ФОФАНОВ НА МЫЗЕ «ИВАНОВКА». Игорь-Северянин
Фофанов на мызе «Ивановка»
Фото М. Петрова
ПУДОСТЬ. МЫЗА «ИВАНОВКА»

Водяная мельница Штакеншнейдеров. XVIII век. 1999 год.

Водяная мельница Штакеншнейдеров.2003 год.

Охотничий павильон Павла I. XVIII век. 1999 год.

Охотничий павильон Павла I. 2003 год.
ФОФАНОВ НА МЫЗЕ «ИВАНОВКА»
Амулеты Игоря-Северянина.
1.
Лето 1908 г. я проводил на мызе "Ивановка" (ст. Пудость, Балтийск. жел. дор.) Имение княгини Дондуковой-Корсаковой живописно: малахитно-прозрачная речка, знаменитая своими гатчинскими форелями; ветхая водяная мельница из дикаго камня; кедрово-пихтовый парк с урнами и эстрадами; охотничий дворец Павла I-го, с кариатидами и останками стильной мебели: грациозно-неуклюжие диваны "Маркиз», п о г а с ш и я бра и проч. Усадьба находится в четырех верстах от Гатчины. В парке всего три дачи, часто пустующие. Я занимал зеленое шалэ на самом берегу Ижорки.
2.
21-го мая, в день своего Ангела, ко мне приехал Константин Михайлович с братом Петром, сыновьями Борисом и Константином и еще одним "лицом без лица"... Вечер и ночь промчались весело и угарно, утром гости уехали, остался только поэт. Он провел у меня три дня, беззакатные в моем воспоминании: никогда - ни до, ни после - я не видел Фофанова таким обаятельным, таким задушевным и х а р а к т е р н ы м, как в те майские дни. Он явился очам моей души во всем своем поэтическом блеске, и только тогда я познал вполне его выдающуюся одаренность. У него была тонкая и болезненно-чуткая душа, глубоко уязвленная людским равнодушием к прекрасному, внешне-опороченная, внутренне-глубоко скорбящая и целомудренная. Все осуждая, он оправдывал Все...
3.
Вечером 22-го мая мы долго бродили с ним по парку под аккомпанимент соловьев не знающих детонации. К.М. выпевал новыя строфы, и мы вместе запоминали их. Был голубой и влажный вечер, завуалившаяся река поджурчивала соловьям. Весенний закат алел веселой печалью.
-Дайте триолет: Вы давно не писали триолями, - просил я К.М.
Он весь засверкал!
- Ты сам воплощенный царевич Триолет, радость моя! - пылко вырвалось у него: - мой "Триолет" бессмертен, -он ожил в твоем лице! ...
И он стал вдохновенно импровизировать благоуханные и юные триоли (См. "Нива", 1908, № 48.) В это время из кухни вышла моя изящная горничная, удивительно похожая на гейшу. Издали она прислушивалась к дивным строфам. Фофанов заметил это, подошел к ней и, залюбовавшись ею, еще вдохновеннее, еще быстрее экспромтировал напевно. Девушка заслушалась его; если она и не поняла половины, она глубоко прочувствовала стихи. Настроение поэта передалось ей так легко и так просто. В ея глазах блеснули слезы, живой печалью и о с м ы с л е н н ы м состраданием затопилось ея лицо. Поэт, в свою очередь мгновенно воспринял ея настроение и, резко и гневно отвернувшись, поспешно пошел в глубь парка. Глаза его мученически и тяжко сверкали, подбородок гордо и оскорбленно вздрагивал, рот искривился в судорожно-улыбную гримасу, пот р е а л ь н о г о о с о з н а н и я обрильянтил бледное, осветозаренное лицо.
4.
Ночей мы почти не спали, - говорили безконечно. Говорили о б о в с е м и н и о ч е м. Пылали: смеялись, плакали, возмущались, сострадали, пели стихи. Лежа в постели, Фофанов диктовал мне строфы, - я еле успевал запечатлевать его интуицию. Я читал ему Мирру Лохвицкую. Он рыдал и, приходя в экстаз, бросался на колени перед ея портретом, крестясь на него, и называл прекрасную поэтессу великой и гениальной. Он безумно хотел ее воскресить, как и я, как и я... И были паузы, когда мы оба, не говоря об этом друг другу прислушивались к ночным белесоватым шорохам сада, думая о д н о и т о ж е.. Розовели белыя ночи, умолкали безшумныя до страшного, воздушныя мыши, прекращавшия свои стоны при первых намеках утренняго озарения, звонко и ало выкатывалось весеннее солнце, бодро за[неразб.]евала, - на миг, - встряхивающаяся от белаго кошмара земля, и... никого не было... тогда мы бросались в объятия друг друга и г о в о р и л и б е з с л о в: "Не пришла... Оттого что н е о т к у д а ей придти, - она с нами вечно. Безплотная, безсмертная, вездесущая..."
5.
.. А на другой день после отъезда Фофанова выпало на вершок снега. В конце мая! С н е г б е л о й н о ч ь ю. Настоящий полярный север. И мне как истому северянину, это явление было ближе и понятнее, чем всем вам, мои безвестные читатели...
1911. Октябрь.
Игорь-Северянин.
---------------
Заставка Сообщества «Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград»:

Материал размещён в Сообществе «Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград»
Комментарии
Неумолчный шум плотины;
Пена с зеленью в отливе;
Камни - в ласке теплой тины;
Ива, жмущаяся к иве;
Государя домик низкий -
Пункт во дни его охоты -
Спит у быстрой речки близкой,
Мрачно хмурясь отчего-то;
Историческое зданье
Над рекой стоит убого;
Зданье знатно по преданью,
Стариною зданье строго.
Спеет в холоде кротекус -
Диссонанс унынья фону;
Добродушно смотрит Термос,
Встав на ржавую колонну.
Не в сверкающем чертоге
Он поставлен,- у плотины
На проселочной дороге,
Встарь, во дни Екатерины;
Вея прошлым, бюст чугунный
Выделяется в ракитах;
Он причудлив ночью лунной
В ветвях, инеем повитых.
Воду пенят равнодушно.
Здесь рождаются вопросы,
В голове теснятся дружно.
Здесь, где всё так элегично,
Так пустынно, одичало,
Мысль с природой гармонична,
И для отдыха - причалы;
Здесь, где веяньем культуры
Не всколышены ракиты,
Где избушки дремлют, хмуры,
Здесь идеи не убиты.
Приходи, усталый духом
Брат, изверившийся в счастье,
И лови здесь чутким слухом
В шуме вод слова участья;
Приходи, ослабший верой
В солнце, в утренние зори,
Приходи и вникни в серый
Колорит - целитель горя.
Исцелишься от кручины,
Наберешься сил счастливых
Под глубокий шум плотины,
Под напевы ив тоскливых.
1907
Игорь Северянин.
Тридцатый год в лицо мне веет
Веселый, светлый майский день.
Тридцатый раз сиреневеет
В саду душистая сирень.
«Сирень» и «день» — нет рифм банальней!
Милей и слаще нет зато!
Кто знает рифмы музыкальней
И вдохновенней — знает кто?!
«Сирень» и «день»! Как опьяненно
Звучите вы в душе моей!
Как я на мир смотрю влюбленно,
Пьян сном сиреневых кистей!
Пока я жив, пока я молод,
Я буду вечно петь сирень!
Весенний день горяч и золот,—
Виновных нет в весенний день!
31 мая 1917, Гатчина
Жители Пудостьского края по праву гордятся своим знаменитым земляком, архитектором Андреем Ивановичем Штакеншнейдером.
Будущий зодчий родился 6 марта 1802 года в усадьбе своего отца, впоследствии получившей название «Мыза Ивановка» и был крещен в Гатчинской лютеранской церкви под именем Генрих. Мальчик получил хорошее домашнее образование и рано проявил стремление к изобразительному искусству, он прекрасно рисовал и очень любил возводить из местного известняка миниатюрные крепостные сооружения, замки и дворцы.
Последние годы Штакеншнейдер провел в родовой усадьбе в Ивановке.
Этот причудливый особняк, удачно вписывающий в окружающую среду впоследствии, по цвету окраски стен, стал называться Розовой дачей.
О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично-больно мне.
Редеет парк, редеет глушь.
Редеют еловые кущи...
Он был когда-то леса гуще,
И в зеркалах осенних луж
Он отражался исполином...
Но вот пришли на двух ногах
Животные - и по долинам
Топор разнес свой гулкий взмах.
Я слышу, как внимая гуду
Убийственного топора,
Парк шепчет: "Вскоре я не буду...
Но я ведь жил - была пора..."
(с)
Дорогому К. М. Фофанову
Весенний день горяч и золот,-
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова - я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на "ты"...
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы - в бричке по ухабам!
Скорей бы - в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Апрель 1911