ВЕЛИКАЯ И ГОРЬКАЯ ВОЙНА: ОБ УТЕРЯННЫХ ПОБЕДАХ

Начиная с послевоенного периода и до сих пор, в военно-исторической литературе не утихают споры о том, могли ли немцы в 1941 году овладеть Москвой и, в связи с этим, насколько обоснованным был поворот второй танковой группы на юг. Пользуясь тем, что правило сослагательного наклонения в истории распространяется только на профессионалов, любители могут позволить себе пофантазировать и даже «попланировать прошлое», вдруг что-нибудь получится.

А в этом прошлом, как и в настоящем и в будущем, оставалось несомненной аксиомой положение о том, что для достижения победы все усилия должны концентрироваться на направлении главного удара. Именно этим положением руководствовались немецкие генералы, разрабатывая проекты плана «Барбаросса».

И у фон Маркса и у фон Зоденштерна главный удар всего наступления нацелен на Москву. Отказавшись от группы армий «Север», немцы могли бы иметь вторую танковую группу на юге, где-то в районе Ясс, и две пехотные армии второго эшелона в центре. В результате на юге две танковые группы ещё больше рассредоточили бы усилия наших мехкорпусов, и обе сохранили бы темп наступления. При этом, возможно, удалось бы сходу занять Киев. Если же нет, его с самого начала нужно было блокировать, занимаясь окружением наших войск в районе Умани, а затем сразу же, пока там не было нашей обороны, созданием оперативного плацдарма в районе Черкассы-Кременчуг.

Фактически, вместо этого, Клейст весь август занимался, в общем-то, не своим делом – зачисткой территории днепровской излучины, выжидая, пока Рябышев с Попелем создадут из остатков уманских окруженцев 38-ю армию и займут, пусть жидкую, но оборону по левому берегу. В центре, благодаря второму эшелону, который можно было ввести в бой на рубеже Днепра, у танковых групп не было бы проблемы с пехотой в Смоленском сражении. В результате и само сражение должно было закончиться значительно раньше, и танки сохранили бы моторесурс. Все это должно было привести к тому, что где-то в середине августа можно было начинать операцию «Тайфун».

Тем временем группа «Юг» имела возможность своими силами решить «припятскую проблему». В сущности, для её решения хватало и одной группы Клейста. Само появление танков на левом берегу Днепра, в тылу киевской группировки, неизбежно приводило к оставлению Киева. Правда, без поддержки пехотных армий не удалось бы достичь столь впечатляющего разгрома, но главное было бы сделано – войска вышли из «крепости». А в чистом поле в 41-м году их участь была решена, если не под Киевом, то под Брянском.

А вот захват самой Москвы зависел от того, насколько возможным оказалось бы занятие войсками обороны по периметру города после вяземского разгрома и были ли у нас эти войска. Дело в том, что если бы нам удалось собрать в Москве достаточно сил и ресурсов и, втянув уставших немцев в уличные бои, продержаться до зимы, их положение было бы, скорее всего, не лучше, чем год спустя в Сталинграде. А с подходом резервов вполне возможен был прорыв блокады и повторение московской победы. Именно поэтому единственным шансом немцев овладеть советской столицей был стремительный бросок танковых соединений на город по прямой, обходя все очаги сопротивления. Фактически в октябре-ноябре родная природа сделала эти обходы невозможными, а, тем самым, невозможным стало и овладение даже окружённой Москвой. Но прислушайся Гитлер к советам своих генералов ещё на стадии планирования «Барбароссы», и исход московской битвы вполне мог быть иным.

По поводу событий, происходивших на советско-германском фронте в действительности, существует подкреплённое вескими доказательствами мнение о том, что наступление на Москву в конце августа силами одной группы «Центр», на котором настаивали немецкие генералы, в результате растянутых флангов и коммуникаций, неизбежно выродилось бы в узкий клин и утеряло свою пробивную силу ещё перед Москвой. Кроме того, предполагается возможность нашего удара в основание этого клина из района Чернигова на Бобруйск, чем окончательно перечёркиваются все планы глупого Гудериана. На этом основании делается вывод о стратегической гениальности Гитлера и полной некомпетентности его генералов.

На первый взгляд всё это кажется верным, однако верным, только если рассматривать возможные действия группы «Центр» изолированно. Видимо для этого в доказательство введена предпосылка о стабильности нашего фронта по левому берегу Днепра. Но ведь стабильность эта зависела не столько от нас, сколько от немцев. И сохранялась она только до тех пор, пока они были заняты зачисткой днепровской излучины. Что собой представляла наша оборона, видимо, лучше других в своих воспоминаниях описал Николай Кириллович Попель, в то время член Военного совета 38-й армии: «У армии нет тылов, нет транспорта, нет складов... Вряд ли хватит одной страницы, чтобы перечислить всё, чего у нас нет. Но, тем не менее, армии поручено держать фронт протяжением в 180 км...». Правда, в армии есть танковая дивизия, «в которой один-единственный танк БТ-7». Уж не эта ли дивизия должна была, по мысли современных аналитиков, наносить удар на Бобруйск? Ведь если Юго-Западный фронт не смог за счёт Киевского укрепрайона несколько сузить участок обороны 38-й армии, тем самым превратив её из очаговой в сплошную, значит и там лишних войск не было.

Таким образом, вместо того, чтобы обвинять Гудериана и фон Бока в неумении вести войну, не логичнее ли предположить, что, видя полное нежелание своего фюрера концентрировать войска на одном, главном, направлении, они решили рискнуть прорваться к Москве одной группой «Центр» с тем расчётом, что для развития успеха и прикрытия их южного фланга Гитлер вынужден будет повернуть хотя бы часть сил группы «Юг» на московское направление. И хотя и с некоторым опозданием, эти войска выходили на фланг фон Бока, по пути громя отступающую киевскую группировку.

Однако Гитлер оказался упрямым. Как и современные историки, он слепо верил Шлиффену и Мольтке, которые учили, что уничтожение живой силы противника, якобы, важнее захвата географических пунктов. Не совсем понятно, что именно имели в виду классики, говоря о географических пунктах. Если в пустыне на многие сотни километров в округе один источник воды, то следуя их советам, вроде бы, надо гоняться за врагом по барханам, хотя элементарный здравый смысл как раз требует брать источник. И тогда не далее как через неделю война закончится – противник либо умрёт от жажды, либо сдастся на милость победителя за глоток воды.

Точно так же и для немцев в 41-м году по причинам, о которых сказано ниже, вопреки всем классикам, жизненно важным был именно превентивный захват тех «географических пунктов», опираясь на которые мы могли вести жёсткую оборону. После этого уничтожение наших войск в поле становилось «делом техники». Именно поэтому немецкие генералы, которые, наверняка, не хуже Гитлера знали учение своих шлиффенов, так стремились к Москве. Именно поэтому в споре с Гитлером они были правы. Захват Москвы был возможен, но война на этом не заканчивалась.

В худшем для нас варианте, наступая в группировке предложенной ОКХ, т.е. без группы «Север», взяв Москву, немцы ещё успевали до зимы окопаться и построить непробиваемую для нас оборону.

Однако и при этом их зимние беды оставались при них. Основная ошибка Гитлера, почему-то решившего, что война закончится после разгрома регулярных частей Красной армии, заставила бы войска всё так же мёрзнуть, а орудийную смазку застывать. Отвести часть войск с фронта, как планировалось, было невозможно. Без сомнения зимой мы бы пытались вернуть столицу. И хотя, скорее всего, эти попытки закончились бы чем-то вроде прорыва 2-ой ударной армии на Волховском фронте, отдых в Германии солдатам вермахта всё-таки не светил. Вместе с тем, весну отогревшийся немец встретил бы, будучи несколько сильнее, чем после московского поражения. А судя по потерям, которые, если верить Мюллеру-Гиллебрандту, не превышали среднемесячных потерь победного июля-августа 41-го года, под Москвой немцы потерпели именно поражение, но отнюдь не разгром, как нам почему-то нравится это называть.

Другое дело техника. Мудрый генерал Гальдер как-то записал в своём дневнике, что возможность формирования новых танковых дивизий зависит не столько от наличия танков, сколько от наличия автомашин. И в этом он был абсолютно прав. Именно автотранспорт определял манёвренность войск, т.е. то, что и составляло основное преимущество вермахта. А европейская техника ломалась. Ломалась на наших непроходимых дорогах, не выдерживала зимних условий эксплуатации. И в этом нет нашей заслуги, так как уничтожение автотранспорта в основном дело авиации, а с ней в 41-м у нас, как известно, были проблемы. И, возможно, действительно, преобразование танковых групп в танковые армии вовсе не прихоть Гитлера, а следствие естественного снижения подвижности их моторизованных частей. Таким образом, при всём несомненном морально-политическом значении московской победы, её влияние на боеспособность немецкой армии, видимо, не стоит переоценивать.

Однако даже в случае победного окончания вермахтом зимних боев, это уже была бы далеко не та армия, которая стояла на наших границах в июне 41-го. А вот задачи, стоящие перед этой армией весной 1942 года, по сути дела, ничем не отличались бы от задач начала войны. Северный фланг настоятельно требовал наступать на Ленинград, в центре уже практически ничто не мешало выходу к Волге, но больше всего, конечно же, хотелось на юг, к бакинским нефтепромыслам. Снова нужны были три группы армий, снова нужны были танковые клинья, но их-то как раз уже и не было. Не было главного – подвижности.

И поэтому, как это и произошло на самом деле, из трёх направлений Гитлер должен был выбрать одно, и должен был выбрать юг. Именно там был ключевой «географический пункт» - нефть. При этом пришлось бы смириться с тем, что промышленность Ленинграда продолжала бы работать на оборону, а близкая Волга так и оставалась недостижимой. А дальше опять же должно было произойти то, что и произошло в действительности. Единственное, чего бы наверняка не было, – мы не оказали бы немцам услуги своим харьковским наступлением. При значительно меньшей подвижности немецкой пехоты наши войска, скорее всего, сумели бы вывернуться из чисто танковых клещей и благополучно дотопать до Волги и Кавказа.

Здесь следует сказать ещё об одной принципиальной ошибке немцев. В современной военно-исторической литературе высказывается совершенно верная мысль о том, что при всей своей силе, вермахту были категорически противопоказаны штурмы крепостей и уличные бои. Не будь немецкие генералы так уверены в своём арийском превосходстве над противником, они могли бы и сами додуматься до этой истины. Тем более что первый звонок на эту тему прозвенел уже 22 июня, в первый же день войны в Брестской крепости. Однако, как положено, тогда в больших и «неоправданных» потерях обвинили командира дивизии и никаких выводов не сделали. А напрасно. Ослеплённое своими оглушительными победами, немецкое командование как-то подзабыло, что этими победами оно обязано немецкой аккуратности и уважению к порядку. Именно это позволяло безупречно маневрировать и чётко взаимодействовать огромным массам войск на больших пространствах, позволяя совершать оперативные обходы и охваты противника. Именно этого в начале войны не хватало нам.

Однако, как только в ходе боевых действий возникала ситуация, когда нашим войскам удавалось занять жёсткую оборону на позициях, обход которых был невозможен, как война тут же приобретала позиционный характер, и немцы теряли все свои преимущества, ввязываясь в рукопашные схватки, где были не нужны ни взаимодействие, ни организованность. Это была уже наша война, и в такой войне нас победить было трудно. Так было в Одессе и Севастополе, в Киеве и Ленинграде. Наконец, именно это произошло и в Сталинграде, на перевалах Кавказа и на узкой полоске земли между горами и морем под Новороссийском. Больше того, можно с уверенностью предсказать, что такие же бои ждали бы немцев в Астрахани и в промежутке между Кавказом и Каспием, где-нибудь в районе Махачкалы. Таким образом, летом 1942 года немцы в любом случае наступали в «мешок», из которого не было другого выхода, кроме Сталинградской битвы. При этом, если бы даже она была выиграна, следом их ждала следующая, столь же кровопролитная, Астраханская.

Справедливости ради, надо заметить, что наше командование тоже не осознавало значения подобных позиций. Ведь сами по себе руины не стреляли и там, где войсками командовали недостаточно волевые полководцы. Эти бесценные в 41-м году районы немцам удавалось достаточно легко преодолевать. Под командованием Жукова, Петрова или Чуйкова и Перекоп, и Керченский полуостров и многие прибрежные города доставили бы вермахту значительно больше неприятностей. По большому счёту из сказанного следует, что, возможно, лучшей тактикой для нас в начале войны могла бы стать древняя, как мир, тактика крепостей. Избежать этих штурмов немцы могли одним способом – занимать подвижными войсками города, проходить дефиле и перевалы раньше, чем мы успевали к ним отступить. Но на такое они были способны только в самом начале войны. В 42-м скорости уже не хватало. Финал этого в любом случае последнего наступления вермахта предсказуем. Если бы даже обстоятельства не позволили нам сомкнуть кольцо вокруг штурмующей армии в районе Сталинграда, в горловине «мешка», между Воронежем и Ростовом, сработал бы «Большой Сатурн» Василевского.

Не лучшие перспективы имело и наступление немцев на любом из двух оставшихся стратегических направлений. На севере они неизбежно увязали в обороне Ленинграда, а на Волге получали второй Сталинград в виде героической обороны Саратова. Правда, при этом последнем варианте, если бы им удалось благополучно пережить зиму, в случае дальнейшего наступления на юг «Большой Сатурн» им бы уже не грозил, но вся беда в том, что в 43-м году этого наступления быть уже не могло. К этому времени подошла наша очередь наступать. Если немцы не добивались окончательной победы в 1942 году, а этого ни при каких обстоятельствах произойти не могло, они уже не добивались её никогда.

Именно поэтому коренной перелом в войне к концу 1942 года был неотвратим. А это, в свою очередь, означает, что вопрос о том, могли или нет немцы взять Москву, не принципиален. Видимо, при определённых условиях могли, а вот победить нас действительно было невозможно.