Августовские даты

Мои школьные учителя пытались привить своим ученикам привычку жить по принципу: ты отвечаешь за все, что при тебе происходит. И не их вина, что это им не вполне удалось.

Пока я жив, перед моим мысленным взором будет стоять пример Владимира Лазаревича Зархина, преподававшего в нашей 1-й железнодорожной школе русский язык и литературу. Он пришел к секретарю райкома, положил перед ним свой партбилет и сказал:

-- Отныне я не учитель - лгать детям больше не могу.

На его висках пробивалась седина, но в стремлении своем "жить не по лжи" он попрощался с учениками и нырнул в будни паровозоремонтного, кажется, завода, сам став учеником слесаря. Страна уже поднимала целину и бесконечно строила БАМ.

Это было году в 57-58. А потом было сумбурное десятилетие споров и дискуссий, десятилетие с официально разрешенным Вознесенским и морально раздавленным гением Пастернака, возвращенной Цветаевой и воскрешенным Мандельштамом, с молодым Высоцким и уже не очень молодым Галичем, с опальным Бродским, с Сам- и Тамиздатом...

Была восхитительная эйфория свободы, но в самой свободе было что-то ненастоящее, потому что это была регламентированная, разрешенная, направляемая и управляемая свобода. А была и неразрешенная: помню, как осенью 1964 встретил в трамвае 24-го маршрута возвращавшегося из психушки Борю Л., посаженного туда за то, что он и еще трое университетских ребят решили "вернуться к истокам" -- изучать марксизм- ленинизм на квартире одного из них не по учебникам, а по первоисточникам -- и выпущенного сразу после снятия Хрущева. Владимир Федорович Лаврушин, бывший тогда ректором, отказался исключать их из университета вопреки требованию тогдашнего начальника УКГБ генерала Фещенко.

Сейчас, с отвращением глядя на плоды, возросшие на горбачевском "цветнике свободы", я, пожалуй, готов усомниться в ценности ВСЕЙ полноты свободы, предоставляемой обществу с изуродованной психикой. Но тогда ее деформации еще не превысили некоего, как говорят физики, предела упругости, они были как раз на этом пределе, и то, что со старшими поколениями не смог сделать "злой" Сталин, со следующими вполне удалось "доброму" Брежневу -- в обществе произошел надлом.

Конечно же, он был исторически подготовлен. Но если бы в тот момент (как мне кажется) общество получило свободу (ее невозможно было "завоевать", и нынешняя "свобода” тоже никем не была "завоевана"), оно способно было эти деформации преодолеть и создать нечто, приемлемое для человеческой жизни. Александр Дубчек называл это "социализмом с человеческим лицом", но дело, разумеется, не в словах. Однако свободы не было дано. Режим смягчился, но его "мягкий" гнет оказался дожимающим.

Летом 1967 года на скамейке под памятником Каразину плакал мой друг Давид Сорока. Плакал потому, что его исключил из университета за месяц до выпуска тогдашний его ректор В.И. Хоткевич. Будучи отличником, Давид имел право на выбор назначения при выпуске, но на процедуре распределения ректор приказал ему подписать назначение на должность преподавателя физики в сельской школе. Давид отказался и был исключен.

Я подошел к скамейке и узнал, что случилось. В пяти шагах стояла телефонная будка. Войдя в нее, я позвонил известному физику Э.А. Канеру и что-то сбивчиво говорил о совести, об ответственности за все, что при нас происходит.

-- Не кричите на меня, - тихо ответил Канер. - Я не могу в одиночку конфликтовать с Хоткевичем. Подождите пару дней. Послезавтра приедет из Донецка академик Галкин и мы что-нибудь придумаем.

Они придумали. Давид был восстановлен в университете, получил "свободный" диплом и уехал работать в Гатчину, в Ленинградский Физтех.

У каждого - своя индивидуальная история, но вехи истории общей обязательно отражаются в ней. Я думаю, что момент всеобщего надлома пришелся на 1968 год, и думаю так потому, что описанная коллизия, -- точнее, образ действий ее участников и характер ее разрешения,-- была возможна и даже несколько заурядна летом 1967, но практически невероятна летом 1969. За эти два года произошли радикальные перемены в преобладающих мотивах человеческих поступков. Из них ушло то, что позволяло мне, студенту, звонить прославленному соавтору выдающегося открытия (Азбель-Канер резонанс) и разговаривать с ним без чинопочитания, из них ушло то, что не позволило последнему раздраженно повесить трубку, то, что заставило отступить жестоковыйного Хоткевича и т.д. Может быть, это звучит наивно, но я все-таки скажу так, как хочется сказать не выбирая слов: силы добра тогда еще были ощутимо действенными, они еще обладали волей к его осуществлению.

Воля эта была раздавлена гусеницами советских танков, 21 августа 1968 года занявших Прагу.

В тот день вечером я, молодой преподаватель ракетного училища, пришел в университет смотреть заранее объявленный спектакль университетского театра пантомимы (он назывался СИНТ). Идти должна была "Черная шкатулка" Людвига Ашкенази - одного из подписантов документа Пражской весны, известного под названием "2000 слов". Спектакль я видел и раньше, тонкий, умный, лиричный, пронизанный глубоко человечной скорбью о погибших и протестом против насилия.

Зал был полон. Наверно, каждый из пришедших, как и я, видел спектакль раньше, и пришел, понимая, что задумывалось не просто очередное представление, а демонстрация солидарности с теми, кого сейчас бьют в Праге (их били уже на Лубянке, но мы не знали этого).

Занавес долго не открывался. Наконец, из-за него появился член парткома, уполномоченный сообщить нам, что спектакль отменяется.

В зале послышался ропот. Тогда в разных его концах, то здесь, то там, стали возникать фигуры членов парткома университета и факультетских парткомов, призывая и уговаривая разойтись. И если для устрашения чехов понадобились танки "а натюрель", то для нас (хотя нас и был полный зал) оказалось достаточно одного лишь вида непреклонных парткомовских физиономий. В зал вошли одни люди, а вышли, понуро обвиснув плечами, совсем другие. Нас еще хватило на то, чтобы прийти сюда, но и всех вместе не хватило хотя бы на одно громко сказанное слово.

Вот так происходит надлом. Вот так или как-то иначе в бесконечных вариациях бытия нечто подобное случилось в те дни практически с каждым -- резко понизились общие представления о максимально достижимом уровне возможного, помельчали цели, которые люди отныне стали ставить перед собой.

Пражская весна кончилась, и сразу вслед за ней, наплевав на календари, наступила Осень Патриарха...

С тех пор прошло 30 лет. Угар "застоя", эйфория "перестройки", кошмар "капитализации". Эти потерянные годы болят в памяти, как отрезанная нога у инвалида. Потому что есть ответственность за содеянное, но точно так же есть и ответственность за не содеянное и Понтий Пилат у М. Булгакова терзается упущенной возможностью спасти Христа.

Надо было тогда, ох как надо было быть в тот августовский вечер на Красной площади вместе с Ларисой Богораз! Выйди с ней вместе не два человека, а две тысячи (как это мало в многомиллионной Москве!) - и, возможно, кремлевские догматики дрогнули бы и отступили. Всего лишь на полшага, на четверть, но большего тогда и не надо было. Упущенного шанса бесконечно жаль, но нужно хорошо понимать, что сегодняшние реалии - всего лишь расплата за тогдашнюю трусость.

Есть даты, о которых нам напоминают телевидение, радио, газеты. Мы не носим их в себе, Но есть и такие, которые тревожат своим приближением.

19 августа 1991 года я предъявлял на бензозаправке в Чугуеве депутатское удостоверение и просил у мужиков разрешения без очереди заправить свой зеленый "Москвич", объясняя им, что прерываю отпуск и срочно возвращаюсь в Харьков в связи с "заварухой" в Москве. Надо сказать, мужики отнеслись к обстоятельствам с большим пониманием.

Известия об исторических событиях редко застают нас в подходящий момент. Если известие о путче я услышал сквозь утренний сон под соснами на берегу Северского Донца, то Акт провозглашения независимости Украины прослушал в нелепейшей позе - застыв за столом с ложкой во рту. Ложка во рту - вроде бы хорошая примета, но она, к сожалению, не оправдалась. Отчего же?

Всегда находились и всегда найдутся люди, причину всех бед видящие в провозглашении независимости Украины самой по себе. Дело, однако, обстоит не совсем так, ибо правда - на стороне сатирика, утверждающего, что и женатым быть хорошо, и неженатому тоже неплохо. Ибо -- что такое "суверенитет"?

В современном цивилизованном понимании это слово означает право и обязанность власти следовать воле своего народа, что и отражается в общеизвестной фразеологеме "народ-суверен".

Если два народа проявляют одинаковую волю, то их суверенитет не противоречит их морально-политическому, военному и прочему единству, которое, впрочем, может быть, а может и не быть, в зависимости от исторических обстоятельств и волеизъявления каждого из них. Иное дело - если эти воли расходятся. Однако и в том и в другом случае при данном понимании смыслового значения слова "суверенитет" быть его сторонником морально, нравственно и гражданственно.

Но существует и другое понимание, отраженное в словарях советского времени. Например, согласно "Словарю русского языка" С. Ожегова, суверенитет - это "полная независимость государства в его внутренних делах и в ведении внешней политики". Именно такое определение суверенитета было необходимо тоталитарному государству для опрвдания практики подавления воли собственного народа во имя насаждения воли государственно-бюрократического аппарата. Поэтому можно быть горячим сторонником суверенитета в первом его понимании и столь же категорическим оппонентом, если иметь в виду второе.

Эта смысловая неоднозначность послужила основой для последовавшего вскоре политического подлога. Ибо кто может сегодня сказать со всей уверенностью, за что проголосовал данный конкретный избиратель в декабре девяносто первого - за "обязанность власти следовать воле своего народа" или за "полную независимость государства"?

Поэтому, празднуя сегодняшнюю очередную годовщину, уместно спросить: годовщина какого суверенитета празднуется? Суверенитета украинского народа как политической нации или суверенитета украинской бюрократии?

Нескольких лет бюрократического суверенитета оказалось достаточно, чтобы привести государство и общество Украины в состояние национальной катастрофы. И уже обозначилась опасная грань, за которой возникает угроза необратимого распада фундаментальных основ цивилизованного функционирования государства и общества. Суверенная бюрократия не захотела и не смогла вести экономически грамотную и социально ответственную политику реформирования экономики Украины в интересах всех ее граждан, а ее зависимость от внешних кредитов и навязываемых извне моделей ставит под сомнение уместность слова "суверенитет" применительно к системе, осуществляющей украинскую государственность.

1998 г.