Опасные права

На сегодняшней встрече с президентским советом по правам человека, откуда предварительно были вычищены все, в лояльности которых имелись малейшие сомнения, Путин высказал свежую по оригинальности мысль: доктрина прав человека используется для разрушения суверенитета государств, для оправдания западного доминирования. Правозащитные организации на западе создавались не как инструмент по борьбе за права людей, а для того, чтобы дестабилизировать обстановку на постсоветской территории.

 

Из сказанного должен быть сделан вывод, который выглядит логично высказанной мысли: раз это так, то необходимо отказаться от следования Всеобщей декларации прав и свобод человека, принятой еще в 1948 году ООН. Тогда, кстати, ни о каком «постсоветском пространстве» и речи идти не могло, хотя в рамках шизофренической логики, безусловно, можно рассуждать об очередной атомной бомбе, заложенной под путинский режим клятыми империалистами еще до рождения самого Путина. 

Есть, кстати, альтернативный вариант — если вас не устраивает «западный» вариант Декларации, то можно разработать свою собственную (скрепную) декларацию прав и свобод, провозгласить ее единственно верной и следовать уже ей.

Но нельзя одновременно иметь структуры, которые пусть и номинально защищают права человека в «неправильной версии» и при этом отказываться от их соблюдения по причине их «неправильности». Это чистой воды биполярное расстройство, хотя для президента это, может быть, вполне норма. В его метавселенной такое противоречие проблем совершенно не вызывает.

Совет по правам человека при президенте РФ внимательно выслушал эту мозголомную ахинею и не сказал ничего против, хотя им на самом деле прямым текстом было заявлено, что они занимаются полной чушью с точки зрения режима, и практического смысла ни в их существовании, ни в их деятельности нет. Что вполне вытекает из тезиса, что права человека выдуманы врагами, только и мечтающими, как бы навредить. По логике совет по правам должен был после выступления Путина верноподданически заявить о своем самороспуске, как враждебной государству структуре. Но — не заявил. И продолжил защищать вражескую доктрину.

Любой нормальный диктатор, безусловно, относится к правам человека предельно нелицеприятно. А уж в период, когда существование его режима подходит к завершению, и единственным способом удерживать власть является полное попрание этих самых прав и свобод — так тем более. Но прямой отказ как бы неприличен, его нужно обосновать (хотя для диктатур как раз проблема обоснования самого людоедского решения не стоит вообще). Поэтому формально всё остаётся по-прежнему, но прямым текстом заявлено, что права человека будут выполняться только при выполнении целого списка условий, главным из которых является текущее положение, в котором пребывает режим.Чем ближе к концу — тем более масштабным будет террор в отношении людей и тем меньше режим будет даже формально делать вид, что он чего-то там такое соблюдает. В случае чего всегда есть объяснение — права человека есть инструмент разрушения постсоветского пространства и точка.

При этом такой пустяк, как целая вторая глава конституции, Путина совершенно не беспокоит и не интересует. В этой главе, между прочим, сказано, что именно права человека определяют смысл, содержание и применение законов и всех решений власти. Не законы определяют права, а наоборот — законы являются подчиненной конструкцией по отношению к ним. Но юрист Путин, по всей видимости, эти лекции пропустил, защищая честь университета на каких-то там соревнованиях, а потому пробел в знаниях так и остался. Он, напротив, полагает, что именно законами можно корректировать смысл, содержание и применение прав человека и его свобод.

Кстати, в той же конституции сказано, что права человека являются непосредственно действующими. То есть — естественными. Их нельзя отменить, изменить, отредактировать, как нельзя запретить или регламентировать дыхание человека, введя, к примеру, нормативы потребления воздуха.

Но режим считает иначе. Он существует для того, чтобы обеспечивать власть небольшой кучке конкретных людей, извлекающих из этой власти личный доход.

Поэтому первичным для режима являются не права граждан России, а его собственное право держать страну под своим управлением. Даже если это идет вразрез с самим существованием страны.

В человеческом социуме есть три равноправных действующих субъекта: человек, общество и государство. Гармоничное развитие социума может быть достигнуто только при балансировании интересов этих субъектов. Попрание хотя бы одного из них дестабилизирует социум, выводит его из равновесного состояния. Социум в такой ситуации неизбежно оказывается в состоянии кризиса. Он «стоит» на трех параметрах состояния: социальной напряженности, социальной свободы и социальной активности. Результирующая сумма роста этих состояний в идеальном случае равна нулю — в этом случае можно говорить о равновесии общества. Изъятие из социальной системы такого важнейшего параметра, как права человека, неизбежно ведет к резкому уменьшению социальной свободы, сводя ее к нулевой отметке. Что выводит уравнение состояния общества из области стабильных значений — это мы и называем кризисом.

Террор и насилие, которыми власть пытается компенсировать растущую социальную активность (а она при снижении социальной свободы членов общества объективно получает толчок к росту) — это попытка стабилизировать социум, создать мета-стабильное состояние. В этом же ряду стоят и агрессивные внешние войны, цель которых — та же самая, что и внутренний террор — сдерживать рост социальной активности и температуры до значений, которыми режим еще в состоянии управлять.

Однако любой, кто понимает динамику подобого процесса, скажет, что рано или поздно, но ресурс системы на поддержание такого квази-стабильного состояния будет исчерпан, после чего начнется взрывной и неконтролируемый рост социальной активности. То, что сегодня она задавлена, не говорит вообще ни о чем. Как раз наоборот — чем сильнее давление на социум, тем более взрывным окажется откат, когда пресс насилия будет снят. Совершенно не зря пропагандисты начинают вслух высказывать опасения уже не за собственное положение, а за саму жизнь в биологическом смысле этого слова — они прекрасно понимают, что произойдет (с ними в том числе), когда социальный взрыв пойдет сметать ударной волной этот полностью проржавевший до основания режим власти и управления. И без малейших иллюзий отдают себе отчет в том, как именно их отблагодарят за те волны ненависти, которыми они заряжают каждый день миллионы людей. И, конечно, под волну попадут не только пропагандисты, они так — мелочь.

А в основе всего лежит одна и та же модель — власть почему-то всегда полагает, что человек есть бессловесная скотина, с которой можно творить что угодно. И даже находит под это какие-то обоснования. «Разрушить постсоветское пространство», например. А что - ничем не умнее и не глупее прочих бессодержательных по сути обоснований. Путин вообще мог вместо этого любую другую ахинею сказать, и ее точно так же почтительно выслушали бы те попки, которых набрали в означенный выше совет.

Теперь-то уж поздно, конечно. За двадцать лет режим создал полноценное террористическое государство, которое заточено только под одну модель — модель управления страхом и насилием. Изменить её или реформировать невозможно. Так же, как невозможно подписать указ: все, с понедельника перестаем терроризировать население страны. Созданы структуры террора, они наполнены соответствующим контингентом, не умеющим управлять иначе, чем через насилие. Работают механизмы подавления прав и свобод, и их тоже нельзя отменить или изменить приказом по ведомству. Вся эта конструкция неремонтопригодна, она будет такой до самого конца. Который она же и заложила, как только было принято решение «давить».

Это не значит, что даже с ее крахом все волшебным образом изменится. Нет, точно так же придется заново искать и выстраивать баланс интересов между субъектами социума, подводить под него структуры, создавать механизмы взаимодействия и разрешения противоречий. Это небыстро, это проблемно и это всегда делается через ошибки. Но делать всё это будут другие люди. Эти уже сделали всё, что могли. Что получилось — мы видим.