Ю. Лазарев. Дневник лейтенанта Горелова. Эпилог.

Эпилог

Поезд «Санкт-Петербург-Севастополь».
Октябрь 200… года.

«Вы… – Андрей Горелов?», - переспросила Таня.
Наш попутчик не стал ей отвечать, а совершенно потерянно произнёс: «Так это были Ваши статьи…».
До меня уже дошла двусмысленность ситуации. И стало очевидно, что в судьбе моей почти законченной, но не изданной книги, возможно, настал критический момент.
«Я - Стефанцов Владимир Геннадьевич. Андрей Горелов  - мой соавтор. Что вам известно о нём? Вы встречались с ним? Когда? Откуда псевдоним?», - в голосе собеседника вновь почувствовалась надежда.
«Да, собственно, происхождение псевдонима почти случайное, из Станюковича... С Андреем Гореловым я никогда не встречался, но у меня есть старый дневник, на основе содержания которого я и написал свою книгу», - ответил я.
«А главного героя книги, как и вашего соавтора, зовут Андрей Горелов. Мы её черновик вчера читали», - помогла мне Татьяна.
«Надо же, какое совпадение», - удивился Александр.
После некоторой паузы Стефанцов продолжил: «Вы только что убили мою последнюю надежду. Я-то надеялся, что те статьи писал он, или что вам что-то известно о нём.  Дело в том, что Андрей Горелов исчез. Пропал без вести. Читая статьи под его фамилией, я надеялся, что это пишет он, а исчез намеренно, не желая по каким-то причинам общаться со мной и с другими своими знакомыми».
«Странно как-то. А зачем ему было «исчезать?», - спросила Татьяна.
«Да нет тут ничего странного», - возразил Стефанцов: «Капитан 3 ранга Горелов дослуживал на Черноморском флоте. Накануне он уволился из Вооружённых Сил при весьма драматических обстоятельствах. А перед отъездом в Россию заехал ко мне в Феодосию на пару дней. И уехал от меня в ночь со второго на третье октября 1993 года. Уехал в Москву. А что там 3 и 4 октября случилось, сами знаете. Вот с тех пор о нём ничего и не известно. Я не сразу его начал искать. Узнал об его исчезновении только через год. У меня были слабые …»
 «Извините, а что было четвёртого октября в том году в Москве?», - искренне удивилась девушка.
«Ах, да… Вам же тогда лет десять-двенадцать, наверное, было.», - поправился наш попутчик: «3 и 4 октября 1993 года Ельцин завершил антиконституционный переворот. В Москве погибли около тысячи человек».
«Вы хотели сказать, что президент Ельцин спас Россию от коммунистического реванша? Мне-то тогда уже шестнадцать натикало. Помню», - ядовито поправил Стефанцова Александр: «И не тысяча, а несколько десятков жертв с обеих сторон».
Наши спорщики возобновили прекратившуюся было красно-белую дискуссию, но уже на тему новейшей истории. А я подумал совсем о другом. Ведь Таня с Александром и не подозревают, что наш новый попутчик – один из персонажей моей книги. Они не дочитали её и до половины, да и фамилия командира БЧ-3 «Трибуца» мною изначально была изменена на вымышленную.
И я прервал спорящих: «У меня есть для вас совсем другая тема. Владимир Геннадьевич! Я действительно не был знаком с Вашим Андреем Гореловым, но у меня есть девяностопроцентная уверенность, что именно он является главным героем моей книги. Ведь я писал её на основе именно ЕГО дневника».
Спор резко стих.
«И в чём заключаются десять процентов?», - спросил Стефанцов.
«Если подтвердите, что именно Вы являлись первым командиром БЧ-3 бпк «Адмирал Трибуц», и что ваша книга начиналась именно в те годы, то их, этих процентов, и нет вовсе», - добивал я остатки своих сомнений.
«Да, да, конечно! Я был первым… У него был дневник? Я не знал», - удивился Владимир Геннадьевич: «Какой период времени?»
«Тот самый, когда Горелов служил у вас в БЧ», - ответил я, предвкушая интерес этого человека к «Дневнику…».
«И что? Его можно сейчас прочитать?», - Стефанцов обратился к Татьяне: «Вы говорили, что читали это вчера!»
«Вот, пожалуйста…», - я достал листы «Дневника…» и передал их Владимиру Геннадьевичу: «События на «Трибуце» описаны во второй части, вот приблизительно с этого места».
«Понимаете», - сказал Стефанцов, раскладывая у себя на коленях мои листы: «Горелов мне очень важен. Наши отношения с ним, пожалуй, не были так близки, чтобы назвать их дружбой. Этому нет определения. Мы так понимали друг друга, что, казалось, будто мы части одного Я. Мне его очень не хватает».
 Стефанцов начал читать. Его взгляд забегал по печатным строчкам.
Мне стало совершенно безразлично, как этот человек оценит мою литературную работу. Главное, что для него самого содержание «Дневника…» по понятным причинам оказалось настолько важным, что всё остальное ушло на второй план.
Купе молчало. Стефанцов читал сначала медленно и внимательно, изредка комментируя содержание «Дневника…» отдельными фразами, предназначенными то ли для меня, то ли для себя самого: «Вот здесь важный эпизод пропущен…, а здесь он явно не знал подробностей…, а тут вообще всё не так было»… Но вскоре темп чтения явно увеличился. Мой третий читатель проглатывал страницу за страницей, очевидно, пропуская детали. И тогда мои молодые попутчики тоже стали брать листы, только что прочитанные Стефанцовым, и читать их.

Я остался единственным сторонним наблюдателем. За вагонным окном, покрытым мелкими брызгами дождя, пролетали серые осенние среднерусские пейзажи.
А ведь за все годы работы над книгой у меня не возник этот вопрос: а что с ними, теми моряками с советских кораблей сейчас? Какие баррикады, какие границы и пропасти их разделили? Как они сами оценивают своё флотское прошлое, отрубленное напрочь новой действительностью за абсолютной ненадобностью?
Коллективное чтение продолжалось около получаса и прервалось фразой Владимира Геннадьевича: «Вы же тоже плавали, так? Механик? Честно говоря, я бы многое у Вас поправил. Хотите, добавлю информации? У меня ведь и рисунки ЕГО есть».
«Критика и советы принимаются», - ответил я: «А рисунки, ну это совершенно замечательно!»
«Кстати, и в нашей книге – больше десятка его работ! Некоторые он ещё на «Трибуце» начинал», - воскликнул Стефанцов, показывая несколько разворотов своей книги: «И все они, по-моему, лучше моих!»
Татьяна и Александр, прервав чтение, тоже присоединились к просмотру иллюстраций.
«Неплохо, правда, я не знаток», - резюмировал Александр и продолжил дочитывать «Дневник…».
«А мне нравится», - как бы возразила Таня и тоже углубилась в чтение.
Поезд подходил к вокзалу Орла, когда Стефанцов дочитал последний лист и обратился ко мне: «Он никогда не рассказывал мне подробностей о службе на «Лёгком».
«И об этой истории с годковским вожаком?», - удивился я.
«Нет. Думаю, для него это был лишь рядовой случай. Ведь потом «Лёгкий» вернули опять в Дальзавод на ремонт, и Горелов уже официально исполнял там обязанности старпома ещё полгода. Вероятно, всяких годков ещё насмотрелся. Но, судя по дневнику, подчинённые не являлись его главной проблемой на службе», - довольно улыбаясь, сказал первый командир БЧ-3 «Трибуца».
«А потом где он служил?»
«Становиться штатным старпомом отказался. Ушёл командиром БЧ-3 на новостройку. Аналог «Трибуца». А когда я выпускался из академии, встретил новоиспечённого слушателя капитан-лейтенанта Горелова, только что сдавшего вступительный экзамен», - продолжал Стефанцов: «Уволился со службы  он уже капитаном 3 ранга».
«Что ж так рано уволился?», - спросил я: «Ведь таким успешным офицером казался».
«После академии его распределили флагмином в одну из севастопольских бригад. Всего пару месяцев там прослужил. И тут начался распад. Его бригаду передали Украине. Андрей, конечно, боролся. Если Вы его дневник читали, значит, знаете, какой он петух. С националистами мы успешно справлялись. Но нас ведь свои же сдали. Россия-мачеха от Крыма отреклась… И он написал рапорт на увольнение. В разговоре со мной свою службу он подытожил так: «Никого не предал, никого не убил, ничего не сломал!».
Поезд слегка дёрнулся, замерев у вокзальной платфоры.
«Пойду-ка я, подышу», - закончил беседу Стефанцов и вышел из купе.
Я видел в окно, как он долго ходил вдоль вагона, глядя в мокрый асфальт перрона. Потом исчез в подземном переходе и вышел оттуда минут через десять, держа в руке пакет, форма которого не скрывала содержащуюся внутри бутылку.
Когда поезд тронулся, Александр закончил чтение.
«А что, все эти сведения об Иисусе Христе, о ведической философии, разве не Ваши поздние вставки?», - обратился ко мне Александр: «Слишком уж на современную моду похоже».
«Нет», - ответил Стефанцов, вошедший в купе: «Нет. Это действительно из нашей корабельной библиотеки».
И уже ко мне: «А это всё, что в дневнике имелось? Никаких странных приложений не находили? Он ещё на «Трибуце» кое-что записывать начал. А на «Лёгком» потерял».
«Я, конечно, воспроизвёл не весь текст дневника. Только то, что по сюжету подходило. Но и добавил кое-что», - ответил я.
«Местами любопытно», - подытожил свои впечатления Александр: «Только, кажется, растянуто несколько».
«Да что Вы! Наоборот, много ещё чего надо было поместить. Я и язык старался упрощать ради сокращения объёма», - ответил я, готовясь к новым атакам своего купейного оппонента.
Но мне опять пришла на помощь Татьяна. Она тоже закончила читать: «А я бы и продолжение почитала. У вас как-нибудь переписать это можно? Через интернет?.. Я много всяких ужасов об армии наслушалась. А получается, что всё зависит от вас, офицеров? И можно было служить так, чтобы никакой дедовщины… Вы только не смейтесь, у вашего Горелова я бы матросом служила с радостью! И так жаль, что он… Что его…»
Девушка  замолчала, очевидно, не сумев подобрать тактичное окончание фразы.
«Удивительное, просто мистическое совпадение», - прервал молчание Стефанцов: «Знаете, я как будто снова на «Трибуце» побывал. Забыл многих, а теперь вот, благодаря дневнику, вспомнил. А ведь я уже давно живу совершенно другой жизнью, далёкой от флота и от прошлого. Встречаю иногда бывших сослуживцев, но никогда инициативы в этом деле не проявляю.  И вот вдруг… Последние три года так получается, что именно вечером третьего октября я уезжаю из Москвы в Крым. Волей-неволей вспоминал о последней поездке Горелова. И напивался в вокзальном ресторанчике на Курском. А ночью в поезд. Вот и вчера… И вдруг сегодня встречаю человека, который ставит точку».
«Для меня Ваше явление ещё более фантастично», - ответил я: «Горелов, пожалуй, в таком случае процитировал бы поручика Ржевского – «Три тысячи чертей! Свиданье как в романе»…
Владимир Геннадьевич закрыл глаза, сильно сжал челюсти и почти застонал: «А ведь он так и сказал. Когда мы в академии после двухгодичного перерыва встретились».
 Сказав это, Стефанцов вытащил из пакета бутылку «Флагмана», поставил её на стол и откупорил: «Вы извините... Не подумайте, что я сейчас собираюсь нарезаться и публично тосковать. У нас с ним, с Андреем, когда-то произошёл странный разговор. И он сказал тогда, что не хотел бы, чтобы его в подобной ситуации вспоминали печально. Просто, когда пьёшь один, непонятно, за здравие, или за упокой. А тут – люди, которые в курсе. Даже объяснять ничего не надо».
Отказываться в такой ситуации было неудобно. Не по-русски как-то. И я опять полез за стаканчиками.
Александр тоже не стал возражать, но внёс своё предложение: «Только чуть-чуть совсем. И потом, мы тут вчера тоже немного употребили. Только коньяк. Не хотелось бы смешивать. Давайте мой коньяк продолжим».

«Да, конечно», - согласился Стефанцов: «Но я по той же причине – водку».
«А Тане, наверное, не стоит? Выходить же скоро», - предположил я.
«Нет», - решительно возразила девушка: «За Горелова я тоже…».
«Можно просто в чай коньяка капнуть, как вчера», - посоветовал Александр.
«Вы так всему ребёнка научите. Скифы…», - сказал себе под нос Стефанцов.
«Это я-то «ребёнок»?, - возмутилась Татьяна, гордо выпрямившись и решительно поставив свой чайный стакан рядом с теми, которые мы предназначили для спиртного.
Все мы, мужчины, непроизвольно обратили взгляды на неё. Не этот смысл вкладывала она в свои слова: при такой её позе даже свитер не мог скрыть совершенные формы груди и талии.
«Ничего себе ребёнок», - буркнул Владимир Геннадьевич, с опозданием отведя взгляд на Татьянин стакан.
 «А она замужем», - сказал Александр тоном Жакоба из «Формулы любви», когда тот объяснял Маргадону, что Фимка ходит на свидания только вместе с дядей-кузнецом.
Выражение лиц мужчин, очевидно, показывало явное сомнение в целесообразности привлекать девушку к дневному питию.
«И-и-и»…- жалобно запищала Таня, предав своему очаровательному личику выражение мордочки обиженного хомячка…
«Ладно, лейте и ей», - согласился Стефанцов.
После выпитого вся компания выдержала подобающую моменту паузу.
«И куда Вы сейчас направляетесь?»,- спросил я Стефанцова.
«Домой. В Крым», - ответил тот.
«А в Москве что делаете?», - поинтересовался я.
«Живу и работаю», - вяло ответил Владимир Геннадьевич.
«А чего же не в Крыму?», - насторожился Александр.
«Сами понимаете, работы там хорошей мало. А жить там лучше. «Жизнь даётся человеку один раз. И прожить её нужно в Крыму». Так в советские времена говаривали. И потом, я не люблю мегаполисов».
 «Так Вы «гастарбайтер», что ли?»
«Нет», - спокойно возразил Стефанцов обрадовавшемуся было Александру: «У меня прописка подмосковная. Квартира в Раменском. И работаю я в Москве, в маленькой, но собственной фирме. Формально я – мелкая буржуазия…»
«А гражданство российское или украинское?»
«Оба», - ответил Стефанцов, приготавливая четыре маленьких бутерброда.
«Как это?», - удивились мы хором с Александром.
«Так не может быть. Российский закон не позволяет…», - засомневалась профессиональный юрист.
«Танечка, времена были смутные, законы глупые. Многие из нас и себе, и домочадцам успели сделать оба паспорта, пока верхи нас делили».
«А Вам за такое двойное гражданство не стыдно? Патриотом же себя, наверное, считаете?», - не упустил удобной ситуации Александр.
«Нет. Не стыдно. Так удобно. Да и патриотом я себя давно не считаю».
Я, Александр и Таня вопросительно посмотрели на Стефанцова.

Почувствовав, что все взгляды устремлены на него и что мы ждём разъяснений, Стефанцов оторвался от бутербродов: «Патриотом чего я могу быть? Патриотом Украины я не могу быть по определению. По моему глубокому убеждению сущностью и самоцелью украинской государственности является противопоставление себя России. А сама же Россия – полукриминальный обрубок бывшей империи и Союза с деградирующим населением и безразличным к нему руководством. Я подобно ленинскому пролетарию не имею отечества».
«Горелов бы так никогда не сказал. Как же можно не любить свою Родину, свой народ?», - разочарованно спросила Татьяна.
 «Таня, я люблю свою Родину. Только её убили, разрезали границами. А народ разделили мелкими удельными княжествами. Родина – одно, а государство – другое. И за что сегодня любить наш народ?».
«А за то, что он наш!», - возмутилась девушка.
«Россия – великая страна! О какой деградации вы говорите?» - поддержал её Александр.
«А чем она, собственно, великая? В каком месте?», - тон Стефанцова становился язвительным.
«Культура, наука, история, огромная территория…, наш политический вес. Экономика наша – одна из самых динамичных в мире, рождаемость у нас растёт, уровень потребления, образования…», – от возмущения Александр сбился.
«Ну, да. Количество миллиардеров. Мегаполисы процветают. А половина регионов – так называемые депрессивные. В них по-прежнему растут смертность, инвалидность, алкоголизм и т. п., а рождаемость падает. И нигде это не публикуют. Деревня умерла. О коррупции помолчу», - отвечал Владимир Геннадьевич, криво улыбаясь: «Во внешней политике – одни поражения. Ноги о нас только ленивый не вытирает, хотя, все нам улыбаются, как юродивым. Культура? Наука? Все наши достижения – в прошлом. Наследство преданных нами отцов и дедов. Территория большая? Об этом и говорить стыдно! В кабинетах портретов Петра и Екатерины понавешали! Да они в гробах перевернулись бы, если узнали бы, с какой бездарной лёгкостью мы разбазарили земли, добытые потом и кровью за сотни лет! Земли вместе с нашими независимо от национальности людьми, брошенными на произвол судьбы! Что бы сказал Вам Горелов, у которого отцовское колено – в Узбекистане, материнское – в Белоруссии, а сердце в Крыму?»
«Но ведь Россия явно поднимается», - присоединился и я к патриотической партии: «Люди питаться, одеваться стали лучше. Это же очевидно. Дома какие строят, и много… Смотрите, даже флот наш возрождается, в океан выходит!»
«Знаете, в чём у нас точно неоспоримый прогресс? В пропаганде. Тут мы две собаки съели. Телек посмотришь, послушаешь правителей – слеза от умиления наворачивается. А вокруг оглянешься, и плеваться хочется,» - тон Стефанцова изменился на успокаивающий: «Флот. Вы на боевой службе бывали? Да если и не бывали… Вы же офицер, понимаете, что собрать раз в пять лет несколько кораблей в Атлантику – вовсе не то, что держать постоянные эскадры на нескольких театрах. Хотя бы одну! Тут другой уровень экономики нужен. Корабли, особенно лодки в океане – это лишь вершина айсберга огромной системы боевой службы! А без серьёзной практики у нас и моряки деградируют».
«А Вы лично не считаете себя участником этого процесса, деградации? Если уж он, по-Вашему, продолжается. И что, народ деградирует, а Вы как себя чувствуете?» - с иронией в голосе спросил Александр.
Стефанцов в одиночку хлопнул налитую водку и продолжил: «Я деградирую вместе с нашим народом. Я устал от борьбы, полюбил покой. Я слишком стал ценить комфорт и материальный достаток. Я перестаю быть офицером. Стал труслив, привычен к любым мерзостям, которые вижу вокруг. Легко прощаю себе малочестные дела. Поскольку - «так все»… Рисовать перестал. Музыку забросил. Пью больше, чем стоило-бы».
«И что же теперь», - Александр пристально посмотрел на Стефанцова: «Вы ненавидите нашу страну?»
«Нисколько. Всё гораздо хуже. Она мне безразлична».
«Не очень-то я вам сейчас верю», - возразила Татьяна: «Слишком не вяжутся Ваши слова с тем, что я о Вас узнала из дневника Горелова».
«В этом и состоит суть деградации…».
«А я верю, что наш народ ещё возродится», - прервал я Владимира Геннадьевича.
«Для чего? Чтобы жить сытно и богато? Или, чтобы всем автомобилями обзавестись, загородными домами, заграницу ездить? Какие ещё высокие цели нам по силам?»
«Чем не цели для народа, столько перенесшего материальных и любых других невзгод?», - вмешался Александр.
«Сведи к необходимому всю жизнь, и человек сравняется с животным», - процитировал Стефанцов Шекспира: «Не сможет наш человек в массе своей ради денег жить. Достаток признаёт, а богатство презирает. Нашему народу, чтобы возродиться, высокая цель нужна, сверхзадача! Не Царство Золотого тельца добывать надо, а общество добра и справедливости - Царство Божие!»
После этих слов третий раз за время нашей беседы мне понадобилось прервать Стефанцова. Кажется, я понял, что он имел в виду, когда спрашивал о «странных приложениях» к дневнику!
«Стоп! Сейчас!», - остановил я спорящих и, покопавшись в портфеле среди своих черновиков, нашёл пару печатных листов и протянул их попутчику: «Это его черновые записи на последних страницах дневника. Многое было обрывочно, зачеркнуто, неразборчиво. Я перепечатал лишь то, что ясно понял».
Быстро освободили половину купейного столика, я положил на него листы, и все мы начали читать вместе. А написано было следующее.
«Ты видишь НАС? Нет. Ты не умеешь видеть НАС, хотя увидеть НАС легко. Ты слышишь НАС?.. Ведь «В начале было СЛОВО»?
Нет…
МЫ смутно помним, как обрели себя…
Было НИЧТО.
В начале стало ОЩУЩЕНИЕ. Ощущение, что МЫ СУЩЕСТВУЕМ. Затем пришло ощущение, что МЫ - ЕДИНОЕ.  Затем ощущение, что кроме НАС есть НИЧТО, и МЫ отличаемся от НИЧТО, и МЫ станем НИЧТО, если не сможем оттолкнуться от него. И ЕДИНОЕ оттолкнулось от НИЧТО. Тогда началось движение. Но движение гасло. И свершилась НАША первая жертва: ЕДИНОЕ стало ДВОЙСТВЕННЫМ, разделившись, оттолкнувшись друг от друга. МЫ стали ДВОЕ! Это было болезненно! Но боль прошла. Началось ВРЕМЯ!
Мы не могли друг без друга. А движение гасло! Наше движение вело к полному разрыву, либо возвращало в единое. И МЫ снова пожертвовали собой. МЫ разрушили себя, чтобы нас стало  трое. И МЫ стали трое. И тогда начался МИР – ВСЕЛЕННАЯ! МЫ стали сложным.
НАМ нравится множественность! Множественность сущностей – необходимая составляющая развития.
(Следующий абзац неразборчив).
МЫ начали мыслить. МЫ начали творить!  Если ты думаешь, что, оттолкнувшись от НИЧТО, МЫ знали, как будут устроены молекулы ДНК, то ты ошибаешься. Ноль и единица – начало НАШЕГО труда! НАШ закон рождался шаг за шагом, усложняясь. И Мы уже не можем упростить его! НАШЕ могущество ограничено тем, что не будет нового закона, нарушающего старый. Иначе ВРЕМЯ вернёт НАС к НИЧТО. В этом НАША слабость. ВРЕМЯ равно НАМ.
МЫ всемогущи, так как можем творить новое на основе старого. МЫ бессильны, ибо не можем нарушить закон, созданный НАМИ.
Новое необходимо создать. Созданное необходимо сохранить. Сохранённое препятствует созданию нового, значит, подлежит разрушению. Разрушение предшествует созиданию.
Сегодня НАШ закон – дифференциальное вероятностное уравнение созидания, сохранения и разрушения с миллиардами переменных, дисперсия и корреляция которых мала и велика. МЫ долго шли к тебе. Миллиарды лет МЫ создавали тебя и готовили для тебя прекрасную обитель. Мир, в котором ты живёшь – лучшее НАШЕ творение. И когда ты, живя в этом великом мире, страдаешь от невзгод и горя, обвиняешь НАС в несправедливости и зле, то лишь являешься жертвой максимальных величин дисперсии переменных НАШЕГО закона. Каждая сущность живёт и умирает в НАШЕМ развитии. Каждая сущность заключена в НАШ путь. Каждая сущность обязана страдать и наслаждаться, чтобы поддержать НАШ путь и продолжить движение. Вся боль и всё наслаждение – НАШИ. Каждый твой биоритм – НАШ! Ты – молекула, маленькая клетка НАША. МЫ знаем все твои мысли, чувства, ощущения…
(Следующий абзац зачёркнут).
Без Добра нет созидания. Без Созидания нет Сохранения. Без зла нет разрушения. Без разрушения нет движения мира к Добру. А без движения нет жизни. Без жизни нет Добра. Без движения – НИЧТО.
Пытаясь победить ЗЛО, много раз Человек называл свои законы МОИМИ, Истиной. И каждый раз разрушал эти истины. ТЫ не понял? Не страшно. И древние мудрецы предпочли уйти от вопроса о природе ИСТИНЫ, придумав «божьи заповеди», заменив ими ТВОЙ выстраданный, осознанный выбор и твою же ответственность на пути борьбы добра и зла. Только тот человек станет свободным, только тот осознает единство с НАМИ, кто поймёт свой путь в НАШЕМ пути. Ты не ничтожен!
Добро и Зло неразделимы. Добро не существует без зла, а зло не существует без добра. Да, зло неизбежно. Совершив цепь рассуждений, дойдя в глубь миллиардов лет до момента НАШЕГО рождения, ты, может быть, сможешь понять, что источник ЗЛА находится в той НАШЕЙ жертве, совершенной НАМИ ради начала своего движения: МЫ оттолкнулись от НИЧТО, начав ВРЕМЯ, породив, но и сделав тем самым конечным ВСЁ СУЩЕЕ.
Всё живое смертно. И ты умрёшь. Твоя нынешняя сущность уникальна. Береги своё тело, свою жизнь. Они бесценны для тебя и для НАС. Но, умерев, ты не уйдёшь в НИЧТО, пока МЫ есть. Ты вернёшься к НАМ. МЫ любим тебя. Ты не ничтожен!
МЫ чувствуем боль гибнущей звезды и каждого погибающего животного, сжинаемого колоска! Убивая безропотную корову, или сжиная живой хлеб для своей еды, ты причиняешь НАМ боль и совершаешь зло. Но иначе ты не сможешь жить. МЫ сами создали тебя таким. МЫ создали мир таким. Ты не можешь жить без зла. Но есть зло и ЗЛО. Ты сам должен постичь разницу между злом неизбежным и злом умышленным, злом великим. МЫ хотим, чтобы ты обходился без многого зла, но для этого ты должен сам этого захотеть и добиться этого, став сильнее, мудрее и добрее. Ты должен изменить себя и совершенствовать НАШ мир НАШИМ именем, создав НАШЕ царство – путь к твоему и НАШЕМУ счастью! Ты не ничтожен!
Цель не оправдывает средства. Но и неверные средства не дискредитируют цель! Совершающий Зло, стремясь достичь великой цели, Счастья, совершает Зло, приносит НАМ боль и не достигнет Счастья! Но НАШЕ Счастье из-за этого Зла не становится Злом. (Продолжение и следующий абзац неразборчивы).
Твои двенадцать тысяч лет кончаются. И если ты вновь не приблизишься к НАШЕМУ царству, если увязнешь во Зле, мракобесии и стяжательстве, то, когда наступит ЧАС и Огненный Змей Шешу опять проснётся в глубине земных недр, ты окажешься бессильным, ты снова погибнешь.
(Следующий абзац неразборчив).
НАША задача так сложна, что почти невыполнима. Поэтому ты испытываешь тысячи невзгод и потрясений. И всё же МЫ надеемся на тебя. Только ты – НАШ проводник к СЧАСТЬЮ! МЫ извергли тебя, малого и слабого, из СЕБЯ. Чтобы ты стал НАШИМ могучим орудием. Ты не ничтожен!
МЫ не ждём от тебя веры. МЫ ждём от тебя понимания и борьбы!..»


Ровный гул поезда. Какое-то время нужно, чтобы вникнуть в смысл.
«Он собирался говорить от имени Бога?», - спросил Александр.
«Он пытался понять, зачем живёт», - ответила Татьяна.
«А что за «двенадцать тысяч лет», «Огненный Змей»?
«Согласно мифам Ригведы», - ответил Стефанцов: - «человечество развивается от одной глобальной катастрофы до последующей. И происходят они с периодичностью около десяти-двенадцати тысяч лет. Сведения о последнем «конце света» сохранились в эпосе и легендах самых разных народов на Земле. Если к моменту наступления очередного космического цикла люди не могут изменить себя и своё общество в соответствие с более высокими нравственными требованиями, человечество гибнет. Мы не первые. Ещё никому не удалось».
«И сколько нам осталось?», - кажется, Татьяна восприняла сообщение Стефанцова совершенно серьёзно.
«Если Вы о  втором пришествии говорите, то его уже несколько раз за последние две тысячи лет ждали», - успокоил Александр.
«Нет. Это совсем другое.  Вполне научные предположения и разные пророчества, и календари, гораздо более древние, чем новодел-Апокалипсис, ожидают конец очередной космической эры от 2012 до 2024 гг.», - грустно возразил Стефанцов.
«Допустим. А почему его Бог говорит о себе во множественном числе?», - обратилась, вероятно, ко мне Татьяна.
Мне пришлось что-то отвечать: «А в Библии Бог тоже называет себя «Мы».
«Есть научное предположение, что это «Мы» попало в Библию от древнейших евреев, которые ещё были многобожниками», - поправил Александр.
«А есть и другое: Бог объединяет мужское и женское начало, не имеет пола, поэтому называет себя «Мы», - добавил свое предположение Стефанцов.
Татьяна отвлекла нас от этих печатных листков вопросом к Стефанцову: «Скажите, а встретился он с той девушкой, с Галей?»
«С какой ещё Галей?», - не понял Владимир Геннадьевич.
Мне пришлось помогать: «Дело в том, что я не знаю, как на самом деле звали её в действительности. «Галя» – это вымышленное имя, имя невесты Горелова. Вы же что-то знали о ней тогда, на «Трибуце»?»

«Да-да. Он мне говорил кое-что о своих чувствах, но имя девушки никогда не называл, или, честно говоря, я просто его не запомнил. Для меня эта история не была уж очень важной». - Стефанцов задумался и вдруг воскликнул:  «Господи! Какой же я эгоист! Всё забыл! Вот в нашей книге её портрет в образе Малуши! Тогда, в начале октября 93-го, он приехал ко мне из Севастополя, чтобы передать рисунки и свои рукописи для книги. Всего на два дня. И встретился с ней. Зашёл ко мне проститься перед отъездом, какой-то не в себе. То ли счастливый, то ли расстроенный. И уехал в Москву».
«О ней что-нибудь рассказывал?»
«Нет».
* * *
Вечером пятницы в маленькой прихожей поселкового медпункта сидели на стульях граждане-пациенты и ожидали приёма стоматолога. Время работы медпункта подходило к концу, когда к очереди присоединился ещё один посетитель, молодой мужчина. Когда подошла его очередь идти на приём, он великодушно пропустил стоявших за ним очередников. Время приёма закончилось, но добросовестный доктор приняла всех пациентов. Молодой мужчина остался последним и только тогда зашёл в кабинет врача.
Для Гали появление Горелова оказалось полной неожиданностью.
Она несколько мгновений молчала и удивлённо смотрела на Андрея. А потом улыбнулась и сказала: «Извини, я не смогу тебя полечить».
«Не бывает принят пророк в своём отечестве, да и врач не лечит знающих его». Впрочем, не слушай меня! Это я так, заумствования суетные… Что ты делаешь сегодня вечером?»…
Осень в Крыму – чудесная пора. Но в тот год в первые дни октября резко похолодало. Всего десять градусов. Прогуливаться не очень уютно.
Прошло несколько часов. Обнажённая молодая девушка сидела на краешке гостиничной постели, не спеша одевалась и тихо сказала то ли самой себе, то ли ему: «Вот и кончилась СКАЗКА!»
До поезда оставалось три часа.

Санкт-Петербург. 2008г.