Евгений Киселев: Без обид. О примирении между Россией и Украиной

 Смогут ли россияне и украинцы когда‑нибудь праздновать День примирения и что для этого должно произойти

Этот вопрос трудно было не задать себе в очередную годовщину окончания Второй мировой войны в Европе, глядя на то, как по‑разному отмечают День Победы в Украине и России.

Этот вопрос не может не возникнуть вновь после победы Джамалы на конкурсе Евровидение, вызвавшей в России болезненную реакцию. Впрочем, сразу хочется уточнить: а у кого? По моим наблюдениям, нормальные люди в России восприняли успех Джамалы вполне адекватно. Увы, они в меньшинстве. Противостоят им чиновники, политики, идеологическая обслуга путинского режима и, к сожалению, большинство российских обывателей.

Это результат многолетней, кропотливой, я бы даже сказал, изощренной работы прокремлевских СМАП (средств массовой агитации и пропаганды) по промыванию мозгов населения. Для того чтобы между Россией и Украиной состоялось примирение, нужно, чтобы пошел обратный процесс. А это не так‑то просто и не так‑то быстро может про­изойти.

Знаете ли, напиться допьяна — легко и приятно. Протрезветь — гораздо труднее и болезненнее. Мне трудно представить, чтобы российский политик сумел публично покаяться перед Украиной Есть много разных исторических примеров примирения между странами и народами. Понятно, что чаще всего в пример приводят Германию, после Второй мировой войны не просто помирившуюся со своими соседями, со странами антигитлеровской коалиции, но ставшую их ближайшей и важнейшей союзницей.

Более того — неформальным лидером новой Европы. Но для этого Германии пришлось пройти очень долгий, сложный, болезненный путь денацификации. Для этого понадобилось, чтобы 7 декабря 1970 года канцлер ФРГ Вилли Брандт опустился на колени на месте уничтоженного нацистами Варшавского гетто. Заметьте: этот символический жест покаяния случился только через 25 лет после падения нацистского режима.

А для того, чтобы Германия стала такой, какая она есть сейчас — демократической и толерантной,— необходимо, чтобы в стране сменилось несколько поколений. Вы можете себе представить, чтобы российский президент опустился на колени перед памятью о жертвах депортации крымскотатарского народа?

Вообще перед памятью всех жертв коммунистического режима, 100‑летие прихода к власти которого исполняется в будущем году?

Хотя бы ради красивого жеста? Я — нет. Даже покойный Борис Николаевич Ельцин, который — что бы о нем ни говорили теперь — был не только любителем неожиданных, эффектных поступков, но и убежденным, пусть и стихийным, антикоммунистом и антисталинистом, оказался неспособен это сделать. Мечтал Ленина из мавзолея вынести, но так и не решился. А уж о Путине и говорить нечего. Более того, даже если после Путина — а он не вечен — к власти в России придет какой‑нибудь другой политик, гораздо более демократичный и либеральный, мне трудно представить себе, что он сумеет публично покаяться перед Украиной и всем миром за аннексию Крыма.

Не говоря уже о том, чтобы вернуть его обратно, как Германия вернула чехам Судеты. Господи, да в России уже 300 с лишним лет официальная пропаганда говорит о гетмане Иване Мазепе как об изменнике и государственном преступнике таким тоном, будто он какой‑нибудь вчерашний перебежчик или коррумпированный российский чиновник, третьего дня выдавший правительству другой страны некие сверхсекретные государственные тайны!

Для того чтобы примирение состоялось, боюсь, понадобятся глубокие цивилизационные изменения в самой России, которые займут многие десятилетия. Потому что нынешний конфликт между Украиной и Россией, как и новая холодная война между Россией и Западом, на мой взгляд, в основе своей является конфликтом двух разных цивилизаций, двух разных систем ценностей.

А такие конфликты могут продолжаться очень долго. Посмотрите на Ближний Восток, на Израиль и арабов. Сколько было попыток примириться. Сколько соглашений подписано. Сколько Нобелевских премий мира присуждено.

А воз и ныне там. Думаю, нечто подобное ждет нас и в истории отношений между Украиной и Россией — даже если Минские или какие‑то другие, в ином формате, мирные соглашения будут в обозримом будущем реализованы. Рад буду ошибиться, но боюсь, что вы еще вспомните мой пессимистический прогноз.