Рассказы о животных... Александра Беденок

На модерации Отложенный

 

 

       Александра Петровна Беденок - часть самой
природы с ниспосланным предназначением
свыше : жить , чувствовать , любить и этим
всем делиться без утайки .
       Ей отрыты не только красота и чудо природы,
но таинства душ людей , с виду простых и неказистых,
но в глубинах своих неповторимых и прекрасных.
       Чистота, точность и безупречность авторской речи 
сопрягаются с сочным колоритом языка героев.
       В текстах нет авторских изысков, игры в 
художественность... Всё гармонично , выверено и служит цели передать жизнь , как она была , есть и будет в её чистейшей сокровенности.

      Многие пишут о людях, но редко кто , с такой любовью к ним. Саша считает , что многие оценки приходят с годами...
       Как это точно... Вероятно , есть правда в
словах , что у добрых людей - добрая память.
       Воспоминаниями зачастую высвечивается
душа человека. У Александры Беденок она великодушна и
благодарна.
       И, как глотка живительного воздуха, жду свидания
с новыми произведениями А. Беденок.
       СПАСИБО , Вам Сашенька ! 

                                                 Ирина Быкова

 

                                     

                                           ФЕЛИКС

       Веля, приоткрыв продолговатую корзиночку, подошла к бабушке с загадочной улыбкой.
- Бабуля, посмотри, какое чудо я тебе привезла ….
       Чудо не сразу показало себя, — надо же оценить обстановку! - потом несмело высунуло чёрную головку с белой манишкой от усатой мордочки до грудки, на которой она (манишка), как и положено, заканчивалась острым уголком. Белый лоскуток поселился ещё на пузкЕ, а остатки праздничного наряда разместились на трёх лапках и на самом кончике хвоста. Ну потерялся один белый носочек, такое бывает и у людей — разные носки на ногах. Похоже, что люди даже радуются случившемуся курьёзу, улыбаются и даже иногда громко смеются.
       Гость, которому на вид было месяца четыре, прошёлся по прихожей, и его внимание привлёк огромный башмак с дырочками. «Это для меня его выставили,» - подумал он, запрыгнул в него и стал крутиться, удобно усаживаясь.
- Ну вот и первый сюрприз, - сказала бабушка без радости на лице.
- Бабуль, мы ведь целый час добирались к тебе, надо же ему куда-то сходить по надобности... Тут совсем рядом с вашим домом магазин, сейчас пойду куплю всё, что положено.
       Дверь открылась до того как Веля собиралась выпорхнуть из неё, пока бабушка ещё не передумала поселить в квартире нового жильца. Надо полагать, что появился хозяин большого башмака. Он обхватил Велю большими руками, приподнял и закружил вокруг себя, чмокая в обе щёки. Веля визжала и крепко держалась за шею великана.
       От шума и визга всякая естественная охота пропала, и существо в трёх белых носочках выпрыгнуло из башмака, оказавшись в небольшой комнате, где так вкусно пахло, что, если бы оно было человеком, у него бы потекли слюнки.
- Пап, я быстро вернусь, тут такое неотложное дело.... И Веля скрылась за дверью, оставив после себя запах весеннего ветра, впитавшегося в её прозрачное платье и волосы.
       Володя — так звали большого усатого человека с погонами на плечах — оставил в прихожей ещё два огромных чёрных башмака, уселся в кресло и приглушённо рокотал с хозяйкой квартиры, которую он называл коротким словом «ма». Разговаривая, он наблюдал, как новый член семьи обнюхивает все углы, пробует на прочность своими острыми коготками ковёр, лапками погладил ножку стула — не живой ли он?
       Вскоре вернулась Веля и вытащила из пакета просторный голубой лоток с загнутыми внутрь краями, насыпала в него почти половину лёгких белых шариков, спросила бабушку, куда поставить.
- Кошачий туалет должен быть в туалете, куда ж ещё? - распорядилась хозяйка, пахнущая котлетами, сыром и колбасой.
       Втроём придумывали кличку для гражданина малой ячейки общества, но последнее слово было за Володей: «Будем звать его Феликс». Внучка с бабушкой посмотрели друг на друга в недоумении и лёгком разочаровании.
- Пап, ну что это за кличка для котёнка?
- А ты знаешь, кто такой Феликс Дзержинский?
- Не знаю, почему я должна его знать?
- Плохо вас учат в школе, совсем истории нашей не знаете...
И коротко, доходчиво рассказал дочери о неизвестном нашей молодёжи человеке.
- Ну всё понятно, пап, он тоже служил, как и ты, в ментовке.
- В какой-то степени это так...
- И при чём тут котёнок? - допытывалась Веля, всё ещё надеясь на кличку Барсик.
- Так, я смотрю, поведение у него, как у начальника ВЧК: ко всему принюхивается, пробует на ощупь, не шпион ли поселился у нас под видом стула с ножками?
       Веля с бабушкой согласно улыбнулись: Феликс так Феликс, разве в чём откажешь папе и сыну, который появляется в родительском доме раз в году после командировок из неспокойных мест, откуда многие не вернулись.
       Хозяйка квартиры, детсадовская мама, взяла на себя заботу ещё и о кошачьем ребёнке: один ключ от входной двери постоянно находился у 80-летней Луизы, жившей через стенку; другой, сделанный по заказу, был вручён тёте Вале, прогулочный маршрут которой пролегал мимо дома всехней мамы. В общем, дитя под бдительным присмотром...
       Луиза по звонку хозяйки уже ждала меня на лестнице.
- Смотри, Петровна, не забудь сразу надеть приготовленные сапожки на ноги..
- Это зачем же? - удивилась я.
- Сейчас увидишь зачем, - загадочно улыбнулась старушка, не один десяток лет встречавшая и провожавшая гостей Тани, которая с утра до позднего вечера пропадает в своём детском учреждении.
       Феликс, увидев незнакомку, отпрыгнул в сторону и оказался на кухне. Оттуда, с дальней позиции, он принял угрожающий вид: уши приплюснуты, изогнулся так, что наежаченный хвост оказался у самой мордочки с торчащими усами. Боком, боком движется на врага народа: Кто такая? Как фамилия? Есть ли паспорт? - беззвучно вопрошал бдительный Феликс.
       Тут я поняла, зачем хозяйка приготовила короткие сапожки с болоньевыми толстыми поголёнками. Едва я успела нырнуть в них- благо, они были размера на два больше моего, - как страж порядка вцепился в ногу и стал грызть её, нервно постукивая хвостом по полу.
- Феликс, дурашка, успокойся, я своя, - уговаривала я, подходя к креслу с прилипшим к ноге чёрным комком. Усевшись, я погладила котёнка по спине, пытаясь расположить к себе раздухарившегося неуёмного борца со всякой контрой.
.       Почувствовав прикосновение, железный Феликс тут же переметнулся на руку, обхватив ладонь всеми четырьмя лапками в трёх белых носочках. И тут я почувствовала, что грызёт он как бы понарошку, осторожно, можно сказать, даже нежно и совсем без злости. Когтики свои здорово не распускает, следы революционной борьбы, конечно, останутся на руках, но всё обойдётся без крови, с едва заметными царапинами.
- Ах ты мой хороший, заскучал без людей. Ну отдохни немного, - уговаривала я, уложив игруна на ковёр. Но не более чем через полминуты отдыха Феликс подскочил, стал на задние разноцветные лапки и, расставив передние, как в танце «барыня», пошёл на меня, будто приглашая в круг. Боже! Ну прямо-таки хвостатый человечек в самом весёлом расположении духа!
       Чуткое ухо танцора уловило шум поворота ключа в двери — и весёлость как рукой сняло. Он вертелся вьюном около хозяйки, пока она разувалась, беззвучно открывал рот, потом, подняв хвост трубой, повёл её на кухню. Миска, наполненная китекетом, стояла почти нетронутой, зато во вторую повалилась из кулька долгожданная еда: плохо объеденные косточки курицы, кусочек отварной рыбы и даже половинка котлеты.
Наевшись, Феликс улёгся на диване надолго. Сытые стражи порядка не умеют быть бдительными: )))))

 

                         

                            ЖИВОЙ УГОЛОК 

 

        Во дворе родительского дома мы решили построить отдельный жилой флигель, с кухней, ванной и небольшой комнатой. Строительство затянулось, потому что стройматериалов в свободной продаже тогда не было, к тому же нас в то время связывала работа, делали то, что успевали за выходные дни.

       По разрешению бабушки фундамент залили в начале сада. Как потом выяснилось, место это ещё раньше нас облюбовали другие обитатели двора. По ночам в намеченном прямоугольнике появлялась ежиха со всем своим выводком. Как только фундамент подняли повыше, ночных гостей не стало. Но ненадолго. Вскоре колючая мама с уже подросшими детишками стала наведываться в палисадник, расположенный у самого дома, где начиналась территория другого обитателя – полутаксы Чарлика.               Посягательства на свои владения - его будка стояла совсем рядом с означенными землями - даже любвеобильный пёс простить не мог. Чарлик был воспитанной собакой, приученной к порядку: по цветам топтаться нельзя даже ночью, для естественных нужд отведено другое место, к которому он привык и никогда не пытался сменить его.

        А тут вдруг ночью засопела непрошеная гостья, сзывая разбегающиеся в разные стороны серые мячики. Да ещё где? Чуть ли не под носом у преданного хозяевам сторожа! Он начал звонко лаять, кружа вокруг беспокойного семейства.

- Аа-ф! А-аф! - кричал он. – Да помогите же, хозяева, сони несчастные, в вашем же цветнике творится безобразие. Аа-ф! Аа-аф!

Эдвин Генри Ландсир

   Хозяева проснулись, раздосадованные надрывным ночным лаем, немного повременили: может, перестанет орать эта чёрная колбаса на кривых лапах? Не перестала. Пришлось встать и идти на выяснение ситуации. Увидев хозяев, блюститель порядка распалился ещё больше, подпрыгивая и откидывая задними лапами землю вместе с изорванными цветами. Стало ясно, что уговоры не помогут, и возбуждённую, обслюнявленную псину пришлось взять поперёк и закрыть в будке. 
Ежиха-мама продолжала суетиться, блестя при луне своими чёрными глазками. Дед взял метлу и, тихонько подталкивая, выпроводил перепуганное семейство подальше в сад.

    Проснувшись утром, хозяйка не узнала своей клумбы: разноцветные коврики перемешаны с землёй, а сиреневые шары декоративного лука сломлены и безжизненно повисли до самого низа. Чарлик крутился рядом, обнюхивал место ночной баталии и преданно заглядывал в глаза: как, скажите, хорошо я сделал или не очень?

- Иди в будку! – строго скомандовала хозяйка.

       И по её тону Чарлик понял, что в чём-то он виноват, но в чём?

       Ежи, забравшись в своё гнездо в дровянике, долго не показывались.

       Потом их видели в саду, но во дворе их больше не было.

   Весна пришла влажная, дождливая, но тёплая. Флигель всё ещё оставался недостроенным. Люди около него появлялись редко. Тихо, спокойно – как раз то, что нравилось расплодившимся в сырости ужам. Они откуда-то выползали, чтобы погреться на солнышке у стены флигеля. Как только появлялись шумные, суетливые вертикальные столбы, передвигающиеся с помощью двух толстых палок, поочерёдно выставляемых вперёд, ужи поспешно уползали. На старых хозяев дома они наводили ужас: надо же, гадюки ползают по двору, такого ещё не бывало, не к добру, наверное. Столбы помоложе относились к ужикам спокойно, не кричали в испуге, стояли, разглядывая гостей, не прогоняли и не били палками, ждали, пока мирные, блестящие на солнце пришельцы не уползут восвояси.

     Лето было в разгаре, перестали идти дожди, стояла жара, и надо было искать места попрохладнее.

    Двери маленького домика оставались открытыми весь день, потому что добрые спокойные хозяева жили здесь уже постоянно, им тоже, наверное, было жарко и душно.

    Тонкий, длинный молодой ужик полз мимо открытой двери; от порога потянуло прохладой, он перевалился через доску и очутился внутри домика.

       Но вот досада, он крутился вокруг себя на месте, как будто разучился ползать.

    Вместо земли под ним было что-то непривычно гладкое, и по нём невозможно передвигаться. И вдруг над беспомощным ужиком появилось существо, которое держалось на четырёх коротких и кривых палках. Оно рычало, смотрело с удивлением и, жарко дыша и высунув красный язык, пританцовывало вокруг в недоумении.

    Тут появился хозяин, прогнал хвостатого, дурно пахнущего зверя, покрытого шерстью, и стал веником сталкивать ужика в большую резиновую калошу.

    Стало совсем темно, душно и дурно от невыносимо резкого запаха. Ужика покачивало из стороны в сторону, будто он плыл куда-то. Калошу вдруг легонько тряхнуло, и пленник оказался на зелёной холодной травке. Как легко стало дышать и как хорошо он умеет ползать!

    Коль развелось много ужей, должна же быть и пища для них. Как известно, деликатесом для ползающих всегда были лягушки. Их тоже в это лето было множество. И если в веранду случайно попал лишь один ужик, то лягушки прыгали через порог одна за другой; складывалось такое впечатление, что домик строили специально для них, иначе зачем же он тут стоит. К вечеру непрошеных гостей приходилось отлавливать. В доступных местах их собирала сама хозяйка, взяв двумя пальчиками за косточку на спине. Шкурка была шершавая, мокрая и неприятная.

       В гости приехала десятилетняя внучка, и несмотря на то, что она родилась и жила в городе, собирать под лавками и диваном лягушек она согласилась охотно и без боязни.

- А во что их складывать, бабушка?

- Давай сделаем кулёк из газеты, им там будет хорошо.

Николай Павлович Хмеленок

 

      Выловив всех квакушек, Аня решила пошутить над родственницей, которая не то что дотронуться не могла до «такой мерзости», но и смотреть на них не желала.

- Тётя Люба, у меня есть подарок для тебя, хочешь посмотреть?

       И подала кулёк, прикрытый сверху углом газеты. Раскрыв его, бедная тётя заорала так, будто на неё удав свалился с дерева.

- Ой, ну тётя Люба, зачем ты их так бросила, им же больно, - сквозь смех выговаривала довольная своей шуткой племянница.

      Осенью, оставив работу, хозяева нового флигеля поселились в нём окончательно.

      Сослуживцы спрашивали:

- Ну как вам живётся на новом месте?

- Хорошо живётся, мы вернулись родные Пенаты.

- Живность какая-нибудь есть?

- Есть. Ежи, ужи и лягушки.

- Ой, кошмар! Как вы там живёте?

   Март 2011 г.

 

            Т О Л О К А 

         Конец мая одарил землю настоящим теплом и умеренной влагой, трава росла сочная и мягкая. Коровы наедались быстро и, мягко поджав ноги, укладывались отдыхать. А отдых у бурёнок особый: лежат, подставив свежему ветру приподнятые головы, глаза полуоткрыты в умилительной блажи; лишь челюсти не знают покоя: ритмично, наискосок двигаются монотонно и медленно — пережёвывают всё, что в спешке заброшено в желудок. В последние два дня было очень ветрено. Хвосты животных, заброшенные на спину кругляшами, - верный признак перемены погоды.
          За усердными долгими ветрами всегда приходят дожди как врачеватели для измятых трав и поломанных кустарников и деревьев.
          В безделии я хожу и срываю полусозревшие, величиной с мизинчик до первого сустава головки дикого мака, в котором появилось сладкое, уже не терпкое молочко. Мы, деревенские дети, ели только такой степной мачок, не дожидаясь полной зрелости, потому что сухие семена его превращаются почти в пыль и не имеют никакого вкуса. Пальцы липнут от яркого оранжевого сока, выделенного пораненным стебельком, и пахнут пронзительно и чуть опьяняюще
         Поле, на котором от частых выпасов стАда образовалась толока, начиналось с колхозного птичника. Куры заходили далеко от длинного, выбеленного известью сарая и, не желая возвращаться, тут же под кустиками оставляли после себя яйца. Как радостно было обнаруживать по два-три сразу и складывать в торбу из мешковины. Иногда мы с мамой приносили домой до 50 штук яиц 
- Ещё два раза по столько же — и купим в сельпо штапелю тебе на платье, - говорила мама. - Сейчас такая расцветка есть — глаз не оторвёшь.
           Назавтра в поисках яиц наблюдаем такую картинку. Из-за густого вЕничья выходят четыре курицы в ряд, неся в клювах полуживого ужа. Головка с оранжевыми ушками, расклёванная бойкими несушками, безжизненно свисла вниз, а верёвочка, зажатая кровожадными птицами, ещё подрагивает и слабо извивается. Наткнувшись на людей, белые леггорки дружно сворачивают в сторону, чтоб мы не отняли у них вкусное живое мясо. Вот тебе и безмозглая курица. 
         На глаза попадается пышный зелёный шар перикати-поля. Но что это темнеет под ним? Серо-коричневый комочек неподвижен, ушки мирно лежат на спине. Господи! Да это ж зайчонок! Глаза полуоткрыты! Значит, он меня видит? Стою, боюсь пошевелиться. Сразу вспомнилось, как дедушка рассказывал, что зайцы спят с открытыми глазами. В ветреную погоду они теряют способность чувствовать опасность, сонные, обессиленные скорой переменой погоды, сидят в укромных местах и тоже дремлют. Осторожно шагнула к нему поближе — не шевелится. Протянула руку — и ушки уже зажаты в мгновенной крепкой хватке! В этот же миг раздался пронзительный детский крик! Надрывный, перекатный, перепуганный крик ребёнка
- Ну что ты, дурашка, так кричишь? Я тебя не обижу 
         Сняв фуфайку, я засунула дрожащий комочек в рукав, крепко зажав его в конце. Оказавшись в темноте и тепле, зайчонок умолк 
- Ну вот! А ты кричал! У нас в саду живут зайчики, я выпущу тебя к ним, и тебе будет хорошо с ними
         В саду у дедушки в глубокой яме жили кролики. Они проделали в земле многочисленные норы и шныряли туда-сюда, большие и маленькие, чёрные и рябые. Дед бросал в яму разный бурьян, кочаны кукурузы, а чаще — ветки акации, на которые кролики дружно набрасывались, за полчаса превратив их в белые обглоданные палки. Время от времени хозяин поднимал остатки корма, зацепив его тяпкой с длинным держаком. 
         На время обеденной дойки я отпросилась у мамы, чтобы сбегать домой 
- Отпустила бы ты его на волю, этого зайчика, - советовала мама. Но я так умоляюще смотрела на неё, что мама больше не решилась что-либо сказать
И вот я уже дома, бегу по огороду в сад со своей драгоценной ношей. Открыла зажатый рукав — и зайчонок вывалился комком в яму. Очнувшись, он дико прыгнул на стену и, свалившись, снова застыл на месте. Кролики равнодушно прыгали вокруг, занимаясь своим непрерывным жующим делом, казалось, что пришелец их вовсе не интересовал.
- Ничего, - подумалось мне, - привыкнет зайчик к ним, они обязательно подружатся и будут весело резвиться и играть в догонялки.
          А зайчонок снова и снова прыгал на отвесную стену, не желая мириться ни с новым жильём, ни с его обитателями. Я была уверена, что зайчик проголодается и станет вместе со своими братьями обгрызать листья и кору на ветках акации.
         К вечеру, догнав стадо только до середины хутора, я в нетерпении побежала домой и вскоре, запыхавшись, нагнулась над ямой. Напрасно глаза мои тщательно осматривали каждый уголок — зайчика нигде не было видно. Может, залез в нору.
- Ты зайца ищешь? - раздался голос стоящего надо мной дедушки. - Его там нет, он выпрыгнул и убежал, я сам видел. Но он далеко не уйдёт, будет жить где-нибудь в саду, в зарослях сирени или под кустом винограда. Корму везде много. 
          В руках у деда была лопата со следами прилипшей свежей земли. Тяпка, которой он вытаскивал из ямы обглоданные ветки, валялась рядом.
          Убежал — это ничего, значит, живой. Но почему так тоскливо стало на душе? И почему дедушка всё время смотрит в сторону, скользя взглядом по моему лицу? Лучше бы мне он не попадался, этот зайчик…
          Январь, 2014 г.

 

                                 Ё С Ы П

 

   Зимы у нас на Кубани были в то время суровые, с метелями и тридцатиградусными морозами. Весна же наступала дружно, уверенно, без затяжных мартовских холодов и сырости.

      От весеннего солнышка в отапливаемой комнате с маленькими окнами на улицу становилось веселее, уютнее. Кот наш уже не выдерживал тепла печки, соскакивал на пол и укладывался на солнечный квадрат, нервно постукивая хвостом по чуть нагревшемуся месту — надоела мне ваша пыльная печь, можно обойтись и без неё.

       Одного солнечного уюта было мало, хотелось что-то изменить, прибраться к холодноватым весенним праздникам. Но что можно сделать? Выбелить известью стены, подмазать глиной, разведённой свежим коровьим помётом, земляные полы. Такую уборку обычно делали к Маю, пасхе или троице, т. е. ближе к теплу. К этому времени можно открыть и неотапливаемую комнату, которая зимой служила амбаром с кучами зерна и початков кукурузы. Единственной мебелью здесь был деревянный топчан, на нём летом спала Шуня — так ласково прозвал дед внучку Шуру.

       Весна ровно переходила в лето. По ночам на хуторе кричали сычи — кукував, кукував! Потом закатывались неподражаемым смехом.

        «Сыч смеётся не к добру», - говорили селяне. Как он кричал к добру, никто не знал, поэтому не любили люди эту зловещую птицу, вернее, боялись её. Вспоминали, что у кого-то под крышей он орал три дня подряд перед тем как пришла похоронка на солдата, кому-то накликал смерть в семье или падёж скота. Заслышав сычиные раскаты, особенно отчётливые при луне, говорили шёпотом: «Опять сыч хохочет».

       За неделю до троицы мать засобиралась освежить комнаты. Под рукой помимо извести был только один отделочный материал — газеты. Они пестрели великолепными снимками вождя — холёного, сдержанно улыбающегося, с приподнятой на уровне плеча ладонью.             Заклеить такой газетой изъеденную короедом дверь в холодную комнату — это же просто красота! Мать Шуни, загоревшись хорошим делом, быстро сделала редкую болтушку из муки и намазала ею дверь. Газета легла цепко, слегка попузырилась, правда, портрет вождя стал пятнистым, и это слегка насторожило устроительницу быта: можно ли столь вольно обращаться с ним, вдруг таким рябым лицо и останется. Она успокоила себя тем, что надо подождать, пока высохнет, а если что не так, то можно и содрать, лишь бы Марфа не была свидетельницей испорченного вида генералисимуса. Расскажет ведь всему хутору.

    Вечер поздний, не должна бы прийти, ведь у неё собираются бабы на посиделки. Сердобольные соседки к Марфе с пустыми руками не приходили: кто кувшин молока, кто кусок сала, а то и просто морковинку или свеколку за хвостик принесут. К весне погреб опустошался полностью, картошки даже на посадку не оставалось — всё съедала прожорливая команда, состоящая из четырёх детишек.

     Утром мать посмотрела на оклеенную дверь и ахнула от радости: ровная, словно выглаженная газета с увеличенным на полстраницы портретом в верхней части неузнаваемо обновила дверь, на неё хотелось смотреть и смотреть, подольше удерживая в себе чувство довольства и умиления. На работе о наведённой красоте в доме мать ничего не говорила. Как тут скажешь? Такая хорошая дверь получилась с портретом Сталина... Что-то не то, отреагировать могут по-разному. А если увидит кто — сразу можно будет понять, удачно хозяйка придумала или не совсем.

      Благодать держалась в груди целый день, работалось легко, в настроении была вся бригада, бабы ни разу даже не поссорились из-за рядков для прополки.

        Шуня днями хозяйничала дома одна, часто прибегала подруга Райка. И вот они вместе стали любоваться обновлённой дверью, гладили усатое холёное лицо, умильно растягивая губы в довольную улыбку. Интересно, куда подевались всякие ямочки и кривые дорожки на двери — извилины от короеда?           Прощупываются они или нет? А если сильнее надавить? В одном месте газета шпокнула и палец провалился, оставив рваный след.

      Рука Шуни непроизвольно поползла к портрету, пробуя почву там на предмет появления услаждающего звука «шпок». Шпокнуло на правом глазу вождя. Ой! А левый небось тоже шпокнет?       Левый не поддавался. Вспомнила Шуня, как учитель истории рассказывал, что полководец Кутузов был одноглазым. И стала она мысленно примерять на правый глаз вождя чёрную повязку, от которой он становился в её представлении похожим на пирата с «Острова сокровищ». Знала Шуня и по школе, и по разговорам, что товарищ Сталин великий, полководцем, кажется, его не называли, но войной против немцев правил-то он.

     И почему бы ему не быть одноглазым хотя бы на портрете? А пока в Шуниной голове вызревали всякие умные мысли, пальчик всё елозил левый глаз спасителя нашей страны и вдруг мягко провалился, образовав углубление до самого носа. А-а, вот в чём дело: ещё сыроватое тесто под газетой бесшумно поддалось, ну а бумаге некуда было деваться — разорвалась наискосок.

        Райка была на год старше Шуни, а посерьёзнее, осторожнее, на целых два, а то и три: украинцы, они люди рассудительные и хозяйственные.

         -Чё ты делаешь, дурочка, вот мать увидит, даст тебе за это.

       Шуне стало как-то не по себе, но что тут можно сделать теперь? Заклеить? Совсем слепой будет Иосиф Виссарионович.

     -Ой, да я скажу, что ты меня толкнула нечаянно, и под пальцами само прорвалось. Так же могло быть?

          -Ну да, прямо на глаза твои пальцы попали, - язвила Райка.

        Немного попереживав, ушли девчата из хаты во двор. Тут подбежал дурашливый Валет, ему играть с детьми — куском хлеба не корми. Шуня напялила на себя рваную фуфайку и ну валяться по разросшимся калачикам. Валет подпрыгивал, урчал, тянул Шуню за рукав, смешно упираясь лапами, падал, снова набрасывался.

        Скрипнула калитка — вернулись родители с работы. Мать с тяпкой на плече и ведром на согнутой руке. Видно было, что ведро нелёгкое, но нести его надо было только так — на согнутой в локте руке — вроде оно пустое или с травой для домашней живности. Бригадир овощеводческой бригады предупреждал:

        -Бабы, с огородов брать ничего нельзя.

        -А траву можно?

        -Траву можно.

         И понесли работницы «траву» на вытянутой руке.

       -Женщины, что ж вас перекособочило от этой травы? Она же лёгкая, и несите её как надо.

         Бабы сразу поняли, как надо, они были догадливые и послушные.

Постояли родители, улыбнулись Шуниным забавам и пошли в хату.

      Отчим Шуни Матвей был человеком пришлым, родом из далёкой Курской области. Мать так и называла его — курский соловей, хорошо пел, но по дому ничего не умел делать, потому что руки не оттуда росли. Напившись, яростно танцевал и на «пузе, и на спине». Широкие ладони его рук молниеносно переносились с одной части тела на другую — где только мог достать. Хлопки были частые и резкие. Музыку под его сумасшедший танец подобрать было невозможно, и никто даже не пытался подтанцовывать ему, он был солистом в этом деле. Вокруг кацапа сразу собиралась толпа, люди удивлялись и посмеивались: «Ну и Митька, откуда она его только выписала, такого прыткого?» Окончательно выбившись из сил, запыхавшись и побледнев, отваливал Матвей куда-нибудь в сторону, уходил отлёживаться. Фронтовые раны давали о себе знать, на отрезанной ступне ноги кожа расходилась по шву и начинала кровоточить.

 -Митька, совсем ты сдурел, посмотри на себя в зеркало, ты ж зелёным сделался, хоть бы пожалел свою несчастную ногу.

-Да хрен с ней, с ногой! Душу отвёл, вот и всё. Всё равно подыхать.

Мать мочила тряпку, обтирала закровившуюся культю, оборачивала старой мягкой рубахой.

-Лежи, чёртов кацап неуёмный. На вытребеньки ты мастак, а вот сарай накрыть — ума нет, опять корова в снегу будет стоять.

        Отлежавшись, Матвей шёл к сараю. Долго ходил вокруг, потом залезал на голые стропила, смотрел задумчиво куда-то вдаль, направив свой примечательный нос против ветра. На селе о нём говорили: сначала нос, потом Митька. И как только на морде с кулак мог вырасти такой носяра? 

-Ничё, ничё, - выходила из положения мать, услышав насмешливые рассуждения баб. - Что на витрине, то и в магазине.

           Бабы смеялись от души, незлобиво и развивали мысль дальше:

-Та чёрт с ним, с носом, магазин-то где нынче взять, всех мужиков на войне поубивало.

          Как стало известно много позже, Митькиного магазина попробовала не одна хуторянка, но в оправдание прикрывались одним доводом: ой, да кому он нужен с таким рубильником! Не скажите, бабоньки, не надолго, но всё-таки бывал нужен.

          Но вернёмся к Шуне и тем неприятностям, которые ни с того ни с сего свалились на её голову.

         Войдя в хату, отчим сразу обратил внимание на оклеенную дверь. Присмотрелся, и тут рот его приоткрылся и принял форму, когда произносят протяжное о-о-о. Маленькие глазки округлились и, насколько это было возможно, выпучились.

 -Ты посмотри, - кричал он срывающимся голосом, призвав в свидетели и бога и его ближайшую родственницу, - это же тюрьма!

       Шуня заметила, как мать быстро пробежала по двору с ведром к бочке с водой. На обратном пути она мельком взглянула на Шуню, и та вдруг почувствовала что-то недоброе и жёсткое в материных глазах. Дерутся они, что ли, там с папанькой? Вроде он не пьяный... Надо бежать, оборонять мамку. На крик прибегут соседи — и постепенно всё стихнет. Распахнув настежь дверь, Шуня стала свидетелем совсем другого: мать мокрой тряпкой пыталась смыть газету, а она никак не поддавалась, тогда она стала отдирать по полоске, бурча под нос что-то злое, пугающее Шуню.

 - Ты зачем это сделала, поганка такая? - шипел отчим.

 - Я нечаянно, Райка толкнула меня — и …

       Шуня не успела закончить свою убедительную ложь, как мать полоснула её мокрой тряпкой по плечу, задев щеку и ухо. Благо, дверь была открытой, Шуня пулей выскочила из хаты, не зацепившись ни за один порог. За двором, в саду, было спасительное место — густые заросли акации, сливы и бузины. Взрослые туда не полезут. Сверху образовался сплошной зелёный зонт повилики, казалось, пробраться сквозь него невозможно. Но снизу, куда не проникало солнце, листья без света опали и установился таинственный полумрак, в нём воздух стоял неподвижно, издавая душный цветочный запах.

         Согнувшись, Шуня проникла в самую середину, распугав купающихся в мягкой земле кур. Как здесь хорошо, тихо! Где-то в густоте яблонь скрывалась иволга и мелодично выводила свою неповторимую мелодию — не то признание, не то обещание: во веки веков! во веки веков! Щека и ухо горели огнём, плечо немного пощипывало. Но в душе не было обиды. Захотелось уснуть в этой зелёной благодати, и Шуня свернулась калачиком, подмяв под себя несколько молоденьких ростков сливы. Признание иволги стало постепенно стихать — она улетала куда-то высоко в небо, эта золотая яркая птица. И чем она поднималась выше, тем невнятнее становилось её загадочное «во веки веков!»

      Через неопределённое время стала слышна иная, призывная песня, тревожная и прощающая: Шу-у-ра-а! Шу-ура-а! Этот протяжный зов не уходил ввысь, а передвигался в пространстве — то дальше, то ближе. Проснувшись, Шуня узнала материн беспокойный голос — Шу-ура-а! Уже совсем стемнело, надо было выбираться из своего тихого, уютного убежища и идти туда, где, возможно, будут ругать, но уже не бить, потому что Шуня — это ласково, с любовью, как всегда называл её дедушка, Шура — без особого тепла, но уже и без угрозы на Шунину жизнь.

Осторожно выбравшись из зарослей — чтоб не узнали тайного места, - безошибочно нашла дорожку, почти пробежала по ней и тихо отозвалась:

 -Мам, я тут.

         Не останавливаясь и не поворачивая головы (злится ещё!), мать с некоторой долей равнодушия сказала:

-Иди домой.

        Шуня тихо поплелась сзади, ещё сонная, вялая. Скорее бы на свой топчан, под фуфайку (одеяла не было), и если не услышать, то самой себе придумать мелодию, с которой растворишься в пространстве, станешь лёгкой, как пушинка, и будешь плавать в нём до самого утра.

      Утром Шуня слышала возню матери над плитой, запах зажарки на суп, но вставать не спешила. Пусть уйдут на работу, за день всё забудется, и станет спокойнее на душе. Вечером мать расскажет, о чём говорили и спорили бабы на работе, и обязательно что-нибудь смешное, весёлое, без этого в огородной бригаде не бывает.

        Шуня ждала Райку: не терпелось рассказать о своих вчерашних злоключениях. Подруга, как всегда, появилась ближе к обеду — украинцы с утра по хатам не ходят.

- Ну, попало мне вчера из-за этого....

      Кивнула на ободранную дверь, хотя «этого» там уже не было. Кот Васька тёрся около ног, урчал, подрагивая хвостом, ждал ласки.

«Вот! - осенило Шуню. - Кот наш теперь не Васька, а Ёсып,» — так на селе именовали того, у кого имя было Иосиф. Кстати, бабушку Шуни на хуторе уважительно звали Ёсыповной. Райке понравилась Шунина выдумка, а тайна она хранить умела.

         Ёсып обожал ластиться, он давал укладывать себя на спину — так удобно было вылавливать у него блох, - засыпал с откинутой головой. Девчата гладили его шею, живот, тихо, удерживая смех, приговаривали:

 - Спи, Ёсып Виссарионович. Ты хороший, из-за тебя никого в тюрьму не посадят, даже если ты на трёх лапах прискачешь, а не то что с подратым глазом. Ёсып приоткрывал один глаз, слушал похвальные речи и урчал, урчал.

          Зимою кот ложился мягким воротником на шею, и тогда можно было свободно выпрямить ноги под фуфайкой, с Ёсыпом её хватало на весь Шунин рост.

          Удивительным животным был этот кот. Откуда он знал, что Шуня из школы за семь километров возвращается только по субботам. Вечером он выходил навстречу домов за пять-шесть от своей хаты, терпеливо дожидаясь хозяйку. В темноте Шуня замечала что-то белое, неровно передвигающееся вперёд.

- Ёсып! Ах ты мой хороший! Ну пойдём, пойдём домой, у меня гостинчик для тебя есть.

        Всю неделю косточки от курицы Шуня аккуратно собирала в газетку, хранила под старым ведром в саду у бабы Насти, где они с Райкой жили на квартире.

       Но однажды Ёсып изменил своей привычке, не пришёл на угол встречать Шуню. Ещё не закрыв за собою дверь, она спросила у матери:

 -А где Ёсып?

 -Нема Ёсыпа. Холуй убил из ружья. Сказал, что он у него голубей поел.

        Утром мать показала, где лежит убитый кот. Приполз-таки домой и умер в зарослях, рядом с Шуниным тайным убежищем. Вместе с подругой похоронили Ёсыпа в саду, у дорожки. Крестик даже воткнули в землю. А как же! Иные животные похожи на людей больше, чем они сами на себя.

 

 

Р О З О В Ы Й      К О Т

     К Варькиной корзине выстроилась очередь за яйцами - она пустила их на рубль дешевле. Бабы, стоящие рядом с тем же товаром, бурчали, мол, дура набитая, не умеет торговать.

     Пересохшая торчащая лоза в старой корзине задевала прохожих, на Варьку шипели, называли деревней, приехавшей из дремучего леса. Была мысль вернуться и оставить пустую тару в кузове машины, на которой сельчане приехали в Армавир на базар. Но все разошлись по делам, даже шофёр, захлопнув дверцы кабины. ушёл на поиски модной тогда «москвички» - мужской куртки с цигейковым воротником. А городские – они ж разные – могут позариться и на корзину, не хватало, чтобы ещё мать добавила лестных слов, окрестив раззявой или простофилей.

     И тут она наткнулась на своих – Степановы продавали картошку.

- Тёть Маша, можно я корзину оставлю, неудобно с ней по базару ходить.

- Оставляй, девонька, мы в неё мешки пустые будем складывать.

     Дёрнув на себе жикеточку, обмахнула рукой пыль с закрытых туфель на каучуковой подошве, пошла не спеша, помахивая пустой авоськой, - вдруг что попадётся нужное. Вошла в ряд; с одной стороны – фрукты, овощи, с другой – красота-то какая! – всякие поделки: собачки, кошки, хрюшки.       Сидящие коты побольше были выставлены отдельно – все выкрашены в розовый цвет с едва выступающими белыми пятнами. Морды задраны, глаза прищурены, завёрнутый хвост на ногах лежит - в общем, кот, знающий себе цену. Варя остановилась – ну как пройти мимо такого чуда!

- Бери, девочка, и украшение на столе, и копилка – сразу двух зайцев убьёшь, - предлагал мужчина средних лет в берете, руки испачканы чем-то белым - не то мука, не то мел.

- Нет, - испугалась Варя, - я просто смотрю, мне не надо, - и пошла дальше.

     Всякая всячина калейдоскопом крутилась перед глазами, бесследно оставаясь позади, а вот розовый кот не исчезал, он насмешливо посматривал на Варю, иногда хитро подмигивал, прикрыв один глаз, шевелил белыми усами.

      Перейдя через железную дорогу, оказалась на толчке: коричневые и синие жакетики, платья с выбитыми воротниками, лосёвые чувячки, начищенные до блеска туфли на высоких толстых каблуках – как в них можно ходить? – штапельные юбки-шестиклинки. Задержалась около одной: необычный тёмный, сине-вишнёвый цвет, чёрная атласная лента по низу. Дама с накрученной чалмой на голове кинулась примерять юбку на Варином животе: «Как раз на тебя, будешь носить и благодарить меня, вещь хорошая и недорогая». Розовый кот тоже одобрил покупку, слегка кивнув головой.

     Возвращаясь, Варя уже ни на что не смотрела, но думала только о том, чтобы не пропустить прилавок с многочисленными копилками. А вдруг их разобрали? Да нет же! Вот они! Розовые коты словно обрадовались ей, стояли довольные, с чуть поднятыми мордочками.

- Выбирай, какой на тебя смотрит, - весело предлагал скульптор с испачканными белыми руками. Все коты смотрели куда-то в небо. Варя долго передвигала их и нашла-таки одного, который уставился голубыми кругляшками прямо на неё. Авоська приятно потяжелела, Варя, чуть отставив руку, бережно несла покупку, направляясь к машине.

- О, Варюха кота в мешке купила, - съязвил Колька Михеенко, прозванный на хуторе Мабэлом.

- Ты, Мабэл, раскрой глаза, - подхватил нелестную шутку Андрей Лубинец, маленький мужичонка, уже успевший хлебнуть горячительного напитка.- Не в мешке, а в сетке. Где ты его такого выловила?

- Да рядом с гадюшником, где вы водку пили, - огрызнулась Варя.

- О, ты смотри какая! Молодая, да ранняя!

    Варя уселась на самой передней доске, поближе к кабине, спиной к обиженным умникам. Надо было спрятать кота, завернуть в купленную юбку, никто бы не лез со своими шутками.
     На просёлочной дороге машину нещадно бросало по колдобинам. Варя одной рукой держала авоську, другой упиралась в борт, и всё-таки нет-нет, да и ударялся замотанный кот, глухо издавая звук - тук-тук.

    Радостная, бежала Варя с горы к речке, за которой начинались огороды; а вот и наш, справа – ряд старых абрикосов-прищеп по меже. Мягкая утоптанная дорожка в тени деревьев вела в сад с кудрявыми вишнями, наклонившими свои ветви до самой земли. Нырнёшь под них – и как в балагане, солнечные лучи из-за густоты листьев сюда не пробиваются, прохладно и уютно здесь, и кажется, если спрятаться, то никто в жизни тебя не найдёт.      Как хорошо дома! Ку-ку! – приветствует Варю не отягощённая никакими заботами птица, без которой не представляешь своего дома – старой хаты, покрытой камышом, обширного двора, заросшего шпарышом и калачиками.

- Ну, рассказывай, - встречает заждавшаяся мать.

   Варя с умным видом молча ставит на стол покупку. Аккуратно развернула юбку. И…

- Свят, свят! – опешила мать.

   Розовый кот, похоже, был мартовский и только что вернулся с ожесточённых боёв: с отбитым наполовину ухом, вместо голубого глаза – бельмо, нос облупленный. Новая юбка засыпана белым порошком.

- Мам, - попыталась успокоить родительницу Варя. – Это копилка. Будем в неё мелочь бросать. Посмотри, на спине щёлочка прорезана.

- Ага, нам только копилки и не хватало. Правильно, деньги валяются везде, надо их прибрать - в копилку. Молодец ты у меня, дочка, бережливая.

    Резко развернулась и выскользнула через открытую дверь во двор, пошла успокаиваться, наверное.

   Варя бережно поставила розовое чудо на окно. Одноглазый кот весело смотрел на хозяйку. Волна приятного тепла заполнила всю грудь. Ну хороший же Кот! Она переставила его на выступ печи – да прелесть какая! Гордо так смотрит с высоты, ухо торчком, ну отбито второе, да он такой ещё лучше!

- Передаём концерт по заявкам, - объявила чёрная картонная тарелка на стене (довоенные репродукторы) И Кот запел:

Хороши весной в саду цветочки,

Ещё лучше девушки весной!

Встретишь вечерочком милую в садочке –

Сразу жизнь становится иной.

Ну прямо-таки кошачья песня!

- Сам сочинил, Котик? Где же ты ещё можешь встретить свою милую,= как не в садочке? И, конечно, весной! Ободрённый Кот снова запел Вариным голосом:

      Встретишь вечерочком кошечку в садочке...

      Схватив с припечка Кота, Варя пустилась с ним в пляс.

     Со временем мать стала забывать про Варькину дурость, и в копилку стали шлепаться монетки разного достоинства, большей частью серебро, что толку с этих медяков?

     Кот становился всё тяжелее, но ждать, пока он наполнится доверху, наверное, пришлось бы очень долго. Варя страдала от безденежья, не за что было сбегать в кино на Вревский, там в клубе его крутили дважды в неделю.         Несколько раз она пристраивалась к подруге, родители которой всегда имели деньги на расходы. Выглядывая из-за Райкиной спины, скороговоркой спрашивала: « Дядь, на рубль двоих пУстите?» Кинщик Петрович всегда пропускал – спасибо ему, а вот брюхатый боров Павловский таких просителей гнал в шею. Пробовали залезть в клуб через выбитую шибку в окне – получалось не всегда, однажды Варю за шиворот вытолкали в коридор. И стыдно, и обидно.

    Как-то, придя из школы, она застала отчима за добыванием денег из Кота. Он вставил нож в прорезь и стал тихонько потряхивать копилку. Монетка, попав на наклонное лезвие, соскальзывала наружу.

- Варя, прости меня, но курить со вчерашнего дня нечего, хотел вытрясти на махорку, всего 40 копеек.

     После этого Варя сама стала таким же методом доставать рубль на кино.

    За двором уже дожидались подружки, и Варя в спешке неловко повернула нож - в спине Кота образовалась дырка с неровными краями. Ну что тут поделаешь? Вытряхнула всю оставшуюся мелочь – копилке пришёл конец. А Котик весело смотрел на Варю одним глазом, ничуть не обидевшись за повреждение.

   Дорого отдала бы Варвара за то, чтобы в её взрослой жизни чаще появлялся Розовый Кот - душевная радость далёкого послевоенного детства.

 

     Декабрь, 2011 г.

 

ЖЕЛЕЗНЯК

 

    В марте Нина купила месячного поросёнка, чтобы откормить его до ноябрьских холодов. СажкА тёплого не было, хозяин строил грандиозные планы обустройства подворья только в хмельном состоянии, а выйдя из него, трезво рассуждал: да проживём как-нибудь, зачем город городить, всё равно помрём. Куриный домик со щелями в палец, кое-как прикрытый толью, годился лишь для летнего содержания животных.

    В то время появилась новая, рябая порода свиней, выносливых, а главное, - сальных. Мясо быстро съедалось, а вот с солёным сальцем можно было жить не поглядывая до самой осени.

      В комнате, где топилась печка, по земляному полу гулял ветер, и на выпущенном на обозрение поросёнке реденькая шерсть сразу поднялась дыбом — замёрз, бедняга. Под прИпечком, подумала мать, тоже спасения не будет, как ни настилай тряпок, потому что делались эти нужные закутки в хатах ниже пола, углублённые.

       Решили, что выход один — посадить новосёла в русскую печь, легко протопив её бурьяном или соломой. Так и сделали. Почувствовав тепло, будущее мясо перестало нудеть и, освоив территорию, улеглось на подстеленную старую фуфайку. Нина, животновод по природе, быстро взялась за приготовление еды: сварила из кукурузной муки мамалыгу, разбавила её молочком и на сковороде поставила с краю печи. Вскоре послышалось чмоканье, значит, понравилось блюдо, некапризный хрюша попался.

     Чтобы сохранить тепло подольше, широкое отверстие печи прикрыли заслонкой, оставив щель для воздуха. Мать часто заглядывала к печному обитателю, мыла пустую сковороду и подливала свеженькой еды. Вскоре она обнаружила, что поросёнок ещё и аккуратист: все свои нужды, малые и большие, справлял он в противоположном от подстилки уголке. Вот тебе и свинья!
     Через два дня малец беспокойно захрюкал — значит, холодно ему. Пока Нина протапливала печь, дочка Шура закутала маленького свина в отцовскую рубаху, оставив только голову, и носила его, как куклу, по комнате, напевая ему песню про матроса Железняка:

                     Лежит под курганом, обросшим бурьяном,

Матрос Железняк - партизан.

      Розовый влажный пятачок нежно касался её щеки, а шерстинки на ухе щекотали шею.

- Мам, пусть наш кабанчик будет Железняк, - предложила горазда на выдумки дочь.

- Ещё чего придумай... Свиней Васьками да Машками называют. Железняк — герой, к тому же погибший. Хочешь, чтоб сдохло порося?

       С мамкой не договоришься. Ладно, пусть он для неё Васька, а вот у нас он Железняк, правда, хрюшик? И пошла скакать по хате, животное только утробно покряхтывало, приоткрыв серые свинячьи глазки с длинными редкими ресницами. Дочери пришлась по душе живая кукла, она таскала её по двору, показывала подружкам и даже собралась с ней спать на печи. Опять же вредная несговорчивая мамка: «Наделает он тебе под одеялом, воды нет, побежишь в речку мыться».

      В мае, когда стало тепло, Железняка переселили в сажок, а он как там и жил: залез сразу двумя передними ножками в корыто и стал смачно чавкать — хорошую еду даёт хозяйка. И солома мягкая.

      Придя с работы, Нина обязательно выпускала своего рябого питомца погулять по двору. Поросёнок шалил, как малое дитя: там разгонит кур, купающихся в золе, там увяжется за убегающим недовольным котом Ёсыпом, а с дурашливым Валетом затевает игру. Пёс, делая испуганный вид, пятится назад, потом, будто осмелев, залегает, положив голову на вытянутые лапы. Разбежавшийся свинёнок резко останавливается перед ним, двиг-двиг пятаком по сторонам — и побежит в сторону, дескать, боязно угодить в раскрытую пасть этого игруна, неизвестно, что у него на уме; Валет за ним в погоню, настигнув, начинает кружить вокруг, дескать, никуда не денешься, догнал я тебя и взял в плен, а тот вертится, пытаясь прорвать оборону. Мать с дочерью любовно наблюдают за этой игрой, а Шура хохочет и подзадоривает: «Дай, дай, хрюша, в бок этому лохматому дураку! А ты, слюнявая морда, не гарчи на него, он ещё маленький!».

      Начал Железняк расти, как на дрожжах — бегает по двору упитанный, чистый, словно его купают каждый день. К осени, по оценке матери, он весил порядка шести-семи пудов. « Это уже не поросёнок, а подсвинок», - говорила она.

     В октябре по речке, захватывая пустые убранные огороды, пустили колхозную отару. Берега узкой Казьмы шевелились от серых бугорков передвигавшейся массы овец. Где-то сзади плёлся с ярлыгой чабан, окружённый несколькими собаками-пастухами. Сюда, к речке, и направился наш Железняк. Учуяв неприятный запах креалина, остановился, приподняв морду. А к нему уже неслись собаки. Не успел развернуться, как его окружила свора зубастых псов. Накидываясь по два-три, они рвали шкуру визжащего поросёнка. На шум драки с криком и свистом прибежал чабан, но собаки, сделав своё чёрное дело, рыча и огрызаясь, расходились в стороны, а от израненного животного остался кровавый след.

    Мать заметалась по двору, не зная что делать. Прибежавшая соседка принесла зелёнку, начали втроём заливать на спине и боках как ножом разрезанные раны. Упал, бедный, в солому, дрожит весь, не поднимается. Кто-то советовал вызвать ветеринара, но пока это доберёшься пешком до Вревского и обратно... Около соседского двора увидели бедарку, значит, Алёха Смола приехал на обед.

- Алексей Кузьмич, - взмолилась Нина, - поезжай к Кобзарю, скажи, что у нас подсвинка собаки чабанские порвали, может, ещё спасёт...

      Бригадир, не глядя на просительницу, кивнул головой, сказал, что он как раз туда и собирался.

Кобзарь, ответственный работник и просто отзывчивый на чужие беды человек, не заставил себя ждать. Легко спрыгнул с бедарки высокий статный мужчина, ещё не снявший с себя военную гимнастёрку и фуражку защитного цвета.

- Посмотрите, Дмитрий Васильевич, может, дорезать его, - волновалась мать.

Молча присел на корточки, пощупал дрожащее животное, открыл свой чемоданчик и сделал два укола.

- Не беспокойтесь, очухается ваш кормилец.

     Часа через два дайте ему вволю сыворотки или кисляка — у него появится жажда.

      Не было в ту пору ни оплаты, ни подачек за услугу, лишь дважды спасибо, спасибо да уважительное обращение по имени-отчеству.

    Успокоенные, сидели мать и дочь, каждая со своим раскаянием и виною. Двенадцатилетняя Шура корила себя за то, что, не послушавшись мать, тайно называла кабанчика Железняком, вот и побывал он в жестокой драке, как тот погибший матрос.

  Матери неприятно было вспомнить, как лицемерно обратилась она к Алёхе Смоле по имени-отчеству за помощью, потому что жила между ними давняя затаённая неприязнь друг к другу, когда Нина, взорвавшись, задрала юбку и показала бригадиру голую задницу. С Дусей, теперь его женой, тоже вышел казус. Алёха, неженатый мужик, давний холостяк, стал запохаживать к Омельченковой Евдокии, так сказать, вдове на выданье. Она, грамотная женщина, работала в колхозе бухгалтером. Всегда опрятно одета, со всеми одинаково вежлива. С хуторскими бабами дружбу не водила, но и не сторонилась простого люда.

 

     Пришла как-то со всеми к пруду корову доить, нагнулась зачерпнуть воды и вдруг с криком отпрянула назад: «Ой, лягун какой сидит!». А Нинка возьми да и ляпни: «У Алёхи Смолы бОльший лягун, да ты не боишься!».

     Дуся, смутившись, ничего не сказала, ополоснув ведро, молча отошла в сторону. «Ну надо же было такое трёкнуть, - ругала себя Нина. - Этот чёртов язык всегда впереди мозгов бежит». Вот и пришло оно, наказание, за глупость и осуждение ближнего своего. Теперь оба они соседи наши. Внешне отношения ровные и доброжелательные, а где-то внутри сидит давняя заноза, нет-нет да и кольнёт, напоминая о прошлом.

     Посидели, поискав грехи в душе, повинились. Каждая про себя решила, что надо жить иначе: одной быть более сдержанной, другой — послушной.

 Ближе к зиме по двору неуклюже расхаживал откормленный лопоухий боров с расплывшимися чёрными пятнами по бокам и брюху. Будет к рождеству в доме и сало, и мясо!

 

КОРОВЫ ТОЖЕ ПЛАЧУТ

       Корова у матери была раскормленная, как ланка. Не знаю, с каким животным она сравнивалась, но знаю, что это и сейчас остаётся похвальной характеристикой домашнего скота. Может быть, с ланью? Корову, конечно, нельзя назвать грациозной и стройной, но упитанность, лоснящаяся шерсть, ухоженность — это, несомненно, связано с пониманием красоты по отношению к животным. Одного опасалась мать — ожиревшая скотина могла погибнуть при отёле. Но всё кончалось благополучно, и после зимы, когда коров в первый раз выгоняли в стадо, наша была самая видная. На иных жалко было смотреть: выступающие рёбра, шерсть длинная, всклокоченная, ляшки сплошь покрыты плоскими кругляшами засохшего навоза. 
      На ослабевших худых животных набрасывались сильные. Еле передвигающуюся худобу валили с ног, могли забить до смерти. Поэтому слабых коров и тёлок выпускали попозже, когда стадо успокоится после длительного застоя.

На хуторе всем было известно, у кого какая корова по надою молока. К нам часто приходили покупатели, но мать всем отказывала, хотя нездоровье уже давало о себе знать. Наконец решилась продать, оставив себе тёлочку для души.

        Как же так, сразу без коровы остаться? С Первоказьминского приехал чабан на телеге, привязал к ней Юльку и медленно отъехал поздно вечером, чтобы новая хозяйка подоила её на ночь. Часа через два дядька остановился около нашего двора с пустой телегой. Стал рассказывать, что корову подоить не смогли даже связанную. Сделалась как сумасшедшая, била ногами по ведру, ревела. Потом оторвалась и сбежала. Подумал, может, она вернулась на старый двор? Мать, обеспокоенная, отвечала, что коровы не было.

         Мы с матерью ночью пошли искать Юльку. Около нашего скотарника было небольшое поле, засеянное кукурузой на силос. Вдруг зайдёт, нахватается молодых побегов и обдуется, то есть переест; если не помочь животному вовремя, может погибнуть. Жалко. Хоть и продали её, но в душе она ещё долго будет оставаться нашей. Ходили вокруг поля, звали, прислушивались — тишина. Возвратились домой за полночь. Почему-то чувствовали себя виноватыми перед людьми, купившими у нас корову. Мы их хорошо знали: примерные хозяева, он старшим чабаном работает, телега с лошадью всегда при нём, так что свежей травой корова постоянно будет обеспечена.

      Беглянка пришла домой только к утру, стояла с обрывком верёвки на шее около закрытых ворот, тихонько мычала, перевесив через верх голову во двор.

- Юля, ну что ж ты, дурочка, пришла, мы же тебя в хорошие руки отдали.

Возбуждённое животное нервно переступало на месте, вымя отяжелевшее, по ногам с доек стекали струйки молока. С огромных коровьих глаз катились слёзы.

- Заходи, подою тебя, чтобы легче было.

        Когда прошло стадо, мать, накинув налыгач на рога, сама отвела Юльку на новое подворье. Домой она больше не прибегала, обиделась, наверное. Хозяева жаловались, что покупали якобы молочную корову, но давала она третью часть от того, что надеялись получить. Ещё говорили о том, что нельзя жалеть о проданной скотине, ибо толку с неё не будет.

           Осенью яловую корову продали армянам на мясо. 

Январь, 2012 г.  

 

 

 

                       

                         Корова с характером

 

К Антонине Кротовой приехала внучка с двумя детьми на постоянное жительство.

Корову Антонина уже не держала — не было сил ухаживать за животным. Молоко брали у соседей.

   Рая Омелина страдала жестоким радикулитом, ноги совсем отказывались ходить. Молоко она отдавала тому, кто подоит корову. Вот тогда-то Антонина и поняла, что лучше молока, чем у Райкиной коровы, ни у кого нет. Вкус и жирность были такими, как в магазинных сливках. Дети, попробовав Райкино молоко, от другого отказывались.

- Рая, - увещевала Антонина, - ну зачем тебе корова, если молоко ты отдаёшь людям? Бедная скотиняка стоит неухоженная, полуголодная, одна дойка уже усохла, потому что доят по-разному: кто-то добросовестно, а кто тяп-ляп — и готово. К тому же она и староватая, 9 лет — коровий век. А ей, ты говоришь, уже 8?

- Да я сама думала про это. Кабы кто купил, отдала бы по сходной цене.

    Пришла домой.

- Ну что, Натуся, купим корову? Райка отдаст за 900 рублей. Молодая хорошая корова стоит сейчас 2,5 — 3 тысячи. У нас таких денег нет. На три дойки, правда. Но нам этого молока вот так хватит, - показала на горло Антонина.

     На второй день к вечеру привели во двор кормилицу.

Караул! Как же её в божеский вид привести? Ляшки, бока почти до спины залипли от ссохшегося навоза — сплошные бляшки непонятного цвета.

    Корову поставили на снятую дверь. Стоит смирно, поглядывает по сторонам. И что они собираются со мной делать? Нагрели сразу четыре ведра воды, стали поливать со спины. Застыла наша Ночка и как вкопанная. Лили, пока с боков не потекла коричневая жижа. «А теперь можно скребком», - командовала бабушка.

    Хоть бы шевельнулась коровка, так ей понравились водные процедуры. Нашли в доме старое тряпьё, обтёрли барыню — и в сарай. Райка предупреждала, что молоко она отдаст, если только в яслях будет корм, хорошо бы сухое зерно. И это требование выполнили. «И ещё одно,- наказывала старая хозяйка, - она не будет стоять со спутанными ногами». Ну что ж, раз привели во двор худобину, будем выполнять все её прихоти.

    Утром бабушка и внучка пришли в сарай. Как ты тут, бурёнушка, на новом месте? Ах ты умница! Огромный круглый коровяк лежит в стороне, а она, чистюля, улеглась сбоку, на соломку. Глаза огромные, сине-зелёные, поблёскивают в темноте. Подоив по всем требованиям, отогнали в стадо. Купленных в одном селе коров, как правило, приучают к новому двору: вдвоём а то и втроём загоняют в калитку или ворота. Внучка пошла на край хутора встречать стадо, бабушка стоит около забора, чтобы закрыть дорогу дальше, к старому подворью. Напрасно старались: Ночка будто тут и родилась, спокойно вошла в калитку, недовольно, по-хозяйски фыркнула на собачонку — ходют тут всякие, путаются под ногами — и прямиком в сарай. С тех пор её никто не встречал — сами с усами.

    Узнав про купленную у Райки корову, соседка через дорогу каркала: «Вы ещё намучитесь с нею. Вы Райку хоть раз видели в обед на дойке? Вот то-то! А всё потому, что в стаде она не даёт доиться. Будете держать её в сарае три месяца после отёла».

- Ладно, Натуся, не обращай внимания на тех, кто ждёт беды на соседа, - успокаивала внучку Антонина. - Кобель, он каждый пень обссыкает.

    Перед отёлом корове дают отдых на полтора-два месяца. К этому времени молоко убавляется, стареет, а то и с горчинкой бывает. Прежняя хозяйка называла срок отёла приблизительно. Думали, что по молоку можно будет определить время запуска. Но только за неделю до отёла Антонина заметила, что телёнок сильно бьёт в бока. Зашли как-то утром в сарай, а Ночка заботливо облизывает белоголового бычка, тревожно, по-матерински мычит над ним.

    А отелилась она в декабре — как раз за три месяца до весны. Значит, в стаде её доить и не потребуется. Ай да Ночка! Ай да молодец!

 

 

 

                               П Р Я Н И К

 

       Корова Муля привела бычка непонятного цвета: серо-коричневый, с беловатыми мазками шерсти, ну точно тульский пряник, облитый глазурью. Потому и получил он такую кличку — Пряник. Бычок отставал в росте из-за грыжи, и хотя он справлял малую нужду беспрепятственно, но внушительное утолщение под брюхом свидетельствовало о том, что годится он только для забоя. Когда ему отказали в молоке, переведя по возрасту на подножный корм, Пряник сам нашёл себе вкусный молочный продукт. В полдень, спасая телка от жары и назойливых мух, его отпускали в прохладный сарай, где при входе был сделан станок для доения коз. 
    Предводительница козьего стада Сонька имела преимущество заходить на дойку первой. Пока хозяйка готовила подкормку для коз, Пряник, изловчившись, подсунув голову под брюхо козе, подсасывал вкусное парное молочко, а Сонька и не возражала: приподняв ногу, спокойно стояла, прядя ушами. Пряник был совестливый бычок — он довольствовался одной дойкой. Подкуштует молочка — и в сторону как ни в чём не бывало. Приходила хозяйка, усаживалась на стульчик и начинала цвиркать белыми струйками в маленький малиновый подойник с ручкой.

     Сонька, стервозная ты животина, как ты умудряешься однобоко наполнять вымя?

     Но потому как предводительница была самой молочной козой, ей всё прощалось, так как и с одной дойки хозяйка надаивала больше, чем у остальных с двух.

    Однако, как говорят, сколько бы верёвочке не виться, а конец будет: забалдевшего Пряника застали на месте преступления. Хозяин быстро соорудил перегородку, и бычок, вытянув губы, довольствовался только запахом молока.

     Годовалых бычков уже можно забивать на мясо, а Пряник всё ещё оставался телком на вид месяцев семь-восемь. Решили отправить его в стадо, мол, на воле, глядишь, быстрее вырастет.

    Коров при надобности водили к колхозному бугаю, так и пастуху было спокойнее: эти красноглазые ревуны способны на всякое. И тут Пряник, маленький, но упитанный бычок с коротким туловищем, стал проявлять жгучий интерес к противоположному полу. Он то и дело прыгал на коров, но пастух не обращал на это особого внимания, дескать, балуется телок. К осени оказались стельными полуторагодовалые тёлки, которым полагалось ходить в девицах два — два с половиной года. Коровы тоже не проявляли никакого беспокойства, чтобы отправлять их на ферму к быку-производителю. Если корова оказывалась крупная, высокая на ногах, Пряник, подпрыгнув, как мячик, успевал сделать своё дело на лету. 
    Постепенно всё стадо признало Пряника хозяином коровьего царства: куда бычок направит свои стопы, туда и стадо плетётся. Пастух Тумай, приезжий мордвин, потерял покой: как ни ори, как ни размахивай палкой с набалдашником, а глупые животные, словно не замечая разъярённого человека, вильнув в сторону, спешат за Пряником. А он, сволочь, вспомнит, что вчера в седле, где сходятся два небольших холма, была вкусная сочная трава, - и попёр туда перед самым обедом, когда бабы уже сидят у пруда в ожидании стада.

       Туман, ну что у тебя часов, что ли, нет? Пригнал коров на целый час позже … Хотя бы по солнцу определил, что уже давно пора быть на месте.

   Тумай, весь красный, потный, пытался объяснить недовольным бабам причину задержки, что-то говорил о бьющем оводе, загнавшем стадо не в ту сторону.

- Чёрте что мелет эта мордва, да если на скотину нападает овод, она, задрав хвост, бежит к воде, а тут в чисто поле понесло её, дурную. Что-то темнит пастух...

    А бедному Тумаю как признаться, что стадо пошло за недорослым бычком, у которого чуть проклюнулись рожки.

Однажды, вымотавшись, с трудом завернув стадо на протоптанную дорожку, которая вела прямо в хутор, Тумай не выдержал. Он, увидев за воротами хозяйку мерзопакостного бычка, заорал: 

    -Заберите эту ё...ую коврижку из стада или же завтра сами пасите коров, у меня больше нет сил справляться с вашим бугаём!

     -Да какой же он бугай?

   Зимой хозяевам коров и тёлок стало видно, что в стаде есть бугай, вот этот самый недоросток Пряник, которого Тумай обозвал коврижкой.

- Куда же ты, скуластая морда, смотрела, он нам всех тёлок перепортил. Коровы уж ладно, и то неизвестно, каких телят они приведут. Может, таких же , как этот мелкий бычок с грыжей...

      Весной стадо погнал другой пастух, но уже без Пряника. Пришлось увезти виновника всех бед на бойню. А приплод, всем на удивление, оказался крупным и здоровым.

 

 

ХУДОТУТ

Посвящается  Владимиру  Удоду.
 

      Выдав поочерёдно дочерей замуж, баба Сюня осталась одна. Дочери жили в том же селе, но приходили только по надобности – приводили приболевших детей к бабушке, потому как в садик их, сопливых и кашляющих, не брали. Таблетками бабушка внуков не пичкала, а лечила по-своему: отваривала чабрец и мать-и-мачеху и, добавив для скусу медку, давала каждому по полстакана снадобья, потом одевала потеплее – и во двор, который, кроме забора с улицы, не имел границ; со двора – в огород, а там небольшая говорливая речка, с пескарями, раками и каким-то загадочным зверьком.

     Чтобы его увидеть, сидеть надо было тихо, не шелохнувшись. И вот он в привычных речных звуках осторожно пробирается сквозь камыши и прошлогоднюю траву, шевелящуюся от довольно упитанной мамаши-ондатры. Стоило восторженным детишкам глубоко вдохнуть, как чуткий зверёк, нырнув поглубже, исчезал.

      Бабы Сюнин огород круто спускался к речке, и дети, запыхавшись, раскрасневшись, преодолев такую «гору», взахлёб рассказывали бабушке про мокрую собаку с усами и длиннющими жёлтыми зубами.

      - А я вам что говорила? Если кто вздумает залезть в воду, разорвёт на куски, у неё ведь там ещё детишки есть, вот она их и оберегает.

     Болеть у бабушки – детишкам одно удовольствие. Однажды в саду они увидели красивую птичку: полосатая, чёрные полоски чередовались с ярко-жёлтыми; на голове хохолок, который при наклоне разворачивался в веер, с полосками поуже. Копошась в прошлогодней траве, она плакалась:

       - Худо тут! Худо тут!

       - Что это она говорит, баб Сюня? – допытывались дети.

    - А вот то и говорит, что там, где она гребётся, худо, значит плохо. Это она так обманывает людей, чтобы не подходили к ней и не мешали искать червячков всяких.

       - А где она живёт, бабуля?

     

     - Живёт она с людьми под одной крышей, но только у тех, у кого на доме кровля железная. Жесть летом накаляется от солнца, а худотуту от этого хорошо, можно, не обогревая птенцов, всё время летать за кормом, больно уж прожорливые худотята.

      - Под нашей крышей они тоже водятся?

    - Нет, наша хата покрыта шифером. У деда Лободы, что через хату от нас, там да, каждое лето по несколько семей вылупливается.

    - Бабуль, ну давай хоть одну семью к нам на чердак посадим. Дед Лобода разрешит, зачем ему столько много?

    - О-о! И не думайте! Взять в руки даже маленького худотёнка невозможно. Когда мы были такими, как вы, попробовали. Да и не рады были. Знаете, как защищается эта птичка? Засунула я руку в ветровик под крышей, чтобы схватить хоть одного, а они, учуяв опасность, все дружно хвостами поворачиваются. Только дотронешься до птенчика, а он как плюхнет на тебя горячей жидкостью! Вонь такая пойдёт, ничего не захочешь! Избавиться от зловония даже мыло не помогало. Вроде всё чисто, а смрад будто за тобой тянется, и никуда от него не денешься. Так что живёт эта красивая птаха только чтобы ею любовались да слушали обманчивую жалобу на те места, где она находится.

     Много позже мы узнали правильное название этой хитрой птицы – удод. Пропало очарование бабушкиного названия, а с появлением химикатов на полях исчезла и сама птица. Совсем недавно, на расстоянии добрых пяти десятков лет от детства, мы увидели пару удодов на краю кукурузного поля. Они греблись, мерно наклоняя головки к земле, всё так же распуская хохолок в пирамидальный веер. Но беззвучно. Куда пропала очаровательная жалоба, напоминавшая годы детства, ничем не омрачённую жизнь, которую мы и представить не могли без нашей бабы Сюни с её мудрыми уроками, на-значение которых сводилось к одному - чтобы мы не впали «во искушение» навредить живой природе.

 

 

Ноябрь, 2011г.

 

 

КНОПКА

   Кто-то из малолетних внуков из-за трудного выговаривания трёхсложного имени Аксюта назвал её Сюня. Имя так всем понравилось, и носила бабушка его до конца жизни.

       Баба Сюня жила на отшибе: односторонняя улица, с громким названием имени Гагарина, огородами спускалась к речке, через которую, разбежавшись, можно перепрыгнуть. Называется она поскромнее, чем улица, - Козьма. Каково же было наше удивление, когда по трассе в Армавир, за несколько километров до Урупа, мы увидели на указателе обозначение и нашей речушки – Бол. Козьма. Весьма удачное сокращение предполагало слово «Большая». Оказывается, наша Козьма большая. Наверное, где-то есть и малая? Но уж куда быть меньше нашей?

     Улица с именем первого в мире космонавта была тихой, с ухабистой кривой дорогой, по которой безопасно можно проехать только на телеге. И уж если появлялась редкая машина, грузовая или легковая, рёв стоял оглушительный, того и гляди, колёса отвалятся. Бабин Сюнин Карай не переносил такого безобразия и считал своим долгом обгавкать зловонный транспорт и гнать его, почти касаясь заднего колеса, до самой бани. Однажды, в гневе не рассчитав расстояния, оказался под колесом. Исчез надрывный собачий лай, а машина ещё долго урчала, поднимаясь в гору.

     Горевала баба Сюня: как жить без собаки в катавалах, заросших бурьяном в человеческий рост? И о чужаке, бывало, известит, и лисицу прогонит.

     Сельское радио работало чётко и безотказно, и дня через три к Аксюте пришла молодица с замотанным в тряпицу кутёнком, одна головка выглядывала.

- Ой, боже, яка пучеглазка, и малюсенька, прямо як кнопка.       Сравнение было настолько удачным, что собачка так и осталась Кнопкой. Черная, как смоль, гладкошёрстная, на кривых тонких ножках, с выпученными глазками, эта неприглядная псинка вскоре стала неотъемлемой частью хозяйки: куда бабуля, туда и Кнопка, бежит, как на верёвочке привязанная.

   В октябре, когда у нас на Кубани ещё плюсовая температура, Кнопка задрожала от холода.

- Правду люды кажуть, шо шелудявому поросёнку и в Петривку холодно, - прокомментировала ситуацию баба Сюня. - Ну шо ж с тобой делать?

   Слышала, что городские люди зимой шьют своим питомцам тёплые жилетики. Выставлять курам на смех свою Кнопку бабушка не хотела и вышла из положения очень даже по-умному. С исподней стороны фуфайки она пришила обширный карман, посадила туда дрожащую страдалицу и вышла во двор, где по утрам траву уже присыпало тонким слоем изморози. Кнопка быстро освоилась с новым местом обитания и, согревшись, высунула свою пучеглазую головку в дырочку между застёгнутыми пуговками фуфайки. Бабушка с собачкой всем очень понравилась, люди по-доброму смеялись, трогали носик довольной жизнью псинки, теребили острые ушки, находили ласковые слова.

     После тёплого уютного кармана Кнопка отказалась спать на подстилке около двери. Она подошла к кровати, уставилась выпученными глазками на хозяйку и стала тихонько повизгивать.

- Что, холодно тебе там? Ладно уж, прыгай на кровать.

     И Кнопка вмиг оказалась на подушке доброй старухи.

- Нет уж, извини, дорогая, но нюхать тебя всю ночь не собираюсь.

     Бабуля подхватила псинку под брюшко и положила к ногам. Маленькая Кнопка была понятливей иного человека: она никогда не пыталась подвинуться с отведённого места даже на собачий шаг. Она не будила старуху громким лаем, а, почуяв появление чужого ещё около двора, рычала, беспокойно прядя острыми ушками. Вскоре раздавался стук в ворота или окошко. Кнопка вскакивала возбуждённая.

- Вот, хозяйка, я зря не рычу, только по делу, я тебе не какая-нибудь брехливая собака, - говорила она всем своим видом.

     Не любила Кнопка долгих разговоров с бабами: вы тут языками чешете, а мне что делать? Если это было на улице или во дворе, она подходила к болтливой чужой тётке и, деликатно опустив свой тощий зад, писала ей на ногу: вот тебе сюрприз, иди домой мыться.

- Кнопка! И не совестно тебе так делать? – стыдила хозяйка свою телохранительницу. Кнопке совсем не было стыдно, зато разговор прекращался, и вот она, довольная собой, скрутив тонкий крысиный хвост бубликом, весело бежит сзади: идём домой, там еда, мягкая постель, и всё внимание хозяйки только мне.

     Собачий возраст Кнопки приравнивался уже к пожилому, когда Аксюта тяжело заболела. Псинка всё понимала, часами сидела на полу, чтобы смотреть больной прямо в глаза; если та опускала руку, она преданно лизала её, по-собачьи, как могла, успокаивала хозяйку.

    После похорон Аксюты животное отказалось есть. Ходила по комнатам, принюхивалась, запрыгивала на кровать - нигде нет. Свернувшись калачиком, днями лежала на той самой фуфайке с карманом – она пахла хозяйкой.

     Однажды утром дочь бабы Сюни, поселившаяся в доме, не нашла Кнопку ни в хате, ни во дворе. Ушла. Ушла умирать подальше от людей.

 

КОЗЁЛ БОРЬКА

    Кто-то из доброжелательных соседей донёс милиционеру, что Матвей, работавший охранником на элеваторе, ворует зерно. Страж порядка пришёл к нам поздно вечером. Осмотрел комнаты, заглянул под кровать, подошёл к кадке с отходами - их выдавали работникам элеватора. Засучив рукав, погрузил руку в бочку, внимательно рассмотрел то, что было в разжатой ладони.

- Ну что, - боком подскочил к нему хозяин — он был явно навеселе — нашёл хрен собачий? Давай лучше с тобой выпьем.

Максимов улыбнулся и молча сел за стол.

- Закусывать, правда, особо нечем, - суетился Матвей, но вот есть два огурца, только с грядки, да помидор.

     И стал разрезать чуть порозовевший овощ. Посидели, поговорили за жизнь. Матвей по пьянке жаловался, что жена уже загрызла его, мол, другие на такой работе живут, как у бога за пазухой, а ты не можешь даже в кармане принести. Сидят с дочкой целыми днями отходы перебирают.

- Пить умею, в карты кого хошь обыграю, попадётся баба на стороне — тоже справлюсь, а вот воровать не могу.

- Да-а, беда с тобой, Матвей Антонович, и посадил бы тебя, да не за что, - рассуждал захмелевший милиционер.

Гость уже собрался уходить, когда в комнату вошла жена Матвея, деликатно исчезнувшая на время выпивки.

- Может, молочка возьмёте, у нас корова отелилась.

- Да и взял бы, но я же, так сказать, при исполнении, неудобно как-то: по улице идёт мент с молоком, - и рассмеялся. - Мы тут недалеко живём, если супруга согласится прийти, тогда можно.

        Милиционерша пришла на другой день вечером, и с преподношением: на руках она держала белого козлёнка.

- Вот возьмите, коза двух привела, нам молока не достаётся.

В обмен получила весь вечерний надой от коровы.

        Так у нас в доме появился козёл Борька. Он весело, смешно подпрыгивая, бегал по комнатам, рассыпая чёрный сухой горошек, который легко можно было убрать. Но вот когда он, найдя укромное местечко, оставлял после себя парившую лужицу, умиление и весёлость хозяйки разом пропадали. На промокшую землю она насыпала золы, чтобы не было запаха, но он вскоре заполнил хату так, что хоть нос затыкай.

        На улице уже потеплело, но ночи ещё оставались прохладными, и Борьку отправили ночевать в сенцы, к корове. Утром открываем дверь, а он стоит на лежащей корове, бебекает, довольный, и трясёт бородой. Так и приспособился спать на тёплой мягкой подстилке, а Марта ничуть не возражала против незваного гостя.

        Борька, будучи сам козлячьим ребёнком, очень любил играть с детьми. Надувшись молока, он отправлялся на улицу, где его ждала ватага ребятишек. Живую игрушку дёргали за хвост, хватали за бороду, упирались головой в чуть показавшиеся рожки — бодались. Ему завязывали глаза, блеяли по-козлиному, а он в гневе поддевал невидимых обидчиков. С девочки сняли ярко-оранжевый берет и нацепили Борьке на голову. Он держался на его маленьких рожках как-то боком, с кондибобером, и дети смеялись до слёз. А тут ещё козёл при красной шляпке начинал рассыпать по траве чёрные орешки, потряхивая своим ободранным хвостом.

           На воле и при хорошем корме Борька быстро вырос и начинал подавать признаки взрослого козла. Бывало, бросит играть с детьми и увяжется за какой-либо тёткой; идёт сзади, бебекает, потом остановится, поднимет голову и, задрав верхнюю губу, с наслаждением нюхает воздух — хорошо пахнет тётка!

 

             Как-то в воскресение вышел на улицу и пропал. Хозяева беспокоились — не украл ли кто. Прибежали запыхавшиеся дети: «Тёть Нина, ваш Борька по базару ходит». А он, рассказывают, бродил по рядам, заглядывал в корзины и, найдя что-либо съедобное, стоял бебекал, пока его не угощали грушей или листом капусты. Нашёл бабку с морковкой и без спросу потянулся к лакомству.

- Ты посмотри, сатана рогатая,- кричала бабка, размахивая палкой. Борька, обиженный таким обращением, пошёл в наступление. Бабка отпрянула в испуге назад, а он, довольный собою, стал топтаться по разложенной на кучки морковке и посыпать её чёрными блестящими горошинами. Вокруг собралась толпа: такого представления на базаре ещё не видели.

       К обеду сытый воитель вернулся домой. Улёгся в коровьих яслях — отдыхает после ратных подвигов.

        Вскоре мы вернулись на старое место жительства — в колхоз. Борька чувствовал себя как рыба в воде: по улице и саду ходил свободно, большое подворье тоже в его распоряжении. Летом, когда дверь в хату была открыта, как хозяин, заходил в комнаты, попрошайничал. С пола через плиту на печку одним скоком забирался. Зайдёшь, бывало, в хату, а он на печи лежит, бебекает и трясёт бородой. Потом начал шкодничать. Дети уже не играли с ним — он стал бодаться. С далёкого Урала мамина кума прислала письмо, и в нём открытка. В пятидесятые годы в киосках появились глянцевые открытки с романтическими картинками: два сердца, пронзённых стрелой Купидона, влюблённая парочка на лодке, два лебедя на озере с кувшинками и прочие идиллии на фоне природы. На открытке в письме была надпись:

Люблю ли тебя я, не знаю,

Но кажется мне, что люблю.

          Мне тогда казалось, что лучшего признания в любви и быть не может. Я носилась с открыткой, показывала своим подружкам, умилялась видом склонённой женской головки на грудь возлюбленного.

            Мама позвала меня снять на ночь бельё, и я оставила письмо с открыткой на кровати. Борька тут же, как тать в нощи, забежал в дом, прыгнул на кровать, копытом насквозь продавил открытку, да ещё вдобавок обильно полил её. С кровати - на стол. Там в чашке стоял бурачный квас, приготовленный матерью для борща. Хлебнул, поднял голову вверх, поплямкал — понравилось, и выдул всё до капли. В это время пришла соседка за молоком и, остерегаясь собаки, заглянула с улицы в окно, а на неё козлиная морда уставилась: бек-бек-бек — что надо, тётка? Женщина в ужасе отпрянула от окна: нечистый, что ли, у них в доме водится?

           Заслышав шаги хозяйки, Борька спрыгнул со стола и пулей выскочил во двор — знает, скотина, что нашкодил.

- Всё, Митька, терпение моё лопнуло, куда хочешь девай этого чёрта рогатого, но чтоб я его даже во дворе не видела; совсем обнаглел, уже и богу палочкой в задницу тычет.

- Ну, может, зарежем? Мясо всё-таки.

- Не нужно мне это вонючее мясо. Забирай его в отару, пусть там куролесит...

           Матвей погрузил связанного Борьку на телегу и увёз на чабарню.

Наказали козла капустой! Он стал предводителем и гордо ходил впереди отары, указывая путь всему овечьему стаду.

 

 

 

                                 Чарлик

<dl>           От чумки пропал у нас маленький кутюшок Сёмка, как ни пытались мы его спасти. В том году эта собачья болезнь заглянула во многие дворы. Остались мы без сторожа, а главное, без забавы. Прихожу однажды с работы, а в коридоре сидит маленький чёрный кутёнок, привязанный узкой лентой к ножке стула. Жалобно так смотрит ещё не расширенными маслянистыми глазками. На тумбочке записка: «Мама, покорми собаку». Собака, величиной с варежку, терпеливо ждёт и следит за каждым моим шагом. Жадно лакал молоко, насытившись, поднял свою мордочку, всю в белых капельках, облизывается сидит. Освобождённый от «верёвки», начал обнюхивать углы. Понятно, зачем они ему понадобились. Взяла рукой под брюшко и вынесла во двор, посадила около спиленного дерева. « Понятно, хозяйка», - сказал он всем своим видом и, опустив задок, сделал лужицу. Оглянулся на своё творение, понюхал, - может, пригодится? - дважды смешно дрыгнул задней лапкой, пытаясь засыпать следы преступления, и поковылял опять к тому месту, где его кормили.</dl>

        Пришёл сын и сказал, что «бульдога» зовут Чарлик и что он такса, смешанная с дворнягой. Я немного была разочарована: не привлекали меня эти длинные коротконогие телохранители. Иная раскормленная псина бежит на поводке у хозяина, ножки кривые, брюхо чуть ли не по земле волочится. Не за что глазу зацепиться. Мечтала я о пекинеске с приплюснутой мордочкой. Но куда же теперь этого девать? Дарёному коню в зубы не смотрят.

          Чарлик рос в длину, ну, думаю, таким уродливым и останется. Потом как-то сразу
поднялся на ногах, видимо, сработали гены дворняги. И получилась очень даже симпатичная псинка: без подпалин, как у чистокровных родителей, чёрная, с торчащими локаторами-ушами. Месяца через три Чарлик начал проявлять охотничий нрав: стал гоняться за воробьями, в саду и огороде яростно разрывал кротовые кучи. Работает, бывало, лапами до изнеможения, часто просовывая нос в нору, потом притихнет, понюхает — и опять за дело. Во двор уже не бежит, а еле ковыляет, на носу ком земли прилип, из пасти красный язык свисает.

        Почувствовав всеобщее уважение к себе, стал шкодничать, зазнался, стало быть. По пятницам я приезжала домой на выходные из города. Перед отходом электрички успела купить в магазине приличный кус прессованного мяса — дома холодильник был пустой. Всю дорогу дразнил меня, изрядно проголодавшуюся, аппетитный аромат заморского продукта. Наконец-то я дома. Отрезала кусочек — вкуснятина! Не жирное, хорошо откусывается. Но вот досада, на кухне ни корочки хлеба. Час поздний, магазин уже закрыт. Пойду, думаю, попрошу у тёти Кати, нашей соседки. Вернулась быстро. К столу — а он пустой, нет мясца. На полу нож валяется; пробовал, наверное, отрезать, оставить хозяйке хоть немного — не получилось, пришлось утащить целиком. Под ложечкой засосало от голода, и злость и обида в
душе. А сама думаю: ну отчего же не стащить такое пахучее лакомство? Дверь открыта, около стола гостеприимно стул поставили — бери-не хочу.

       Вышла во двор. «Чарлик, сволочь, выходи»! В палисаднике зашевелился куст, и оттуда вынырнула чёрная колбаса, изрядно поправившаяся — ну-ка, слопать шестьсот граммов импортного мяса! Бежит, приветливо машет хвостиком: «Что угодно, хозяюшка? Готов во всём повиноваться...». Я молча замахнулась веником. О господи, да что это с ней? Никогда не видел её такой злой! Боком отскочил в сторону, пяля на хозяйку перепуганные глаза. Из-за мяса, что ли? Ну съел я его нечаянно... Что ж, убивать меня за это?

          В углу была привязана Альма, которую сын оставил на время командировки. Интересная смесь овчарки и колли. Сидит, выставив впереди высокие рыжие ноги, голова набок, наблюдает, что это у них за скандал такой. Вот и нырнул Чарлик в укрытие, уселся между ног, трусливо выглядывает. Ну ты же не станешь бить Альму веником? Она большая, может и постоять за себя.

И смех, и грех. Посмотрела на эту парочку, бросила веник и пошла на кухню. Что уж так расстраиваться, картошки-то можно нажарить? А мяса с твоей комплекцией надо употреблять поменьше. Так что всё к лучшему.

           Собачья чума бродила в наших местах долго, и пришла она снова к нам , теперь за Чарликом. Перестал, бедный, есть, от жАра залезал в таз с водой, долго стоял, тяжело дыша. Пробовали заливать красным вином, простоквашей — ничего не помогает. Начал прятаться от нас в кусты, помирать собрался, наверное. Позовёшь — не вылезает, только хвостом машет: где веточки зашевелятся, там его и найдём.

Работал у нас молодой ветеринар, Рома Смоленский. Отзывчивый парень, по-настоящему любивший животных.

          - Рома, голубчик, спаси собаку, так привязались мы к кобельку, не представляем без него своего двора.

          - Ну покажите, где он у вас.

А он тут как тут. Лежал же, не отзывался, но, почуяв чужого, приковылял-таки, мол, хоть и помираю, а двор охранять надо. Лаять уже не может, подошёл к ноге гостя, задрал ножку и пописал на Ромкину туфлю.

- Не такой уж он и умирающий, - смеялся Рома.

Не поленился парень, пошёл на конюшню, взял шприцем кровь у лошади, смешал с каким-то составом, после отстоя получилась прозрачная розовая сыворотка, которую он уколол собаке.

          - Вечером сделайте укол сами, - сказал он, осторожно поставив пробирку в стакан. - Наберите аккуратно, чтобы не смешать с осадком.

Так и сделали. На дворе ночь. Жив наш любимец или придётся его завтра закопать в саду? Чуть забрезжило, стала смотреть в окно флигеля во двор. Около стены дома стояла сетка-кровать, где на подстилке ночевал Чарлик. Смотрю, подошёл — и прыг на неё, легко так; свернулся клубочком и застыл. Спит, значит! Ночь не спала от волнения, теперь же не могла уснуть от радости. Спасибо Роме, не зря учился, знает своё дело.

        Чарлик ещё долго жил у нас, продолжая радовать и огорчать хозяев своим поведением.

Жаль было привязывать его — сидел такой обиженный, даже есть отказывался. Двор у нас загорожен со всех сторон, нет-таки, найдёт лазейку и убежит на целый день. Слышим, стучат дети в калитку:

           -А ваш Чарлик на базаре сидит.

Благо, рынок от нас недалеко, минут пять ходьбы. Приходим. Уселся, попрошайка, около прицепа с мясом, смотрит на покупателей просящими глазами. Рядом валяются несколько кусочков сала — это мы не едим. Нам бы мясца нежирного...

          - Чарлик, собака поганая, а ну домой!

Поджав виновато хвост, не сопротивляясь, потрусил через дорогу. Сидит у калитки, терпеливо ждёт.

           А то забежит в продуктовый магазин. Усядется посередине, усердно подметая пол хвостом, и ласково так заглядывает каждому в глаза. Кто печенье бросит — но пусть оно полежит пока, а вот если нежадная тётя колбаски откусит от палки кусочек, за это ей спасибо. Прибежит домой — и сразу к воде, жажда замучила беднягу. Каша стоит в кастрюльке нетронутая, а хозяева опять в тревоге — не заболел ли. Чтобы не умер с голоду, кладут рядом куриный пупочек или крылышко. Ладно уж, съем, чтобы вы спать мне не мешали.

          Утром развесёлая, взбудораженная здоровьем и сытостью псина бешено гоняется за воробьями и, разогнав ненавистных чиркунов, нарезает круги по двору, утробно рыкая в такт коротким быстрым прыжкам. Хозяева в радости и умилении: слава богу, резвится, не больной, значит.

          Наступило собачье возмужание, и потянуло Чарлика на поиски подружек. Прорыл под забором дыру и мотанул через речку на другую улицу. Чужой хозяин не выдержал наглого поведения кобеля, поломавшего в палисаднике кусты нежного декоративного мака, и пальнул по нему из пугача мелкой рваной дробью. Что ж такое? За что меня убивают? Звери вы на двух ногах, а не люди! Сучку держите и думаете, что кобели к ней не прибегут?

             Как ни больно, а добираться домой надо, не под забором же умирать? По своему огороду уже полз на животе. Добрался-таки. Грязный, мокрый, лёг около будки, безразличный ко всему: к ласкам хозяйки, к мясу и молоку. Только иногда лакал воду. Крови нигде не видно, нос сухой и горячий. Лежал неделю. Но победила жизнь. Сначала медленно передвигался по двору, потом стал учиться бегать, но уже не прыжками, как раньше, а семеня всеми ногами. В общем, оклемался. Когда хозяева увидели, что Чарлик опять трудится под забором, да так усердно, что земля веером от ног летит, решили, чтоб остался живым, посадить жениха на цепь. Сколько же обиды было в его глазах! Люди, люди! Что творите? Вас бы привязать за шею верёвкой, вы бы сразу начали кричать: «Свободу человеку»! А собаке, получается, она не нужна? Я, конечно, не какая-нибудь там Каштанка, слабый собачий пол, и всё же: так жить нельзя, лучше застрелиться.

          Хозяева, жалея страдальца, расширили пространство Чарлика до двора, сделав калитку в сад и огород. Дед тщательно заделал в заборе даже щели и проложил по всему периметру кирпичи и камни, чтоб не рыл. Ночью за хитрым, на всё способным ради воли кобелём не уследишь, стали отвязывать только днём.

              Сыну понадобилось взять у нас машину. Дверь в гараж и гаражные ворота открыли дорогу прямо на улицу. Ею и воспользовался Чарлик. Не прошло и часа, как дети прибежали к нашему двору: «Вашего Чарлика машина задавила».

        Чистая, лоснящаяся шерсть, нигде ни ссадины, ни кровинки, а тело обмякло и провисло между руками. Положили на траву. Судорога перекатно прошлась по всей длине — и всё. Зарыли Чарлика в саду под вишней, где всегда самосевом всходят и цветут астры.
По двору уже бегает другая собака, но в саду есть Чарликово место.

 

Март, 2012 г.

 

 

                     Собака Янка

 

      В куртке под мышкой я несу домой маленького щенка, тёплого, м ягкого и с мокрым носом, который тычется мне в голую руку и кажется ребёнком, таким безобидным и беспомощным. Час, проведённый на остановке и в троллейбусе, сделал нас почти родственниками: я — человеческая большая мама, а она (это была именно она) — крохотное собачье дитя, данное мне на воспитание одной собачницей, которая долго думала и выбирала хозяев для четырёх кутят от всеобщей любимицы Янки. Всех девочек заботливая хозяйка называла тоже Янками, мальчиков — именами папы, соседнего звонкого кобелька с пушистым хвостом и ушками домиком.
       Моя Янка толстая, с маслянистыми, ещё не совсем раскрытыми глазками и короткими ногами. Кряхтя, она направилась к батарее, где тепло, как у мамки под мягким боком.
      Ночью она начала жалобно и тонко скулить. Включаю свет: беспокойно кружит по паласу, принюхивается и плачет. Ах вот оно что: ищет отхожее место! И где это сделать, когда нет вокруг мягкой податливой землицы? Жёсткая цветная подстилка не поддаётся, как ни скреби, чтобы сделать удобную ямочку для таких целей.
- Яночка, моя хорошая, иди, вот твой туалет.
Я опускаю её в обувную коробку с ворохом мелко порванной газетной бумаги.
       Обрадовалась! Греблась, тщательно усаживая свой зад в сделанное гнёздышко. С минуту сидела, задумчиво уставившись мокрыми глазками в никуда. Выбираясь из коробки, смешно ткнулась носом в петельчатую подстилку, но тут же, перебирая передними лапками, понесла своё облегчённое тело опять к теплу.

      Ранним утром мы уже сидим в электричке; рядом на сиденье из лукошка с дугой-ручкой выглядывает перепуганная мордочка. Мать моя собачья! И куда это мы попали? Под нами что-то так громко и страшно стучит: сты-дык, сты-дык, сты-дык... Какие-то неугомонные, резко пахнущие люди, с большими сумками, которые они выставляют вперёд и подталкивают собою, словно они у них живые.

- Нечем платить, нет денег — выходите на следующей остановке, - кричит разбушевавшаяся тётка, обтянутая синим форменным пиджаком и с сумкой на животе. 
       Несколько молодых цыганок орут наперебой, машут руками, поправляют на голове шёлковые сползающие платки и трясут подолами длинных рясных юбок.
Кондукторша, ничего не добившись от них, подходит к нам, но уже молча шуршит длинной лентой, отрывает небольшой кусок и суёт мне в руку вместе со сдачей, смотрит преданно в глаза и с ласковой улыбочкой зажимает мои пальцы, ну прямо будто ей, голодной, дали плохо обгрызанную косточку, такую аппетитную и пахучую.

       И снова бесконечное сты-дык, сты-дык, сты-дык...
Наконец стало тихо, и мы оказались на свежем воздухе среди множества людей, которые быстро исчезли, направившись в разные стороны.
Я выпустила кутюху на травку, и она сразу поняла, что ей надо сделать — опустить задок и посидеть подумать.

       Мы идём по каменистой дороге, лукошко мерно покачивается наискосок, заставляя кланяться маленькую псинку. Нас догоняет фыркающая, резко пахнущая чем-то удушливым машина. Остановилась, гостеприимно распахнув перед нами дверцу. Полчаса урчания и частого подпрыгивания на крупных булыжниках — и мы дома.
 
       Загороженный по улице бабушкин двор, в нём выкрашенная, давно пустующая собачья будка. Вот тут и поселим новую хозяйку всего подворья. Выпущенная
на землю, Янка с радостью стала обнюхивать своё новое место жительства: жмурила от ветра ещё не блестящие томные глазки, тыкалась носом в будку, потом со знанием дела погреблась в сырой податливой земле и не мешкая уселась в мелкую ямку, чувственно уставясь в одну точку: писаю, не мешайте процессу, как говаривал Михаил Сергеевич. 

       Через год по двору бегала полноправная хозяйка: приземистая, с густой рыжей шерстью, которая пробором разваливалась на спине и чуть-чуть свисала с боков. Кривоватые ножки клацали коготками по асфальту, острые ушки с закрученными кисточками всегда были настороже: не стоит ли за воротами чужак, а может, соседская кошка пытается преодолеть забор в поисках мышей потолще, а молока послаще.

       Янка в первую очередь подружилась со старой Анькой: она пахнет молоком, немного навозом и каким-то особенным потом. Каждый вечер подходит к будке с неполным ведром пенящегося парного молока и щедро наливает в чашку. «Йишь, - говорит она ласково, - та ночью ны дуже гавкай, а то взяла моду спать ны давать».

       Анькиного мужа Янка недолюбливает: от него воняет табаком и противным зельем, которое хозяйка называет ракА. Смесь табака и ракИ Янка не переносит и старается побыстрее залезть в будку, не будет же она рычать на хозяина, а тем более гавкать.

- Анька-а-а, - протяжно кричит хозяин, когда от него особенно резко пахнет этой мерзостью, а ноги идут неровно и неуверенно.
       Старая Анька появляется на пороге, всплёскивает руками и почему-то не рада тому, что её Грыня пришёл домой накормленный и сытый.
- Уже нажрався, - удивляется она, но на лице её нет умиления и радости.
       Она, резко повернувшись, захлопывает за собой дверь, а Грыня пытается поставить одну ногу на порог, а другой оттолкнуться от асфальта. Получилось не очень удачно, и Грыня скатился с порога до самой будки. Надо срочно звать хозяйку, пусть забирает его отсюда, ибо спать в будке будет невозможно.
- Анька, анька, анька, - звонко зовёт Янка свою спасительницу, но та не торопится выходить из дома.
       Грыня тем временем хочет подняться и для упора хватается рукой за порог-перекладину собачьего жилья. Ну не изверг этот вонючий Грыня! Сейчас подвинет голову прямо к лазу и будет стонать и смердеть прямо на меня, это же гораздо хуже, чем у отхожего места за сараем.
-Грынь, грынь, грынь, - пытается защитить себя отчаявшаяся псина, не то рыча, не то уговаривая хозяина отодвинуться подальше от лаза и дать выскочить ей на свежий воздух.
       Спасение наконец-то появилось на пороге, сделав руки в боки, и начало петь свою старую песню:
- Хлыбэсь, мамо, чертя впало! Та й ны вбывся ж, паразит! И колы ж ты уже нажрэсся ции заразы?
- Дык, нажрался уже севодни, больше не буду, - бурчит Грыня себе под нос, совая по асфальту ногами.
       Анька хватает хозяина за шкирку и, подталкивая сзади коленом, подвигает его на порожки дома. Вытянув вперёд ногу, она открывает ею дверь и впихивает обвисшего в безрукавке, совсем обессилевшего Грыню.
Янка радостно виляет пушистым хвостом, готовая в благодарности стать на задние лапки и служить хозяйке без всякой команды.

       Около будки она вдруг замечает что-то изогнутое подковой: сверху розовый ободок, из которого торчат плотно подогнанные белые зёрна кукурузы. Нюхнула — и отпрянула: пахло так же мерзко, как от хозяина. Без Аньки тут не обойтись.
-Анька, анька, анька, - заливается собака у порога. - Иди посмотри, лежит что-то непонятное и дурно пахнет, забери его и кинь в мусорное ведро.
       Старая Анька, привлечённая назойливым лаем, появляется на пороге. Обрадованная псина бежит к розово-белой подкове, нагибает к ней голову, показывает, дескать, посмотри, что за вещь непонятная валяется. Анька подбегает и, не рассматривая, хватает замысловатую вещицу и кладёт в фартук.
- От паразит, дожрався, шо уже и зубы потеряв...

       Янка знает слово «зубы» и удивляется, как это можно потерять сразу столько зубов.
       В прошлом году привезли на лето пятилетнего внука, и у него заболел шатающийся передний зуб. Анька сказала, что это молочные зубы и что их можно вырывать, потом якобы новые вырастут. Бабушка долго уговаривала пацана перетянуть больной зуб толстой ниткой, даже уточнила, какой, - десятым номером. Перевязанный, он перестанет болеть и сам выпадет. Внук- несмышлёныш стоял и ждал, когда же не будет больно. Тогда Анька предложила привязать нитку за дверную ручку, она медная и утолит боль даже по нитке. Бедный ребёнок на всё соглашался, лишь бы не болело. Тогда Анька подошла к нему сзади и резко дёрнула его за плечи. Серёжа крикнуть не успел, как зуб повис на нитке и тукнулся о деревянную дверь.
- Ой, лыхо мое, та я ж нычаянно тыбэ дёрнула! - уговаривала хитрая Анька внука, который, закрыв ладошкой рот, тихо скулил, ну прямо как настоящая собака.
- Ну вот, отнимает она ладошку ото рта, - дай посмотрю. Уже ны болыть! Правда ж ны болыть?
- Пра-а-вда, - тянет заплаканный пацанёнок, приоткрыв в улыбке щербатый рот.
- А мы этот зубик в землю закопаем, и у тебя вырастет новый, белый, крепкий и никогда не будет болеть.
       Так пацан же, думает Янка, потерял один только зуб, а Грыня - сразу целую жменю, наверное, ракА так подействовала.

       Баба Анька ежегодно сажала в огороде толстокорую скибастую тыкву сероватого цвета. Разрубит, бывало её пополам, выберет семечки, вычистит жабурыння, посыплет сахарком — и в духовку.
       Запах — на весь дом! Достанет запечённую половинку — ну просто загляденье: присохшая мякоть поблёскивает кристалликами сахара, а на дне крохотная лужица прозрачного сиропа. Остывать своё любимое блюдо Анька ставила на цементный пол в веранде, там было прохладнее.

       Услышав о приезде гостей из Армавира, прибежали к нам две моих двоюродных сестрицы, две хохотушки, моложе меня на 12 и 10 лет. Особой разницы в возрасте мы не чувствовали, у меня наготове всегда были какие-нибудь забавные семейные истории, и девчонки, хватаясь за животы, смеялись до слёз.

   

   Запах печёной тыквы разжигал аппетит, и мы, не дождавшись, пока она остынет, решили подшутить над заботливой бабушкой. Пока она хлопотала по хозяйству, мы поставили душистую половинку на стол и ложечками стали выбирать горячую сладкую мякоть, с удовольствием отправляя её в рот. Вскоре от половинки осталась твёрдая засохшая корка в виде глубокой чашки. Выеденную форму мы положили на место в веранде, дескать, понятия не имеем, кто так постарался над нею. 
Слышим возбуждённый голос расстроенной бабушки:
- Та ны зараза оця проклята собака, уже й до гарбуза добралась!
В доказательство собачьей вины она приносит пустую «чашку» в комнату, где мы сидим.
- Ось подывиця, шо вона наробыла - выжрала гарбуз и ны вдавылась...
Мы, не выдержав, хохочем, Анька в недоумении смотрит на нас.
- Ой, цэ вы його зйилы? Ну слава Богу, а то я вже хотила палкой оттянуть нашу рыжу шельму. Вона ж на всэ способна...

       История с гарбузом надолго осталась в нашей памяти как весёлое семейное приключение.

       Сепаратора у бабы Аньки ещё не было, и она ставила банки с молоком на прокисание. Молоко было жирное, и сверху почти на треть баллона отстаивались густые жёлтые сливки, которые хозяйка аккуратно вычерпывала ложкой. А потом хоть хлебом макай в них, хоть вареники с творогом помасти - - всяко было вкусно и сытно. 
Вот и на этот раз она поставила в веранде два трёхлитровых баллона: тут было прохладно и сливки застывали, как ремень. Накрыв банки металлическими крышками, достаточно тяжёлыми, сделанными из нержавейки, бабуля ушла по своим делам с чувством сделанного большого дела.

       Ища прохлады, Янка забрела в веранду. Что же здесь так вкусно пахнет? Ага, молочко старая Анька поставила... Ну можно же хоть облизать? Старательно обтирая банку своим розовым шершавым языком, Янка нечаянно — или чаянно? - толкнула крышку, и перед её подрагивающим носом заблестели ещё не застывшие желтоватые сливки. Она быстро стала их лакать, забрасывая языком в рот и немного разбрызгивая по сторонам. 

       Довольная и сытая, она уселась около будки, а на концах усов застыли капельки густого молока, ей уже и облизываться было лень.
       Баба Анька, к обеду обнаружившая шкоду, гонялась по двору за зловредной псиной, обзывая её самыми последними словами, обидными даже для собачьих ушей.
В следующий раз на металлических крышках появились круглые, величиной с добрый кулак, камешки. Вряд ли такую тяжесть может сдвинуть собачий нос.

       Один раз в году к Янке прибегали стаей женихи. Они подрывали с улицы забор, забегали со стороны огорода, безжалостно вытаптывали только что высаженную рассаду, а оказавшись во дворе, колошматили цветы в палисадах.
       Бедная старая Анька, сколько ни гонялась за кобелями с дрыном в руках, избавиться от них до определённого времени было невозможно. И до каких же пор можно терпеть такое безобразие?

- Дед, - просила она своего Грыню, - найди людей, которым нужна собака, и отдай её котную, от щенков она не уйдёт, а мы потом кобелька себе выберем.
       Искать пришлось недолго: на конце хутора жила одинокая Марфа Гончарька, у которой старый дряхлый пёс не успел увильнуть от колёс грузовой машины.
Посадив любвеобильную Янку в мешок, - чтоб не видела, куда её несут, - дед одарил Марфу замечательной собакой, способной стеречь двор как зеницу ока. Но первое время, предупредил Грыня, надо подержать её на цепи, пока не обживётся и не родит щенков.
       К Марфе Янка никак не могла привыкнуть: она и пахла совсем не так, как её крикливая, но быстро прощавшая все собачьи грехи Анька, и кормила её прокисшим борщом, и разговаривала с ней сиплым, как будто простуженным голосом.
- У, яка пындыкова, ны хоче вона борща, захочишь йисты, усэ слопаешь.

       Каково же было удивление бабы Аньки, когда утром она увидела Янку, мелко и аккуратно переставлявшую свои кривые ножки по планке, прибитой по верху штакетника. Идёт, как обученная в цирке! На улице умная псина прыгнула на лавочку, с неё - на внутренний забор, отделявший двор от палисада. Бросилась, радостная, к хозяйке, облизывая ноги и руки, и так жалобно тявкает:
- Анька, анька, анька, как я по тебе скучала, не прогоняй меня больше, буду служить тебе верно и долго...

       Так Янка, бросив своих детей во дворе ненавистной Марфы, вернулась в свой двор, к родной Аньке, пахнущей молоком и немного коровой, к шебутному, но доброму Грыне, от которого постоянно несло табаком и ракОй.
       И жила она у них долго, до самой старости, а почувствовав смерть, ушла ночью в овраг, как будто её и не было.

 

  Не всё так плохо, друзья!!!

       Недавно перечитала замечательную повесть Валерия Рыженко «Мираж». Под впечатлением возникли свои воспоминания далёкой поры: как это было тогда, в годы нашей молодости? И как сейчас? Мои размышления — в основном о природе. Да, много событий в нашей жизни негативного плана — разорение деревни, заброшенность и опустение прекрасных плодородных земель, исчезновение лугов и когда-то богатых лесополос. И в этом процессе повинны не только люди, но и изменившийся климат. И тем не менее, есть перемены к лучшему — это изменение сознания людей в позитивную сторону в отношении к живой природе. Об этом и пойдёт речь.

 

        Извилистая речонка без названия соединяла собой два пруда, между которыми раскинулся небольшой лужок с терпко пахнущими ромашками и нежной шёлковой травой. На этот общий райский уголок слетались с обоих прудов цапли, наверное, отдохнуть и присмотреть местечко для кладки яиц. 
        Красивые птицы! Некоторые, не подходя к берегу, опускали свою длинную шею в воду, выискивая себе пропитание. Другие, спрятав голову под крыло и подобрав ноги-палочки, напоминали большой движущийся букет, пущенный по воде весёлыми девчатами на праздник Ивана Купалы. Порою какая-нибудь цапля, стоя на одной ноге, приглаживала клювом перья, другая застывала в скульптурной позе. Иные ненадолго взлетали, образуя на фоне цветущего луга причудливые картинки - вроде стаи аистов на богатом китайском шёлке. 
        Нет сейчас промежуточной лужайки, что обхватывала с обеих сторон речушку. Сплошной шуршащий камыш, вооружённый грязно-коричневыми метёлками, с которых уже кое-где слетает растрепавшийся на ветру пух. К прудам теперь просто так не подойти: их прихватизировали бойкие люди, установив предупредительные знаки: «Ловля рыбы запрещена» Вдоль берегов топорщатся в воде затопленные почерневшие деревья — заслон для рыбаков-любителей, желающих полакомиться откормленной рыбкой на дармовщину.
       Цапли на прудах теперь редкость. Стоит одна или две в дальнем углу пруда неподвижно, словно грустят по тем временам, когда их было много.
Глобальное потепление потянуло за собой изменение в поведении птиц. Нашлись лебединые пары, которые не захотели улетать в тёплые края. И люди, проезжая мимо прудов, всякий раз останавливаются и наблюдают за отважными птицами: хоть бы не замуровало морозом весь пруд! А им лучше знать, как себя вести в опасной ситуации: они на время куда-то улетают, потом снова появляются, иногда небольшой стаей, штук по семь-восемь особей . Семья, поди!
        В середине лета, мы, заметив плывущую парочку, остановили машину и подошли поближе к воде. И каково же было наше удивление, когда при двух царственных особях мы увидели пять маленьких лебедят: юркие, серо-зелёного цвета, они очень похожи на домашних гусят. Невесомые комочки шныряют рядом, не уплывая от зоркого взгляда строгих родителей даже на полметра.
       Первую пару, которая осталась зимовать года два-три назад, всё же истребили
Почувствовали люди, что ничейное добро недолго будет плавать по воде. Организовали дежурство ночью, берегли как можно долго. Вроде бы никто не не пытался посягнуть на дичь, и бдительность со временем ослабла. Ничейная птица без охраны ошеломляюще подействовала на первобытный ум охотников поживиться бесхозным мясом. Ранним утром селяне услышали два коротких выстрела. А когда двое из бывших охранников-добровольцев появились на берегу , на противоположном они увидели по направлению к машине любителя природы с мешком на спине, убегающего трусливым псом так быстро, будто ему на хвост прицепили жестяную банку.
       То ли сознание изменилось у татей в нощи ( хотя вряд ли, горбатого, как говорится, могила исправит), скорее всего, побоялись огласки и расправы, но, так или иначе, вновь прилетающих на зиму птиц трогать не стали.

 

 

        Сейчас лебединое семейство плавает преимущественно в одном месте, около моста, казалось бы, шумном и неудобном для птиц месте. Что их тут держит?
        Мы подошли совсем близко к воде и увидели на пологом берегу остатки зерна и крошки хлеба. Лебеди не только не уплыли, а даже приблизились к нам, дожидаясь подачек. Доверилась-таки птица человеку! Дай-то Бог, чтоб не попались нелюди!
Нам не хочется уходить, и наградой нашему любопытству представились редкие кадры , будто снятые скрытой камерой. Лебедь, вероятно уставший от родительских забот, отплыл чуть в сторону и своим коралловым клювом стал поглаживать крыло. И вдруг раскрыл его чудесным веером, который просвечивался на солнце белой батистовой тканью.
        По нашему разумению, лебедю, как и человеку, иногда надо «почистить пёрышки». Он кружил вокруг своего семейства, круто выгнув шею, и был похож на плывущую ладью. Он весь сиял крахмальной чистотою и, оказавшись нос к носу рядом со своей половинкой, напоминал знакомую ковровую картинку , которая для наших бабушек долго оставалась символом верной любви и красоты. 
       Неудача постигла и первых появившихся в наших местах фазанов. Поселились они в камышах крутых оползней, куда не заглядывали ни человек, ни домашние животные. Но кормиться прилетали на огороды: ходят парами, гребутся, как куры, и перебегают с места на место. Что они там находят? Да выгребают и склёвывают только что посаженную кукурузку!

 

 

       Но пусть клюют, её там много в лунках, потом прорывать не придётся.... 
       А если им пора возвращаться к своим гнёздам, то, распустив необыкновенной красоты крылья, они медленно проплывают низко над землёй буквально сантиметрах в пяти друг от друга, словно натренированные асы на показательных полётах. И столько загадочности в их передвижении в воздухе! Летят, ни разу не шевельнув раскинутыми крылами! Будто бы для полёта достаточно расправить крылья... Совсем не хочется думать о механизме парения в пространстве. Важно другое — наслаждение прекрасным, что даётся иногда человеку наблюдательному как награда свыше. 
       И снова появились любители дичи. Один шёл по краю обрыва, тарабаня по железке, другой отстреливал перепуганных взлетающих птиц. Ну вот ты, сволочь, убил её... Ты ведь не полезешь за ней в непролазные заросли, переходящие в провалы и щели такой глубины, что там сам чёрт ногу сломит?
       По огородам к обрыву стали выходить люди, ругали, стыдили ублюдков.     Поогрызавшись, они убрались восвояси.
       Оставшиеся птицы не появлялись ни в полёте, ни в перебежках до самой весны
Помимо инстинкта самосохранения и страха, птицы тоже, наверное, наделены чувством обиды. Их крохотные сердца трепещут, почуяв беду, и радуются спокойным беззлобным людям, которые привыкают к ним и, как добрые соседи, мирно уживаются на одной территории.
       Каждое утро я наблюдаю крупного красавца петуха: усевшись на краю обрыва на высокую кочку, он важно поворачивает голову в стороны, по-хозяйски обозревая свои владения.
       Пока что живут и радуют глаз эти красивые птицы в своём неизменно терракотово-коричневом наряде с мелкими белыми крапинками. Природа — самый талантливый художник, она владеет общими законами, в которых всё гармонично и целесообразно.
От химических обработок в полях ушли многие птицы, поселившись рядом с человеком.
       Постоянный гость в моём саду красноголовый труженик дятел. 
Тррррррррр! Трррррр!! - раздаётся по утрам глухая пулемётная очередь в расщелинах старых деревьев. 
       Желтоволая синичка не спешит покинуть своё гнёздышко, ей тепло снизу и ветрено сверху, и трепет листочка над головой ей кажется сладостной музыкой.
       Дикие голуби, или горлинки, давно стали обитателями наших дворов и садов.
Кормятся зерном вместе с курами, которые привыкли к ним и не прогоняют, как это было поначалу. Дикари принесли свои законы проживания: если уж поселилась семья в одном дворе, другим сюда дорога заказана, тут только они полноправные хозяева земли и воздушного пространства.

 

 

        Голубиная пара ещё до восхода солнца даёт о себе знать своими переговорами.
У них вечная любовь. Она, с аккуратной чёрной полоской вокруг шейки, полощет горлышко неумолчной трелью, обращённой к своему дружку.
- Водички, водички, водички! 
       А Он тут как тут! 
- Пожалиста, пожалиста! - и слетает на край бочки с дождевой водой.
       И вот они уже рядом, головки вверх-вниз, вверх-вниз. Какая вкусная водичка, мягкая, прохладная и сладкая!
       Свои размышления хочется закончить оптимистически: не всё так плохо, друзья! Без плохого мы не узнали бы хорошего!
       Пока писала, в голове звучала мелодия замечательной песни на стихи Расула Гамзатова. Почему-то именно они оказались созвучными моим мыслям.

Звенит высокая тоска, необъяснимая словами, 
Я не один, пока я с вами, деревья, птицы, облака, 
Деревья, птицы, облака!