В чем виновата культура?

Почему  в России так неэффективны политические и правовые институты, а положение  дел с демократией и верховенством  права столь удручающее? Самый  популярный ответ на этот вопрос связывает российские беды с глубоко укорененной культурной традицией, препятствующей успешному институциональному строительству. Многие наблюдатели убеждены в том, что историческое наследие российского прошлого, включающее в себя самые разные элементы – от крепостничества до православия – сформировало у россиян непреходящие установки и ценности, несовместимые с привнесенными в страну с Запада институтами.

Этот «железный» аргумент объединяет и апологетов нынешнего российского политического режима (таких, как Владислав Сурков), и его записных критиков (таких, как Валерия Новодворская). Его разделяют и многие исследователи. Александр Зиновьев и Юрий Левада писали о сложившемся и воспроизводящемся сквозь поколения историческом типе «советского человека», а Ричард Пайпс рассматривал все прошлое и настоящее России через призму приверженности россиян патримониальному («вотчинному») укладу, навсегда обреченному отторгать свободу и право.

Многочисленные  данные массовых опросов, проводимых, например, тем же «Левада-центром», как будто бы свидетельствуют в пользу такого положения дел. Исходя из них, средний россиянин предстает поклонником «жесткой руки», жаждущим «строгого, но справедливого» хозяина, безразличным к гражданским и политическим правам, нетерпимым к меньшинствам, в гробу видавшим частную собственность, стремящимся все «отнять и поделить», и готовым променять любые свободы на дешевую колбасу и сохранение привычного «порядка».

Следуя такой логике, можно утверждать, что граждане России в сфере политики и права сегодня имеют ровно то, что они заслуживают – а именно, неправовое авторитарное государство. Культурный детерминизм, таким образом, волей или неволей становится оправданием сохранения нынешнего статус-кво в нашей стране. Ведь ждать, пока россияне «дозреют» до западных институтов: свободных выборов, независимых судов и некоррумпированной полиции, – можно, как говорится, до греческих календ.

Но насколько оправданны аргументы тех, кто утверждает: во всех политических и правовых бедах России «виновата» ее культура? Есть немало оснований усомниться в этом. Во-первых, многие сравнительные исследования показывают, что с точки зрения приверженности идеалам демократии и верховенства права россияне не слишком отличаются от ряда других посткоммунистических стран, более преуспевших в сфере институционального строительства. Например, авторитетное «Всемирное исследование ценностей» (World Values Survey) помещает  Россию в группу православных посткоммунистических стран, наряду, скажем с Болгарией и Румынией.

А другое недавнее исследование демонстрирует, что стремление к пересмотру результатов приватизации присуще россиянам не намного больше, чем соседям-восточноевропейцам.

Во-вторых, далеко не очевидно, что культурные барьеры на пути становления демократии и верховенства права совершенно непреодолимы даже в краткосрочной перспективе. За последнее десятилетие демократические институты стали укореняться в таких далеких от западной культуры странах, как Монголия и Бенин, а по состоянию дел в сфере верховенства права Россия сегодня существенно уступает, скажем, ряду государств Персидского залива. Даже если вдруг предположить, что россияне более антидемократичны, нежели жители Бенина, и страдают более глубоким правовым нигилизмом, чем жители Саудовской Аравии, то это не говорит о том, что наша страна не в состоянии следовать их образцам.

В-третьих, наконец, признание культурной неприемлемости для россиян институтов демократии и верховенства права может повлечь далеко идущие политические последствия. Если признать, что институты в той или иной стране в принципе невозможно улучшить, следует вывод: решением проблем с качеством управления в такой стране может оказаться лишь уничтожение этой страны (подобно судьбе Советского Союза), либо введение на ее территории внешнего управления со стороны тех стран, где институты более эффективны. Вполне возможно, что когда-нибудь Россия и пойдет по одному из этих путей или даже по обоим путям сразу, но пока наша страна, конечно, не готова обсуждать эти перспективы всерьез.

Когда я слышу о культурной несовместимости России с демократией и верховенством права, вспоминаю свою поездку в  один крупный региональный центр  в середине 1990-х годов. Старинный город был очень захламлен и замусорен, что я и отметил в разговоре с тамошним вице-мэром. Тот, нимало не смущаясь, парировал: у нас, мол, такая местная культура. Некогда жившие на этой территории селяне не делали выгребных ям, а выкидывали мусор из изб прямо на двор. На следующий день, посетив местный музей, я услышал ту же историю, подкрепленную иллюстрацией в виде настоящей избы.

Казалось, идея культурной обусловленности грязи господствовала в умах горожан. Однако когда всего лишь через несколько лет я вновь посетил тот же город, он выглядел намного чище. Оказалось, что горожане избрали нового мэра, который сумел наладить более эффективную работу коммунальных служб. Местная культура, по всей видимости, этим реформам не препятствовала.

Может быть, нашей стране пора перестать сетовать на непреодолимость культурного «наследия прошлого», а просто учиться выбирать достойных правителей и создавать эффективно работающие институты?