Почему был демонтирован СССР - 2

Ну ладно, после первого заброса попробуем порассуждать дальше.

Советское общество являлось искусственно сконструированным социумом, в котором многочисленные противоречия были зацементированы "скрепами" — социальными проектами и институтами, — не дававшими распасться единому организму. Противоречия были подобны раковым клеткам или штаммам вирусов: свойственные для любого сложно организованного общества, эти смертельно опасные культуры могут десятилетиями мирно дремать в изолированном состоянии — до тех пор, пока не оказываются активированы тем или иным способом.

В нашем случае активация произошла через применение против Советского Союза так называемого "организационного оружия" — особого рода социальных технологий, которые заблокировали ключевые ресурсы общественного организма и одновременно высвободили его деструктивные элементы. Оргоружие было применено против собственной страны ее высшим политическим руководством; разрушительные технологии использовались не одномоментно, но на протяжении нескольких перестроечных лет, а предварялись они несколькими "превентивными ударами", нанесенными еще раньше, в 50—70-х годах XX века.

Какие противоречия пронзали советское общество и, будучи высвобождены, взорвали его изнутри?

Первая группа противоречий была связана с фундаментальными перекосами советского учения о человеке, как оно выстраивалось с первых лет Советской власти. Структурирующим элементом жизни советского человека был официально постулируемый атеизм, с отрицанием личного посмертного бессмертия души и любых "вненаучных" форм познания и объяснения реальности. Советский человек был экспериментально помещен в область "примата материального", вне метафизических констант и архетипических сюжетов: его жизнь вращалась вокруг конечных и умопостигаемых материй. Он мог, как Павка Корчагин, сражаться в "борьбе за освобождение человечества", но враги этого человечества мыслились им предельно вещественно: как голод, лишения, разруха и физические страдания, а самым дорогим у него была, по той же цитате Островского, его земная жизнь.

Советская антропология оперировала парадоксальной версией "Идеального", в котором аскетизм и служение праведника не подразумевали ни посмертного воздаяния и спасения, ни прижизненного почитания со стороны государственных институтов: в их глазах даже великий герой не менял свою греховную природу на качественно иную и в любой момент мог оказаться падшим. Советское "Идеальное" не предусматривало никакой связи с трансцендентным, с горним, с божественным. Сакральные категории едва ли мыслились в качестве потусторонних — все, что было свято для советского человека, оказывалось объяснимым, земным и тленным. Ни авторитета "Руси Небесной", ни соотнесенности с "музыкой небесных сфер" в контексте советского "Идеального" не просматривалось. Даже главное достижение СССР, Победу 45-го, официальная пропаганда никогда не трактовала в метафизических или историософских терминах.

Но и в этом материальнейшем из окружений ничего не принадлежало советскому человеку: он не мог распоряжаться своим посмертным существованием после жизни и был отчужден от собственности, покуда был жив. В последнем заключался еще один парадокс советского социума, диктовавшийся двойственным отношением к понятиям "собственность" и "стяжательство". СССР как последовательно социалистическое общество с самого начала беспощадно выступал против природной человеческой склонности — владеть и преумножать личные богатства на земле в сколько-нибудь серьезных масштабах. В этой сфере бытия советского человека окружали наибольшие ограничения и фобии: "владеть лавкой" считалось постыдным и непродуктивным. В то же самое время официальная идеологема всячески подчеркивала естественность стремления к вещественным благам — это стремление сквозило в фундаментальных лозунгах всей постсталинской эпохи: начиная с "от каждого по способностям — каждому по потребностям" и кончая брежневским потребительски-мещанским "все для блага человека". Эсхатологическим идеалом для советского человека представала долгая счастливая сытая жизнь в мире без войн, пороков, соблазнов, конфликтов и всех прочих "треволнений".

Лишенный связи с великим Небом и обильной Землей, гражданин Советского Союза превращался в "нового человека" невиданной дотоле природы, а текущий исторический момент объявлялся "Новым временем". Это была третья сущностная особенность советского человека — намеренная "неукорененность в истории": в СССР отсчет "подлинного времени" провозглашался лишь с момента Октябрьской революции 1917 года, делившей всю человеческую историю на греховно-неправильную и на "новую эру". "Культ отцов, победивших в войне" находился в "противофазе" с неуважением к "прадедам", возвеличивавшим "царизм и крепостничество", то есть советский человек вычеркивался еще и из Истории.

При Сталине, в условиях мобилизационной модели общества, в "эпоху мучеников и героев", такие искусственные ограничения в конструкции "нового человека" могли работать и давали результат. Но в постсталинском СССР, после хрущевского "развенчания культа личности" — самого фатального из доперестроечных ударов по советскому социуму — "новый человек" в одночасье попал в совершенно иное окружение, полное вызовов и выгод, вещественных и духовных. Жизнь, с ее запросами и реалиями, круто изменилась, но устаревавшая на глазах идеология "нового человека" пребывала практически неизменной до последних лет Советской власти, чем и обнажала гигантское противоречие между "единственно верным учением" и реальным положением дел. Все это в итоге обусловило молниеносное отречение позднесоветского человека от поиздержавшихся идеалов в пользу такой понятной, конкретной и всегда свежей "чечевичной похлебки".

ЛИЧНЫЙ АНТИСОВЕТИЗМ ДЛЯ КАЖДОГО

Другая группа противоречий была связана со специфическими мотивациями различных страт и групп, слагающих советское общество, каждая из которых несла в себе свой собственный вариант антисоветизма. Мотивации их так или иначе были нацелены на выгоды от крушения системы и связывались с неутоленной обидой за притеснения и подавления со стороны Советской власти. До поры замороженные под густой шапкой социальных благ, претензии эти вызревали и накапливались в самых разных точках столь сложной системы, какой представлялось советское общество, и одновременно прорвались наружу, разбуженные Перестройкой.

Целый ворох подобных мотиваций объяснялся адресными сталинскими репрессиями в отношении крестьянства, казачества, духовенства, научной и армейской когорт. Как ни пыталась Советская власть проводить политику "сын за отца не отвечает", даруя блага и "вертикальные лифты" для детей "врагов народа", видя в них "новых человеков", — все же кровное родство настраивало миллионы людей на путь мщения за искалеченные судьбы отцов и дедов.

Особо чувствительной мотивацией являлся задавленный до времени "национальный вопрос". Вялая и непоследовательная попытка государства создать "новую историческую общность — советский народ" не устраивала полностью ни одну из национальностей. Несмотря на грандиозный успех СССР, которому удалось сохранить самобытность каждой населявшей его нации и народности, абсолютное их большинство так или иначе тяготилось ролью "младших братьев" в "содружестве народов". В то же время многие яркие представители русского народа видели в СССР лишь форму "обратной колониальности", при которой окраины советской империи обустраивались русскими и за счет русских. Неспособность выстроить за 70 лет новую идентичность взамен исчезнувшего в 1917-м общего "подданства короне" обрекала страну на бесславное разделение; границы же союзных республик, впопыхах прочерченные на заре Советской власти, обозначали точную схему расчленения СССР в 1991-м.

Еще более мощная мотивация миллионов советских людей на разрушение собственного образа жизни была завязана на почти религиозное поклонение Западу как "подлинному бытию". Приоткрытые в 60-х границы и неспособность официоза противостоять потоку пропаганды "западного образа жизни" приводили в итоге к концептуальному выводу: советский путь является "тупиковой ветвью человечества". Целые слои советского общества, прежде всего познакомившаяся с западной жизнью партийная, спецслужбистская, научная и гуманитарная номенклатура — цвет нации! — осуществляли постепенную переориентацию на "общечеловеческие ценности", отрицая жизненную адекватность "нового человека", выпестованного в СССР.

Этой "кумирне западным ценностям" вполне соответствовала названная выше мотивация, выраженная в культе наживы и потребления, принявшая в позднем СССР раблезианские формы. Из этого культа вышли т. н. "теневики", впоследствии разрушившие экономику страны; на этот же культ были завязаны инфантильные формы коррупции, пронизавшие все тело советской системы, — с ее "блатом", "спецраспределителями", "дефицитом" и "выброшенным на прилавки ширпотребом".

Стоит отметить еще одну скрытую мотивацию к развалу СССР, бурлившую в череде социальных страт. Речь идет об оскорбленном сталинизмом "еврейском мессианстве" — то есть о той весьма влиятельной части советской элиты, генетически возводившей себя к прерванному Сталиным "большевистскому проекту", в котором СССР мыслился лишь как геополитический инструмент на пути к мировой революции.

ПРОТИВОБОРСТВО НАЧАЛ

Каждая из перечисленных мотиваций, с их "установками" на демонтаж СССР в том его виде, который все знали, сыграла свою роль в деструкции социума. Последняя из них оказалась завязанной на еще одно — ключевое — противоречие советской системы. Речь идет о продолжительном, в течение десятилетий, противоборстве двух антагонистических государственных идеологий в лоне высшего партийно-советского аппарата, двух принципиально разных векторов развития, каждый из которых стремился в зародыше задушить своего конкурента.

Первый, "сталинский" вектор развития был нацелен на превращение СССР в мощнейшее на планете "суверенное национальное государство", которое опиралось бы на собственные силы, взывало к традиционалистским истокам народов — и прежде всего русского народа — и было бы по сути своей новым изданием тысячелетней русской государственности на одной шестой части суши. Блестящий образ будущего, который рисовался этим вектором, обозначал Большую Россию в качестве "спасительного предела" посреди принципиально иного мира — падшего, прогнившего, обреченного на страдания и прозябание.

Второй, "Коминтерновский" вектор изначально взывал к "общепланетарной" мессианской роли советского народа, призванного "спасти все человечество", пусть даже ценой собственных неимоверных усилий и жертв, и наставить его на путь истинный — путь к "светлому завтра". В образе будущего, диктуемом этим вектором развития, одной шестой части суши и русскому народу не отводилось никакой особо заметной роли — все перекрывал пафос "общечеловеческого коммунистического дома" размером со всю планету. Жизненные ресурсы нации свободно бросались на "помощь молодым демократиям", на ведение войн против "неоколониализма", на бешеную и во многом блефовую "гонку вооружений" в масштабах всей планеты: от Кубы до Кореи и от Польши до Анголы. "Человек Запада" мыслился в этой идеологеме "изначально благим", но испорченным "временными обстоятельствами" — как, например, были "испорчены" "злой волей национал-социализма" немецкие рабочие и крестьяне, призванные в вермахт убивать советских людей. Кроме того, в отличие от сталинского "мобилизационного варианта", "мессианский" проект гораздо свободнее оперировал формулировками типа "от каждого по способностям — каждому по потребностям", от которых легко было перебросить мостик к "потреблению" как таковому и дальше, к "концу всего советского" — к частной собственности.

Оба этих проекта предполагали то или иное взаимодействие с остальным миром. При этом "сталинский" вариант строительства мощной державы предусматривал лишь возможность вынужденных геополитических союзов с иными планетарными центрами сил по примеру союзнических отношений с англосаксами времен Второй Мировой войны, однако вовсе не настаивал на "окончательном решении" вопроса о поверженном враге — например, побежденной Германии. Это предполагало бесконечно развивающуюся историю, "без конца и края". В то время как "Коминтерновский" проект оставлял куда больше пространства для дипломатического маневра советской элиты, настаивая на "изначальном тождестве всех людей доброй воли" вне зависимости от их гражданской принадлежности. При этом "Коминтерновское" будущее предполагало собственный вариант "мондиализма" и своеобразный "красный конец истории", после наступления которого более невозможны войны, эксплуатация, греховные страсти и т. д.

После ХХ съезда на краткое время правления Хрущева в СССР победил "Коминтерновский" вариант будущего. Самортизированный во многом вынужденной имперской атрибутикой в эпоху брежневского правления, этот "мессианский" проект окончательно обрел власть над партийной верхушкой при Ю. Андропове и трех его идейных "отпрысках" — последнем президенте СССР М. Горбачеве, "прорабе перестройки" А. Яковлеве и министре иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе. К этому времени в "Коминтерновском" образе будущего уже не оставалось ничего от проектов "мировой коммунистической республики", зато было сколько угодно желания интегрировать собственную страну в общемировой путь развития. Даром, что путь этот в конце 70-х ХХ века нежданно-негаданно решил резко оборваться.