Твоя полиция тебя бережёт

Эта заметка готовилась совершенно вне всякой связи с новым российским законом о полиции. Я узнал о нём, когда заметка уже была готова. Я не поддался соблазну привязывать её к российской параллельной фактуре. Теперь читателю объяснили, что он уже больше не просто читатель, а соавтор читаемого. Вот пусть читатель и соавторствует на обозначенный в этой заметке сюжет.

В Британии реформируют полицию. Её хотят сблизить с народом. Правительство шумит. Народ безмолвствует.

Консервативная партия, конечно, никогда не выглядела в глазах народа очень уж народной. Привычный её образ — партия бизнеса. Но сами тори всегда уверяли, что именно они ближе к народу, чем агентура профсоюзной и государственной бюрократии, доминирующая на верхах и в активе лейбористской партии. И теперь, чтобы подтвердить свои претензии, консерваторы поставили на одно из самых видных мест в своём последнем предвыборном манифесте программу расширения местного самоуправления. Помимо слогана «Власть народу» в этой кампании используется еще слоган «Big Society»; буквально это легко переводится как «большое общество», хотя при этом теряется идейная аура этого клише; чтобы её сохранить, нужно было бы по-русски сказать что-то вроде «обчество — всему голова» или «общество по-большому» Этот «коммуналистский» элемент — любимое детище нынешнего премьер-министра Дэвида Камерона. Никто, похоже, не выяснял, каков был вклад этих лозунгов в победу на выборах, но скорее всего, на них просто никто не обратил внимания.

И вот свидетельство. Дэвид Камерон недавно, выступая в Ливерпуле, выбранном (вместе с тремя другими городскими общинами разного размера и характера) для первой пробы, объявил, что кампания по возвращению власти народу начинается. Клич «Big Society» брошен и на следующий день повторен всеми медиа. И что же? Что же народ? Народ безмолвствует. В крайнем случае пожимает плечами и мычит что-то неопределённое.

Это полное отсутствие интереса народа к намерению правительства вернуть ему утерянную свободу и есть самое интересное. Местное самоуправление ведет жалкое растительное существование. И народ вовсе не жаждет его восстанавливать. Даже такой крайне свободолюбивый, как принято считать, английский народ.

Странно? Да нет, ничего странного. Как всегда уверяли анархисты, современное государство в угоду индивиду вытеснило почти все формы спонтанной коллективной жизни и превратило индивида в своего клиента. Но в условиях демократии (точнее, социал-демократии) массовый клиент захватил это государство и заставил его взять на себя функции, которые раньше выполняли коллективности другого рода. Эти функции — прежде всего социальный контроль (охрана порядка, правоприменение) и социальное страхование (велфэр — собес).

Но по мере того, как возрастало общественное богатство, нарастали социальные ожидания индивида и жизнь усложнялась содержательно, стало обнаруживаться, что нет такого эффективного механизма распределения и перераспределения дохода, который позволил бы удовлетворить потребности гражданина, обобществленного в рамках социал-государства (национал-государства, если кому так больше нравится) и одновременно поддерживать неуклонный экономический рост.

Занервничали. Потом, пожалуй, запаниковали. Стали искать пути, как бы сократить ответственность и социальный бюджет государства. Гражданину стали объяснять, что он, дескать, видит в государстве няньку и разучился о себе заботиться сам. И добавляли: социальные расходы будут неизбежно уменьшаться, так что будьте готовы к социальному самообслуживанию. Сперва предполагалось, что индивид будет обеспечивать себе свою индивидуалку-социалку, превратив содержание самого себя в своего рода мелкое предприятие на свободном рынке. Но очень скоро оказалось, что это утопия.

И тут вспомнили и сообразили, что индивид, собственно, никогда не жил в одиночку и что если он не включен в государственную общность, то должен быть включен в какие-то другие. Как было когда-то: большая семья (клан), земельная и соседская община, церковный приход (секта), цех (профсоюз) выполняли функцию социального контроля и социального страхования. А ныне все эти общности в упадке, остались их жалкие остатки.

Как это случилось, долгая история. Напомним лишь, что у неё было два главных сюжета. Первый: господская территориальная организация систематически и грубой силой (наездами) вытесняла и вытеснила спонтанно-естественные коллективности. Этот сюжет еропейской истории любили муссировать историки с левоанархистскими вкусами, например князь Кропоткин.

Но у этой длительной исторической драмы был и другой сюжет: деградация спонтанных коллективностей традиционного общества шла не только под гангстерским давлением со стороны зловредных господских организаций, но и по собственной логике социальной и культурной эволюции.

Многие коллективности, эффективные в старые времена (местами вплоть до начала ХХ века), уже не адекватны нынешнему образу жизни и вряд ли могут быть возрождены.

Поэтому когда мы слышим, что низовым коллективам хотят вернуть их первоначальные функции, мы сразу интересуемся: каким именно коллективам и какие функции?

Программу «большое общество» нынешнее консервативное правительство Британии начало осуществлять с того, что предложило соседским общинам самим следить за порядком, то есть выполнять полицейские функции. Участие народа в охране порядка предполагается обеспечить, во-первых, введением выборной должности «коммисионера (комиссара) по делам полиции и преступности». Он будет, так сказать, по мандату народа надзирать над начальником полиции (чиф-констеблем). А во-вторых, резко усиливается вспомогательная полицейская служба, где будут работать добровольцы — не более 16 часов в неделю; у них не будет зарплаты, но им будут возмещать расходы, включая расходы на питание во время работы, а некоторые полицейские управления собираются платить им эпизодически небольшие премиальные. В отличие от добровольных помощников полиции (дружинников), когторые есть и сейчас, эти «хобби-констебли», так же как и их профессиональные партнеры «бобби», будут иметь все оперативные полномочия, кроме ареста.

Пару дней медия об этой революции посудачили и забыли. Не навсегда, надо думать: поводы вернуться к этой теме ещё появятся. Но «большое общество» как будто бы предполагает «большой разговор», а вот этого нет. Народ, как я уже заметил, безмолвствует, а более внимательные к таким вещам и интеллектуально бдительные комментаторы скорее напуганы этой пробной инициативой. Опасений несколько. Назовём их, переходя от простых к более сложным.

Прежде всего не вполне ясно, как много найдется желающих вступить в армию полицейских резервистов. Их собираются набрать порядка 50 тысяч — наберут ли? Судя по унылой реакции публики, сомнительно, что такая форма участия в совместной жизни сильно привлекательна для урбанизированного индивида. Попутно высказывается опасение, что эта работа соблазнит не совсем тех или даже совсем не тех, на кого благонамеренные инициаторы программы рассчитывают.

Далее высказывается опасение, что для реальной серьезной борьбы с преступностью такие полулюбительские (я бы сказал, типа ДОСААФ, если кто помнит, что это такое) формирования годятся. Нетрудно заметить, что в основном от них ждут патрульной работы в беспокойных зонах. Это, конечно, не помешало бы, но такая усиленная патрульно-надзирательная служба — палка о двух концах.

И тут мы переходим к довольно деликатному вопросу: а так ли уж нужен обществу слишком назойливый социальный контроль? Он был в высшей степени эффективен в малой соседской общине, где все подсматривали за всеми и где конвенциональные нормы общежития удушали индивидуальную жизнь гораздо больше, чем любая полиция и любой формальный закон. Не возвращает ли нас наращивание полиции армией вспомогательных добровольцев (не могу удержаться, чтобы не назвать их «полицаями», если, опять же, кто помнит, что это такое) к временам идиотизма деревенской жизни?

Наконец, почти все без исключения комментаторы подозревают, что вся эта заваруха с оживлением коммунальности имеет на самом деле одну цель — успокоить тех, кто опасается, что предстоящее сокращение государственных расходов, в частности расходов на полицейскую службу, ослабит социальный контроль и приведёт к росту преступности, прежде всего мелкой.

Холодное отношение гражданина обывателя к этим напоминаниям о его общинных обязанностях, конечно, вовсе не значит, что у людей угас инстинкт коллективизма. Он просто иначе теперь канализируется. Когда-то он канализировался в клан, потом в секту, цех, потом в профсоюз, клуб, всегда — в ватагу и мафию, в кооператив. Наконец, в гражданское территориальное государство. Некоторые из этих форм самоорганизации и сейчас сохранились лучше и имеют больше шансов на возрождение, чем территориальная соседская община. Но их правительство (кроме семьи, пожалуй) возрождать не рвётся.

Оно делает ставку на соседскую общину. Эта разновидность коллективной жизни тоже, конечно, не совсем покойник, но только это её личное дело — искать себе базу для совместности и связности, для коллективного существования. По-настоящему либеральное государство должно не спихивать на граждан обратно те функции, которые граждане ему поручили выполнять, а обеспечить индивиду максимальную свободу выбора — в правовом и техническом смысле — присоединиться к той коллективности, которую он считает для себя наиболее подходящей.