и драматург, бывший белогвардеец, как и большинство из них понимавший, что против сильного течения не устоишь, какое бы оно мутное не было,  Михаил Булгаков.

Его профессор Преображенский при всей силе своего разума, логике и сарказме оказался бессилен против собственного люмпеноидного создания, пытался его вразумлять, а тот отмахивался от назойливых поучений «папашки» и быстро превращался в успешного деятеля ЖКХ. А вот товарищ Борменталь, хоть и ученик профессора, но в силу своего общения с другим людом, иного времени, знал, как надо обращаться с Шариковым и ему подобными. И сам деятель по очистке прекрасно понимает тяжёлые, как кирпич, доводы доктора и, потирая шею, вспоминает эпизод неинтеллигентного телесного воздействия, знает, что получит адекватную реакцию на неуправляемое хамство.

Поэтому  и сегодня всё творчество А.П. Чехова – это большая пескоструйная машина, кувыркаясь в которой каждый, читающий  его произведения, увеличивает размер площади клеток своего очищенного сознания. А может, и больше станет в ауре социально-общественных отношений случайного напыления интеллигентности.

Можно лишь сказать, что у меня сложилось устойчивое впечатление, что ныне аспект идеологического противостояния – не главное. И, относясь с уважением к людям, у которых есть взгляды, могу лишь констатировать, что основное противостояние нашего времени – это затяжной и глубокий конфликт между теми, кто, хотя бы нечаянно, почитал классику: и русскую – до, и советскую – после, и теми, у которых в их нелёгкой, изворотливо-пошлой, по А.П. Чехову, жизни, окутанной зелёным туманом всемирной валюты, проглядывают контуры лишь трёх книжечек: «Букваря» – с его помощью их научили подписывать судьбоносные распоряжения и приказы; «Трудовой книжки» – свидетеля их карьерных побед,  и, наконец, «Сберегательной», чаще неожиданно, вдруг, параллельно с получением высокой должности превращающейся по-щучьему веленью в чековую.

В этом цивилизационном противостоянии, слава Богу, Чехов Антон Павлович на нашей стороне…