История с войны.

В Свердловске у меня есть знакомая семья. Общение с этими людьми началось задолго до войны. Если о них написать, а вернее, о том, как они пережили войну, получится роман. Колоритный такой, психологический, с элементами детектива, насилия и эротики.

  Она - уроженка Вологодской области, приехавшая на Донбасс в 70-е годы работать в шахтерской столовой. Он родился в Сумской области, приехал в те же годы учиться и работать в шахте.

  Прожитая душа в душу жизнь чуть не была пущена под откос войной. Он - за свободную «новороссию». Она за независимую Украину.

  Ее судьба – это судьба многих женщин Донбасса, попавших в горнило войны. В ее руках была жизнь, ее и его, возможно и их уже взрослых детей. Впрочем, как и в руках многих женщин Донбасса. Она могла толкнуть его на фронт, поддержать его нервный бред о «фашистах», согласится или, махнув рукой уехать к еще живой маме в Вологду. Она выбрала борьбу. За него.

  Он восторженно рассказывал об организации самообороны, встречах с «руководством города», которое «зная ситуацию с захватом власти в Киеве, рекомендовало им защищать город своими руками, а там и как в Крыму будет». Она передавала данные об этом в украинское сопротивление.

  Он нес приехавшим в город русским казакам испеченные ею пирожки, а она передавала в украинское сопротивление численность и вооружение заехавших в город ихтамнетов.

  А еще она отчаянно болела, когда он сообщал о том, что собирается вступить в ополчение и взять в руки оружие. Покупала больничные и диагнозы. «Теряла» сознание и хваталась за сердце. Это был ее «блок-пост» – не пустить его на войну.

  Она не могла с ним спорить. Слишком сильна была пропаганда на шахте, где он работал. И у нее не было слов. Аргументов. Она просто женщина, жена, берегиня, домохозяйка.

  В городе многие шахтеры после выхода на пенсию продолжали работать. Женщины были домохозяйками. Так было проще. И чтобы детям помочь, и чтобы отстроить хозяйство, ведь когда были молодыми – не до этого было, да и стройматериалов не было таких, и дефицит был, да и зарплаты были маленькие. Да и дома-то, что сидеть? Шахтер без шахты не шахтер. Привыкали за всю жизнь, вот и не могли усидеть, даже на пенсии.

   Она боялась его потерять, так как ее аргументы были недостаточно крепки, ведь она не политик. Она отрешенно, как бы издалека рассказывала новости из Украины, рассуждала о жизни на Донбассе, сравнивала 90-е и 2000-е, цены, уровень зарплаты. А еще восторженно и наивно рассказывала о жизни в России, описывая безработицу, проблемы брата в семье, пьянство в поселке, отсутствие газа, дороговизну жизни. Возвращалась к вологодским 60-м, которые она запомнила девчонкой, и снова сравнивала их с 2000-ми, когда ездила проведывать мать и брата.

  Он не хотел слушать об «бандеровской Уркаине», хвалил Ленина, Путина и Николая ІІ, ненавидел Ахметова-олигарха и восторгался Ахметовым-патриотом «новороссии», переживал о расстрелянных «укропами» шахтах и боялся оставлять ее дома одну. Обстрелы.

  Весной – летом 2014 года они накрывали город внезапно. Телевидение изрыгалось кровавыми подробностями о количестве убитых мирных граждан.

  Именно из-за этого страха, страха потерять ее навсегда, он принял решение и рассчитался с работы.

  Наверное, в этой ситуации их спасла любовь. Привязанность, нежность к жене, оказалась сильнее желания защищать «страну».

  Из агитпропа остались соседи-члены ополчения, и телевидение. И хотя тогда еще вещало «1+1», «Интер», «Украина» четче, осознаннее и понятнее ситуация не становилась.

  Для сравнения и осознания – смотрели все новости: и с той, и с другой стороны.

Кроме страха, паники и негатива это ничего не давало.

  Она читала ему мои рассказы, новости из ФБ. Он спорил с ней и смеялся над смешными историями, узнавая город, поселки, бараки. Кивал «эх, умеют же люди сказать» и смахивал наплывающую слезу, слушая описания Провальских степей, стихи, рассказы о людях города.

  Они даже пошли в музей. Было стыдно, что «укропы» с любовью пишут в интернете об их маленьком, пыльном, шахтерском городишке, а они и не знали, что в городе жила знаменитая художница, «Мадонна Украины» Екатерина Литовченко.

  Смотрели на ее картины. Держались за руки. В картинах была жизнь. И степи.

  Иногда образы книжных героев оживали его личными знакомыми или пережитыми страхами, и он начинал смеяться сам с себя, со слухов, списывая на «от плетут же бабы языками».

  Открыто ржал над мужиками, которые тыкая пальцем в тепловые ловушки, разбрасываемые летящими со стороны России самолетами, называли их ФОСФОРНЫМИ БОМБАМИ.

  «Нам привезли БТРы, минометы, ГРАДы, - восторгался он, - Россия нас спасет! Отобьемся! И будет, как в Крыму. Референдум! А не нравится, кому, - вон из страны, - митинговал он за столом, - завтра пойду в ополчение записываться». Она хваталась за сердце и вызывала «скорую». Он оставался дома.

  У соседей забрали машину. Люди в камуфляже остановили соседа, когда он возвращался с рынка. У него там была торговая точка. Избили и забрали машину, выручку, товар.

  На тех, кто забрал машину были «георгиевские» ленты и триколорные ленты российского флага.

  Они были вооружены автоматами. Хотя она не могла сказать точно. Она не разбиралась в оружии. Один из нападавших был так же их соседом. Второй, его брат, только что освободившийся из тюрьмы. Остальных она не знала.

  «Так ему и надо, - радовался он, - Буржуй! Олигарх! Иш, моду взяли на честных людях наживаться. При СССР такого не было! Только государственные магазины и не балуй!».

  «Но он же предприниматель, - успокаивала она его, - он налоги платил, и людям работу давал, и соседи все со скидкой покупали, да и тебе ж дарил не раз, остатки, что не продавались. Как же так? - вопрошала она. И хваталась за сердце.

  У их дочки и зятя был свой маленький бизнес. Строительно-хозяйственный магазин в соседнем поселке.

–А если наших так? - с дрожью в голосе спросила она его. Они ведь тоже «олигархи»- и осела на подкосившихся ногах.

  Он замолчал. Когда набирал телефон дочери, руки его дрожали.

  «Вывеси флаг российский, дочка, - советовал он, - может, не тронут».

  «Что делать – война. На войне всегда те, кто победил, забирали у побежденных, - то ли успокаивал ее, то ли оправдывал ситуацию,- Всегда так было. Вспомни!».

  Ей нечего было вспоминать. Мать редко рассказывала о семье. Дед сгинул на войне. Бабка подняла трех своих, да трех соседских. Работала. Работала. До смерти. Мать, как только они с братом поднялись на ноги, тут же благословила «уезжайте на Донбасс или в Москву, тут или сопьетесь и сгинете». Она уехала с тощим, как и она сама, фанерным чемоданом. Брат остался. Он не пил. Женился. Двое детей. Начали строить дом. А потом закрыли завод, где они с женой работали. Оставив малышей на бабушку, они уехали в Москву на заработки. Так и жили почти десять лет. Не видя детей, приезжая раз в полгода, чтобы привезти деньги и подарки. И уезжали. Это был единственный шанс выжить.

   А кто победил? Ей так хотелось спросить. Кто, кого? Ведь граждане Украины, надев на себя ленты с флагом чужой страны, убивали и грабили граждан Украины. Кто из них был победителем, а кто, побежденным? Но она молчала. Она должна была спасти его. Лишние вопросы могли только навредить.

  Ситуация с соседом быстро забылась. В городе разбоя становилось все больше. Муж становился все агрессивнее.

- Надо брать оружие в руки. Надо. Что укропы творят, опять на заправке машины отобрали,- нервничал он.

-Ты же говорил, что уже всех за Луганск выгнали? - удивлялась она. Везде блокпосты. В городе комендантский час, везде люди с автоматами, откуда «укропы»? - он только махал рукой, мол, что ты понимаешь, женщина.

  «Господь отвел»- так описывает она ситуацию, когда случайно пойдя в курятник, услышала за домом, как муж говорит по телефону о том, что на пятницу у него сбор возле военкомата. Это был вторник. У нее было несколько дней.

   В четверг она попросила отвезти ее на рынок. Купить витамины цыплятам – «что-то на ноги стали падать».

   На сельской дороге их догнали простреленные, грязные, побитые «Жигули» в георгиевско-триколорных лентах. Показав автомат, дали приказ остановится. Их «Ланос» был так же завешен фотографиями Путина, на заднем стекле красовался флаг России, на зеркалах георгиевские ленты.

- Видимо, хлопцам помощь нужна, - «со знанием» ответил он, - не волнуйся. Это наши.

  Направив на них оружие, остановившие дали приказ выйти из машины, оставить ключ в замке зажигания и лечь на землю.

  Он стал что-то говорить о самообороне, «мы за вас, мы свои», его ударили прикладом. Она молча легла на землю. Он упал рядом. Она тихо накрыла его ладонь своей.

  Их обдало горячим воздухом из выхлопной трубы. Обе машины скрылись за поворотом.

-Как же так. Мы же свои. Они же…б..ть. Суки. Я же за нее кредит пять лет платил. На шахте горбатился. Твари! Мать, ты как, не переживай. Главное – живы, – обнимал он ее.

-Мы же и не олигархи, и с ленточками, и свои, - успокаивала она его. Может ошибка? Хорошо, что живы.

  И тут его прорвало. Он начал рассказывать, что уже давно знает, что те, кто вступил в городскую самооборону или, как они себя называли, «казачий батальон «РИМ», грабят. Грабят предпринимателей, людей, шахтеров, своих земляков.

И нет в городе «укропов». Те 300 человек пограничников, что стояли на границе – ушли. Нет у нас ни Нацгвардии, ни ВСУ, ни «Айдара», ни «Азова» – только местные алкаши, – почти кричал он. Давно все ушли! В городе никого нет кроме «ополчения», «русских добровольцев» и регулярных частей РФ.

- Свои своих грабят, - чуть не плакал он.- Но это не везде. Это в нашем городе такие твари. Есть хорошие «ополченцы»! Не зря же все это? Значит, где-то воюют нормальные пацаны, а не эти уроды! А я чуть не пошел их защищать, мать, – признался он. – Эх, сдох бы на фронте, чтобы эти отморозки тут наворовывали состояние? – Нет. Это не война. Это просто бандитизм. Как теперь с этим бороться? Что делать? К русским ходили, ходили, понимаешь, они нас не пустили к себе в часть. Выслушали и сказали: «Это ваши проблемы». «У нас другие задачи». – Какие? Ведь они нас обязаны защищать. Раз здесь, раз власть, раз к себе позвали, значит, будьте добры, обеспечьте порядок!

  Она молчала. Молчала о многом. О том, что знает это все. О том, что не бывает хороших или плохих «ополченцев». О том, что эта искусственная война все равно заберет все и у «победителей», и у «побежденных», так как все они заложники чужой агрессии. Молчала и о том, что она заплатила встреченным ею на блокпосту «ополченцам», чтобы они «угнали» машину, сославшись, что муж загулял и хочет подарить машину любовнице.

  Пройдя пару километров, они увидели стоящую на обочине машину. «Не обманули» - подумала она. Хотя боялась, идя на такую авантюру, что машину в итоге не вернут.

  Он бросился к машине. Гладил. Слезы капали на запыленный капот. Ничего не говорил. И она молчала. В машине, правда, не было магнитолы, ковриков, аптечки, инструментов. Но это было неважно. Он не пошел в ополчение. Он не мог смотреть в их сторону. Скрипел зубами. Долго.

  Фронт ушел в сторону от города. На смену ему пришел голод. В аптеках не было лекарств. Не было банкоматов. Банков. Почты. Они не могли снять деньги с карты.

– Это укропы, – снова начал он пересказ «общений» с «товарищами», – хотят Донбасс на колени поставить. Голодом морят. Геноцид устраивают.

Она соглашалась.

  – Да, голод это страшно. Только, наверное, банки-то закрылись из-за грабежей?! То ли спрашивала, то ли уточняла, то ли делилась догадками она. Помнишь, в городе же ни милиции, ни власти не было. БТР-ами банкоматы вырывали из стен,- вздыхала она. – Ох, а может та же милиция. Они ж у нас хуже бандитов были. А, голод это страшно. И в Воронеже плохо было. Поволжье от голода вымерло. И в Украине, помнишь, я читала тебе книгу по истории, голодомор был. Большевики зерно забирали.

  Он соглашался. Большевики они такие. А вот, когда был царь Николай, такого беспредела не было. И сейчас в России такого нет. Путин, это фактически Николай. Такой же сильный, самодержец. Поэтому и Россия сильная держава.

  Она кивала головой.

  Оставив дом и хозяйство детям, которые уже остались без магазина (не завозился товар, да и боялись грабежей), они поехали в Россию, на ее родину. Благо, что позвонив в «Приватбанк» можно было заказать услугу использования карты в другом государстве. В России были банкоматы. И продукты. И лекарства.

– Хочу воздуха глотнуть русского. Воли! Свободы! Величия! – обрадовался муж поездке. – Жаль, что мало к твоим ездили. Не ценили мы русский народ. СССР не ценили. А теперь вот, если бы не Россия, не известно чтобы с нами хунта сделала. 23 года в рабстве были. Украина ведь Донбасс фактически уничтожила. Развалила. Сколько у нас? Пять? Четыре? Шахты закрыли. Это же укропы, специально, чтобы Донбасс на колени поставить. А русские молодцы. Так страну поднять. В космос летают! Оружие новое изобрели. Весь мир их боится!

   Проехав КПП «Гуково» они думали, выскочат на трассу и…Они любили ездить вдвоем. Молча улыбаться дороге. Слушать любимую музыку молодости, всматриваться в горизонт. Поэтому и машину взяли. Кредит выплачивали с зарплаты, жили на пенсию. Первая поездка была на Азов. Они тогда ходили по пляжу, держась за руки, как молодые. И фотографировались в поле подсолнечника. Попросили их сфотографировать остановившуюся рядом семейную пару с детьми. И себя молодыми почувствовали. И просили «сфоткать» так, «чтобы небо было сверху, а золотое поле фоном». Фото до сих пор висит в их доме на стене. Яркое, праздничное, светлое, как жизнь!

   Но быстро не получилось. На Ростовской  трассе стояли колонны военных. Танки. «Грады». БТРы. Пушки. «Уралы» с солдатами.

  Он снова ликовал:

-Молодец Путин! Русские своих не бросают! Фашистов будет гнать до Берлина!

-Но ведь там чужие страны, - попыталась она начать разговор.

-Это все русская земля!!! - твердо ответил он. - Надо было после Победы не лояльничать, а забирать все в Россию. И Польшу, и Болгарию, и Румынию, и Югославию, и Чехословакию, и Германию. И фашисты бы не восстановили силы. И СССР бы не распался.

  Блокпост. Проверка документов.

  Он восторженно:

-Пацаны, не подведите. Мочите нациков по полной.

  Им с улыбкой:

- Да, вчера хорошо укропский город проутюжили. Надеюсь, много тварей подохло.   Счастливого пути!

  Они молчали. Говорить не хотелось. Она боялась говорить. О чем? О том, что со стороны Гуково можно было «утюжить» только Свердловск, Червонопартизанск, Антрацит, Ровеньки? Это их города. И там уже давно нет «нациков», «укропов» и «фашистов». Только они, люди.

  Мать и брат встретили приветливо-настороженно. Все-таки из «фашистской Украины» гости. Матери 89 лет. Она еще достаточно бойкая, выносливая. Носит воду из колодца. Полет огород. Колет дрова.

  Брат жалуется на жизнь. Жена осталась в Москве. Нашла себе хахаля. Дети тоже не хотят возвращаться в поселок. Мрак здесь! Работы нет. Интернета нет.

-Интернет им подавай, - ругается брат, - Обама, сука, всех на наркоту интернетозависимую подсадил. Интернет, - кривится он, - Что там? Блядство, порнуха! Я видел. Мне на работе мужики показывали. Ничче, - тянет он, - скоро его наши поимеют. Укатают вашу укропию, и до Обамки дойдут.

  Она молчит и кивает. Он хмурится, осматривая дом. Были здесь 15 лет назад. Всё тоже. Даже ставня не прибитая висит.

- Серега, - зовет родственника, - ставню чё не прибил, навесы есть? А нужник чего покосился? А чего в дом не провели воду, ванну?

  Брат ржет. Громко смеется, запрокинув голову. Через забор на его заливистый хохот выглядывает сосед.

-Чё, Серега, накатил, так другим не показуй, чтоб не завидно было, - говорит он.

-Дык, он, хахлы ванну и сральник в доме хотят. Иш, буржуазия! - снова кривится он, специально растягивая слова.- Да! Горе с вами, хорошо, видать, вам Обама мозг промыл. Где это видано, чтобы сральник в доме был. Это вам не город!

  Ванную и туалет они сделали сразу, как закончился кризис 90-х. Нет. Не сразу. Сразу ремонт сделали. Крыльцо. Окна пластиковые. А, нет. Окна уже после ванны. И банька у них в огороде была. Сразу возле душа. И розы. О! У нее было много роз. Еще орхидеи на окнах, фиалки. И флоксы. Флоксы возле бани. Огромные разноцветные кусты. Они сидели на скамейке. В беседке. Пили чай и вдыхали аромат флокс. Она затосковала по дому.

  Он согласился. Они ехали домой не спеша. Как-то по-другому вглядываясь в горизонт. Подолгу бродили, останавливаясь на автостанциях. Не сговариваясь, меняли маршрут. Останавливались в селах. Долго стояли в Гуково.

-Знаешь, я не думал, что Россия такая. Такая. - Он не мог подобрать слово и замолчал.

  Она просто молчала. Она всегда молчала. Так как иногда молчание может сделать больше, чем слова.

– И шахты они закрыли. И птицефабрика уже 20-ть лет «тю-тю», и завод. Дороги только на трассе хорошие. Так это только на трассе. Газа в селах нет. Мобильники не везде берут. Бесплатного угля нет пенсионерам. Дров бесплатных нет. Льгот нет. Работа только в Москве. А Москва-то не резиновая! А как же мы будем жить? Без угля? Без шахт? Зачем это все? Для чего? Я только сейчас понял, как мы хорошо жили!

– При Украине! - добавила она.

– При Украине! - согласился он.

  Дома он теперь много читает. По интернету. Интернет, как и спутниковые антенны  в городе появились сразу после роста зарплат, где-то начиная с 2004 года. Еще читает  местные газеты. Сравнивает информацию с украинскими новостями. Иногда просит молодежь распечатать текст. Что-то подчеркивает и несет читать мужикам на улицу.

  Часами смотрит телевизор. Тоже молча. У них ведь спутник. И показывает и Украина, и Россия. А еще местное, по антенне. «Новоросское».

  Он смотрит и молчит. Иногда на его лицо набегает тень, и сжимаются скулы. Иногда он резко выключает телевизор и молча, смотрит в окно. Он уже давно не звонит друзьям. Сторонится соседей- "ополченцев". Больше времени проводит с внуками.

  Дети снова открыли магазин. Товар, правда, везут из Ростова. Это долго и дорого. Раньше им поставщики привозили сами. Так что от стройматериалов приходится отказываться. Через границу много не пропускают.

  Россия так и осталась Россией. С границей, КПП, таможней, пограничниками. По паспортам «лнр» правда, пропускают, но так, чтобы не видели наблюдатели из ОБСЕ. «лнр» Россия не признала.

  По телевизору снова что-то говорят о фашистах, Европе и славят «лнр». Он вздрагивает и хочет что-то сказать. Она, молча, кладет на его руку свою. Он, молча, переключает канал.

  Это иногда так важно молчать вдвоем.