Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр

На модерации Отложенный

http://www.e-reading.club/chapter.php/53437/16/Solzhenicyn_-_Dvesti_let_vmeste._Chast%27_vtoraya.html

 

 

Глава 26 – НАЧАЛО ИСХОДА

Эпоха Исхода, как евреи вскоре сами назвали её, вошла даже как бы крадучись: начало её относят к статье в «Известиях» в декабре 1966, где благовидным образом было выражено согласие властей на «воссоединение семей», и под этим «лозунгом евреи получали право покинуть СССР»[1408]. А через полгода после того – грянула, своим историческим ходом, Шестидневная война. – «Как всякий эпос, Исход начинался с чудес. И, как положено эпосу, было явлено евреям России – поколению Исхода – три чуда»: чудо становления государства Израиль, «чудо Пурима – 1953» (то есть смерть Сталина) и «чудо весёлой, блестящей, пьянящей победы 1967 года»[1409].

Шестидневная война дала сильный и необратимый толчок подъёму самосознания советских евреев и угасанию у многих жажды ассимиляции. Она породила мощную тягу к национальному еврейскому кружковому самообразованию и изучению иврита. Она, наконец, положила начало эмиграционному мирочувствию.

Но какими же, кем ощущало себя большинство советских евреев к концу 60-х годов, к порогу Исхода? – Нет, не искажают свои ощущения в ретроспекции те евреи, кто пишут о своём постоянном тогда ощущении угнетённости или стеснённости: «Услышав слово еврей, они вжимают голову в плечи, словно ожидая удара. И сами стараются употребить это сакраментальное слово возможно реже, а когда вынуждены произнести, то выговаривают его скороговоркой и сдавленным голосом, словно их держат за глотку… В среде этих людей есть такие, которые одержимы извечным страхом, въевшимся в их подсознание и уже неизлечимым»[1410]. Или, пишет литератор-еврейка: всю свою профессиональную жизнь она прожила с ощущением, что, может быть, её работу отвергнут, оттого что она еврейка[1411]. У многих евреев, при зримо преимущественных – в сравнении с массой населения – материальных жизненных позициях, это ощущение угнетённости всё же несомненно было.

Да жалобы евреев культурных – не на экономическое притеснение, а более-то всего на культурное. «Советские евреи пытаются… сохранить размер своего участия в русской культуре. Они отстаивают русскую культуру в себе»[1412]. Дора Штурман вспоминает: «Когда российских евреев, интересы которых прикованы к России, вдруг – как самозванцев и чужаков – лишают, пусть лишь на бумаге или на словах, права заниматься русскими делами, русской историей, они испытывают обиду и недоумение. С появлением Тамиздата и Самиздата ксенофобия по отношению к евреям, чувствующим себя русскими, свойственная некоторой части пишущих русских, выразилась впервые за много лет не только на уличном и чиновном уровнях, но и на уровне элитарно-интеллектуальном, в том числе и диссидентском. Естественно, что это потрясло евреев, отождествляющих себя с русскими»[1413]. – И Галич: «Множество людей, воспитанных в двадцатые, тридцатые, сороковые годы, с малых лет, с самого рождения привыкли считать себя русскими и действительно… всеми помыслами связаны с русской культурой»[1414].

А вот другой автор рисует «средний тип современного русского еврея», который «служил бы верой и правдой всему в стране. Он… внимательно присмотрелся к своим недостаткам. Он их понял или почувствовал… И старается от них избавиться… он перестал жестикулировать. Он избавился от интонационных особенностей, присущих его языку и переносимых на русский… На каком-то этапе у него появилось желание сравняться с русским, быть неотличимым от него». И вот: «Годы подряд вы можете не услышать слова «еврей». Может быть, многие забыли, что вы еврей. Но вы никогда не можете забыть. Вам всегда об этом напоминает молчание. Оно создаёт внутри вас такое поле напряжения, в котором каждая пылинка взрывается. Когда же вы слышите слово «еврей», оно звучит как удар судьбы». – Очень ярко выражено. – И тот же автор не упускает, какими потерями заплачено за это стремление перевоплотиться в русского. «Он перешагнул через слишком многое», это обедняет. «Теперь ему бы нужны были очень ёмкие, многозначные, очень гибкие слова. Но таких слов у него нет… Когда он не может найти или услышать необходимое слово, в нём что-то умирает», он потерял «интонационную мелодику еврейской речи» и выраженные в ней «сколько весёлости, игривости, шутки, жизненной стойкости, иронии»[1415].

Конечно, эти переживания в их полноте и трудности достались далеко не всем советским евреям, даже малому их меньшинству, высшему культурному слою, и только тем, кто действительно настойчиво пытался отождествить себя с русскими. О таком круге, расширяя его на интеллигенцию вообще, Г. Померанц и сказал же: «Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои»; мы «стали чем-то вроде неизраильских евреев, людьми воздуха, потерявшими все корни в обыденном бытии»[1416]. Очень точно выражено.

И ещё у одного автора, в развитие того же: «Я так ясно вижу мнимость их [евреев] существования в России сегодня»[1417].

А там, где не достигнута слиянность, – неизбежно холодится отчуждение.

Натан Щаранский неоднократно повторял, что с какого-то времени ощутил себя не таким, как жители этой страны.

Л. Хнох на «самолётном» процессе в декабре 1970 откровенно заявил (и, очевидно, выношенное им не в два-три месяца): «Жить в стране, которую я не считаю своей, стало для меня невыносимым».

Цельность взгляда. И смелость выражения.

И вот такое ощущение – всё более охватывало советских евреев – уже и в широких слоях.

Один еврей-журналист позже, в 1982, выразился так: «Я – Посторонний… Я посторонний в своей стране, которую абстрактно люблю, конкретно ж – просто боюсь»[1418].

В начале 70-х годов Л. К. Чуковская в разговоре со мной (я записал тогда же) сказала так: «Нынешний Исход вбили в еврейство сапогом. Скорблю о тех, кого русские заставили вообразить себя евреями. Евреи утратили свою национальную самобытность, и лживым представляется искусственное пробуждение их национальных чувств».

О, далеко не так! – тут Л. К. не уловила, хотя со многими евреями обеих столиц общалась. Пробуждение еврейских чувств было весьма естественным, закономерным на исторической Оси – а не просто «вбито сапогом». Внезапное пробуждение! «И «еврей» может звучать гордо!»[1419]

Осмысление пройденного в СССР пути своего молодого поколения ещё один еврейский публицист передаёт так: «Что же мы, «внуки» и наследники этого жестокого эксперимента, мы, пробившие головой скорлупу и вылупившиеся здесь, в Израиле, – что можем мы сказать об отцах наших и дедах? Что не дали нам «еврейского воспитания»? А разве опыт путей их, их жизней, впитанный нами, пройденный – хоть и детскими шажками, но каждым из нас, от детских грёз до зрелой озверелости, – это не еврейское воспитание? Ведь само наше ощущение еврейства в очень большой степени сложилось, как итог их (и наших собственных) неудач, катастроф, отчаяния. Так давайте же ценить это прошлое… Нам ли кидать камнями в разбитые черепа романтиков прошлого?!»[1420]

Откровенно и честно выраженная наследственная связь с отцами и дедами, столь воодушевлёнными в раннесоветские годы; она даёт картине объёмность. (И, сквозь статью, приметно раздражение к благам и преимуществам «нового класса», заменившего тех «романтиков».)

И в самиздатской статье тоже справедливо оттенялось: «Представляется глубоко неверным мнение, будто нынешний подъём национального самосознания советских ассимилированных евреев – лишь следствие возрождения антисемитизма. Мы имеем здесь, скорее, совпадение во времени»[1421].

Разные участники этого процесса несколько по-разному описывают ход своего тогдашнего самоосознания. Одни пишут: «почти всем представлялось, что в 60-е годы практически ничего не было», то есть движения возврата к еврейству, однако «после войны 67-го года повеяло чем-то новым». А «брешь, я уверен, пробил всё-таки самолётный процесс»[1422]. – Другие: что «в Ленинграде, в Москве, в Риге еврейские группы сложились уже в середине 60-х годов», а к концу их в Ленинграде создался уже еврейский «конспиративный центр». Но в чём, по сути, конспирация? «Создавались кружки иврита, кружки еврейской истории… не столько для изучения иврита, сколько для общения желающих его изучать. В самом изучении не уходили дальше двух-трёх сотен слов… Все без исключения функционеры, всё их окружение были людьми, весьма далёкими не только от религии, но даже просто от еврейской традиции», «евреи 60-х годов очень смутно представляли себе сионизм». Тем не менее – «мы в достаточной мере ощущали себя евреями, не испытывая никакой нужды в каких-либо „курсах повышения“ своей еврейской квалификации». Против шквала антиизраильской пропаганды росла «внутренняя симпатия к самому еврейству и к Израилю… Если бы нам тогда сказали, что Израиль вообще отошёл от иудаизма, нет такового, в наших глазах он ничего бы не потерял». Затем движение «из подпольного кружка стало превращаться в массовое, открытое… „салонное“ явление». Однако «в возможность выезда, во всяком случае – при нашей жизни, тогда не верил никто, зато в возможность загреметь в лагерь верили все»[1423]. (Интервьюер комментирует: «Увы, конспирация неотделима от „бесовщины“. Я видел это в еврейском движении в 70-е годы, уже после ленинградских процессов»[1424].)

Так освоение еврейской культуры началось и шло ещё даже без прямых мыслей о выезде – и ещё не заслоняло и не меняло будничной жизни участников. – «Я не уверен, что алию [алия (ивр.) – восхождение; перенесено на: возврат на историческую родину] начали сионисты», те первые сионистские группы были слишком слабы для этого. «В известной мере её породила сама советская власть, поднявшая грандиозный шум вокруг Шестидневной войны. В советской прессе возник образ воинственного, всепобеждающего еврея, и этот образ компенсировал тот комплекс неполноценности, который существовал у советских евреев»[1425].

Но – «спрячь свой «трепет иудейский» – от глаз сотрудников, от ушей соседей». Сперва – глубокая опаска: «эти клочки бумаги, на которых записывались данные для вызова, – словно подписываешь приговор самому себе, и детям, и родным». Однако вскоре – «перестали шептаться, заговорили вслух», «начали собираться, праздновать» еврейские праздники и «учить историю в кружках и иврит». – А уж с конца 1969 «евреи стали десятками и сотнями подписывать письма, предназначенные для «зарубежного общественного мнения». Они требовали «выпустить» их в Израиль»[1426]. Советское еврейство, «отрезанное от еврейского мира, затянутое в плавильный котёл фараоново-сталинской империи… казалось, было окончательно потеряно для еврейства, – и вдруг: возрождение сионистского движения в России, возврат к древнему Моисееву призыву: „Отпусти народ мой!“[1427]

И «в 1970 году весь мир заговорил о русских евреях». Они «поднялись, они ощутили решимость… Между ними и их мечтой одна только стена – стена государственного запрета. Пробить, прошибить, пролететь сквозь неё было единственным желанием… «Бегите из северного Вавилона», – прозвучал завет арестованных «самолётчиков», группы Э. Кузнецова-М. Дымшица[1428]. В декабре 1970 на процессе в Ленинграде «они не молчали, не скрывались, они открыто декларировали своё намерение похитить самолёт, угнать его через границу, улететь в Израиль. При том, что за это им угрожал расстрел! …Их «признания» были, по существу, декларациями сионизма»[1429]. Через несколько месяцев, в мае 1971, прошёл второй процесс, по делу «сионистской организации Ленинграда», вослед – процессы в Риге и Кишинёве.

Эти суды, особенно два «ленинградских», были ещё новым большим толчком для еврейского самосознания. – Вскоре вослед стал выходить самиздатский журнал «Евреи в СССР» (с октября 1972). Все формы борьбы за выезд в Израиль, как и требования свободного развития еврейской культуры для остающихся в СССР, находили в нём живое отражение.

Но и тут ещё далеко-далеко не большинство советских евреев вовлеклись в идею возникшей эмиграции. – «Когда советские евреи знали, что выбора нет и надо просто терпеть и приспосабливаться, им, кажется, было легче жить, чем теперь, когда у них появилась свобода выбора места жизни и творчества… Первая волна бегущих из России в конце 60-х годов была ещё движима одним стремлением – провести остаток дней своих в той единственной стране, где нет антисемитизма, – в Израиле». (Кроме тех, оговаривает автор, кто эмигрировал ради обогащения.)[1430]

А какая-то «часть советских евреев готова с радостью отречься от своей национальной принадлежности, если бы им это позволили»[1431], – настолько запутаны. Из этого слоя выдвигались и те евреи, которые кляли «этот Израиль»: из-за него задерживается продвижение законопослушных евреев по службе: «из-за отъезжающих и нам будет хуже».

Советское правительство не могло не встревожиться внезапным для него – да и для всех на Земле! – пробуждением национального сознания у советских евреев. Оно усилило пропаганду против Израиля и сионизма, чтоб увеличить напуг. А в марте 1970 применило затрёпанный советский трюк – дать отпор устами «самих граждан», в данном случае «еврейской национальности». И на спектакль этой публичной пресс-конференции послушно потянулись не только самые уж прожжённые «казённые евреи» вроде Вергелиса, Драгунского, Чаковского, Безыменского, Долматовского, режиссёра Донского, политграмщиков Митина и Минца, но средь них и однофамилец Бялика, и академики Фрумкин, Кассирский, и музыканты всемирной славы Флиер, Зак, артисты Плисецкая, Быстрицкая, Плучек – настолько прочные в своём положении, что не могли они потерпеть заметного крушения от отказа подписать «Заявление». Однако – подписали… «Заявление» «клеймило позором агрессию израильских правящих кругов… воскрешающих варварство гитлеровцев», «сионизм всегда был выразителем шовинистических взглядов еврейской буржуазии и её еврейских бредней», и выступающие намерены «открыть глаза доверчивым жертвам сионистской пропаганды»: «трудящиеся евреи под руководством ленинской партии обрели полную свободу против ненавистного царизма» – эка, хватили назад на полвека! вон-то где был главный угнетатель.

Однако: времена изменились. И через неделю в ответ «казённым» нашёлся голос молодого инженера И. Зильберберга, бесповоротно решившего рвать с этой страной и уезжать. Он пустил в самиздат открытый ответ на то «Заявление», назвал его участников «лакейскими душёнками», отрёкся от прежней веры: «мы по наивности надеялись на «наших» евреев – Кагановичей, Эренбургов и пр.». (Значит, всё-таки надеялись?) Тут же упрёк и русским: разве после 50-х годов «раскаявшиеся и пристыженные русские… пролив скупую слезу о прошлом… клялись в любви и преданности вновь обретенным братьям?» Односторонность русской вины перед евреями не допускала в нём сомнений.

Затем подобные выступления повторялись. Годом позже прославилось в самиздате ещё одно открытое письмо – до тех пор благополучного кинорежиссёра Михаила Калика, но вот исключённого из Союза советских кинематографистов в последствие выраженного им намерения уехать в Израиль. То письмо о верности еврейской культуре Калик неожиданно адресует «К русской интеллигенции». Как будто перебыв в СССР не в слое благополучных, а годами перестрадав в угнетённых низах и годами борясь за свободу, – вот он, уезжая, с высоты своих жертв поучает этих косных русских интеллигентов: «Вам оставаться… Со своим молчанием? Со своим «покорным энтузиазмом»?.. Кто ж тогда ответит за нравственное здоровье нации, страны, общества?» – И, ещё через полгода, открытое же самиздатское письмо советского писателя Григория Свирского. Его довели до крайности тем, что в наказание за выступление в 1968 в Центральном доме литераторов против антисемитизма несколько лет не печатали, и даже его имя не возобновлено в Литературной энциклопедии, – что он с понятной горячностью (но забыв оглянуться на – скольких же, скольких прежде него? и – какого масштаба?) назвал «убийством». «Как буду жить дальше, не знаю», – писал он в заявлении в Союз писателей. (Это – общее для всех 6000 членов СП: они считали, что государство обязано их кормить непременно литературным заработком.) Таковы «причины, которые заставили меня, человека русской культуры, более того, российского писателя и специалиста по русской литературе, ощутить себя евреем и принять необратимое решение уехать вместе с семьёй в Израиль», «хочу стать израильским писателем». (Но такой профессионально-национальный переброс оказался опрометчив: и Свирский, как многие ранние эмигранты, не ожидал, что нелегко будет перестроиться ему к Израилю, пришлось покидать и его.)

Однако во многих голосах пробуждённого еврейского самосознания – удивляли, резали слух и сердце – противорусские чувства и доводы. В этих чувствах, как мы прочли, «зрелой озверелости» – мы ведь тоже, увы, не слышим раскаяния наших еврейских братьев хотя бы за 20-е годы. Ни тени отношения к русским как к страдающему народу. – Впрочем, в предыдущей главе среди «озверелых» прозвучали и голоса иные. И, вспоминая то время уже из Израиля, давали оценки и трезвые: «в «Евреях в СССР» мы слишком много занимались сведением счётов с Россией…» – ущерб даже тому, что «слишком мало – Израилем и нашей жизнью в нём… «программой будущих действий»[1432].


Живым людям, простой бытовой жизни и без оружия, пробить стальной панцирь, обомкнувший СССР вкруговую, виделось задачей совершенно невозможной, безнадёжной. А вот – отчаялись, начали – и пошло! В борьбе за свободу эмиграции в Израиль была проявлена исключительная настойчивость и изобретательность в формах: подачи жалоб в Верховный Совет, демонстрации и голодовки «отказников» (так стали называть себя евреи, получившие отказ в просьбе о выезде); семинары лишённых службы еврейских учёных, «для сохранения квалификации»; созыв в Москве международного симпозиума учёных (конец 1976); наконец, и отказы проходить воинскую службу.

Конечно, успех этой борьбы мог быть достигнут только при сильной международной еврейской поддержке. «Наличие в мире еврейской солидарности было для нас потрясающим и единственно обнадёживающим в той беспросветной ситуации открытием», – вспоминает одна из первых (1971) «отказниц»[1433]. – Помощь была сразу же и материальной: «в Москве, в среде отказников, родился особый вид независимости, основанный на мощной экономической поддержке евреев из-за рубежа»[1434]. Тем более стали ждать от Запада – столь же мощной общественной, да уже и политической поддержки.

Первое серьёзное испытание её возникло в 1972. Кто-то в советских высших кругах рассудил: что вот уезжает еврейская интеллигенция, получившая в СССР бесплатно высшее образование, а затем и условия для научных степеней, – и теперь с лёгкостью увезут за границу весь этот льготно приобретенный научный багаж, работать на другие страны? А не обложить ли их, таких, особым налогом? почему страна должна бесплатно готовить специалистов для других стран, отметя своих укоренённых жителей, которые могли бы то образование получить, да их не допустили? – И стал готовиться закон о таком налоге. Проект не скрывался, стал широко известен, горячо обсуждался в еврейских кругах, – и воплотился 3.8.1972 в Указе Президиума Верховного Совета СССР «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное место жительства за границу, государственных затрат на обучение». Предписывалось взимать: в зависимости от категории ВУЗа – от 3600 до 9800 простых советских рублей (3600 была в те годы годовая зарплата старшего научного сотрудника без докторской степени).

И – грянуло мировое негодование. За 55 лет существования советского режима ни одно его массовое злодеяние не вызывало такого дружного напорного мирового протеста, как налог на образованных эмигрантов. – Американские академики; 5000 американских профессоров подписали протест (осень 1972); две трети американских сенаторов остановили предполагавшийся договор о торговом благоприятствовании для СССР. – И европейские же парламентарии. – Со своей стороны 500 советских евреев послали открытое письмо генеральному секретарю ООН Вальдхайму (ещё никто не знал, что скоро он должен быть проклят сам): «крепостная зависимость для людей с высшим образованием». (В порыве достигнуть нужное – не слышали самих себя, как это звучит в стране с настоящим крепостным колхозным рабством.)

И – сдалось советское правительство, Указ выпал из применения.

А договор о торговом благоприятствовании? В апреле 1973 профсоюзный лидер Джордж Мини доказывал, что договор этот и не выгоден для США, и не принесёт желаемого смягчения международной напряжённости, – однако сенаторы, захваченные одной лишь еврейской проблемой, этих аргументов уже и не слушали. Они – соглашались на договор, но в зависимости от «поправки Джексона»: не заключать его, пока не будет в целом свободна эмиграция евреев из СССР. И на весь мир расшумел торг американского капитала: будем помогать советскому правительству, если выпустите из страны – именно и только евреев!

И никто не выскажет громко: господа, да ведь 55 лет не десятки тысяч, но многие миллионы наших сограждан только во сне видели, как бы вырваться из-под ненавистного советского режима, но права выезда не было ни у кого, никогда, – и политические, общественные деятели Запада никогда не удивлялись, не протестовали, не предлагали наказать советское правительство хотя бы торговыми ограничениями. (Одна только, в 1931, – и то неудавшаяся – кампания против советского лесного демпинга: сбыта по дешёвке лесоповального труда заключённых, – и то, очевидно, по причине торговой конкуренции.) Уничтожали 15 миллионов крестьян в «раскулачивание», выголаживали насмерть 6 миллионов крестьян в 1932, не говоря о массовых расстрелах и миллионных лагерных гибелях, – с советскими вождями тем временем приятно подписывали договоры, давали им займы, жали их честные руки, искали их расположения, хвастались достигнутым перед своими парламентами. И лишь когда коснулось отдельно евреев – тут через весь Запад пробила искра живого сочувствия, и начинали понимать, что это за режим. (Записал я в 1972 на случайном клочке: «Проняло, слава Богу. Но надолго ли хватит вашей проницательности? Ведь достаточно сейчас еврейско-эмигрантской проблеме решиться – и ко всему объёму происходящего, к проблемам российской или коммунистической, вы же опять оглохнете, ослепнете, перестанете что-нибудь понимать».)

«Вы не можете себе представить, с каким энтузиазмом встретили её [поправку Джексона] евреи в России… «Вот наконец найден мощный рычаг влияния на власти в СССР»[1435]. – И вдруг в 1975 – поправка Джексона вообще сорвалась: советское руководство неожиданно отказалось от благоприятственного торгового договора со Штатами. (Верней, рассчитало, что от других стран, в их соревновании, получит кредитов ещё больше.)

Советский отказ произвёл впечатление на еврейских активистов там и здесь, но ненадолго. В Америке и Европе всё громче раскатывалась поддержка эмиграции из СССР. – «Американская национальная конференция по защите советских евреев». – «Союз советов солидарности с советскими евреями». – «Студенческий комитет борьбы за советское еврейство». – «День национальной солидарности Америки с евреями в СССР» (13 апреля 1975), более 100 тысяч демонстрантов прошли по Манхэттену, среди них – сенаторы Джексон и Хэмфри (оба были – претендентами на президентство). – «Проводились сотни разнообразных по форме акций протеста… Наиболее массовыми из них были ежегодные «воскресения солидарности» – демонстрации и митинги в Нью-Йорке, в которых участвовали до 250 тыс.

чел. (проводились в 1974—1987)»[1436]. – Трёхдневная сессия в Оксфорде, 18 нобелевских лауреатов – в защиту электрохимика члена-корреспондента Левича. И ещё 650 учёных мира – за Левича. И – выпустили его. – В январе 1978 более ста американских учёных в телеграмме Брежневу требуют выпустить за границу профессора Меймана. – Тут же другая мировая кампания – и вослед ликование успеха: математик Чудновский получил разрешение на выезд для лечения, невозможного в СССР. – И не только люди заметные, – на короткое время вдруг гремели на весь мир имена, не слышанные до тех пор и забытые вскоре потом. Вот особенно громко взывает мировая пресса (май 1978) о трогательнейшем случае: московская семилетняя девочка Джессика Кац больна неизлечимой болезнью – а её с родителями не выпускают в Штаты, каково! Личное специальное ходатайство сенатора Эдварда Кеннеди. Успех! Ликует пресса. Все телекомпании показывают в главных новостях встречу в аэропорту, счастливые слёзы, девочку несут на руках. И «Голос Америки» по-русски посвящает полную передачу спасению Джессики Кац (не думая, что перед русскими семьями, у кого свои безнадёжно больные дети, остаётся непроницаемая стена). И вдруг! – врачебное обследование – и открылось, что Джессика вовсе ничем не больна, а это хитрые родители обманули весь мир, чтоб только самим наверняка выехать. (И – сквозь зубы о том процедили по радио, незаметно, и – скрыли концы. Кому б другим простился такой блеф?) – Подобно тому: тюремная голодовка В. Борисова (дек. 1976), уже отсидевшего 9 лет «психушки», передавалась «Голосом Америки» в одном ряду с «15 сутками» вольного Ильи Левина, и даже последнему – больше внимания. – Любые несколько «отказников» подписывали заявление об их невыпуске из СССР – и оно тотчас передавалось, «Свободой», «Голосом Америки», Би-Би-Си, – в числе важнейших мировых известий, сейчас даже не верится, как громко они прозвучивали.

Конечно, верно отмечают: вся эпопея с начавшимся движением советских евреев пробудила и в мировом, особенно в американском, еврействе волнующее сознание своей национальности. – «Восторг сопереживания возник у западного еврейства под влиянием пророческой одержимости первых сионистов» из СССР. «Западные евреи увидели свои идеалы в действии. Они поверили в русских евреев… это означало для них верить в лучшие качества в себе… Всё то, что западные евреи хотели бы постоянно видеть вокруг себя и… не видели»[1437]. – Есть и такая трактовка, не без проницательной иронии: «Предложенный товар (восставший еврейский дух) нашёл восторженных покупателей (американских евреев). Ни Америку, ни евреев Америки сами по себе евреи из Союза не интересуют. Товаром стал именно дух еврейского мятежа. Евреи Америки (а с ними и евреи Лондона, Амстердама, Парижа и т д.), чьи еврейские чувства были растревожены шестидневным триумфом… увидели шанс на соучастие… Комфортабельная «борьба»… без особых при том усилий»[1438].

Но нельзя не признать: душевные взлёты там и здесь – взаимно влияли, и всё более раскачивали стенки советского панциря.


Считают, что массовая еврейская эмиграция из СССР началась в 1971: 13 тысяч человек за год (из них 98% ехали в Израиль). В 1972 – 32 тыс., в 1973 – 35 тыс. (три года кряду – от 85 % до 100 % в Израиль)[1439]. Однако – не из русских центров, большинство выехавших были евреи из Грузии и Прибалтики. (Хотя: «Грузия – страна без антисемитизма», – заявил еврейский делегат на международном конгрессе; немало грузинских евреев разочаровались, что приехали в Израиль, захотели назад.) Из средней полосы СССР массовое движение не возникло. А позже, когда выезд затруднился, высказывалась сильная горечь (Р. Нудельман): будущих отказников «запоздалое мужество, быть может, было бы не нужно, если бы они вовремя воспользовались пробитой брешью». Ему возражают: «Но ведь людям нужно время, чтобы созреть!.. Сколько понадобилось, чтобы мы поняли, что нельзя оставаться, что это просто преступление по отношению к собственным детям»[1440].

«Эй, эй! бегите из северной страны, говорит Господь» (Зах. 2:6).

Впрочем, возбуждение еврейской эмиграции уже сильно развивалось и в русских и украинских городах. К марту 1973 было подано 700 тысяч заявлений на эмиграцию. Однако осенью 1973 произошла война Судного дня, – и тут «наступил перелом» в желании эмигрировать. «Лицо Израиля после войны Судного дня резко изменилось. Вместо уверенной в себе и смелой страны, с большим материальным достатком, верой в завтрашний день и монолитным руководством, Израиль неожиданно предстал перед миром растерянным, рыхлым, раздираемым внутренними противоречиями. Уровень благосостояния населения резко упал»[1441].

И в 1974 выехало из СССР всего лишь 20 тысяч евреев. А в 1975-76 из транзитной Вены «до 50% советских евреев направились… мимо Израиля. В этот период появился термин «прямики»[1442] – то есть прямо в Соединённые Штаты. После 1977 число их «колеблется от 70 до 98 процентов»[1443].

«Говоря по совести, это можно понять. Еврейское государство было задумано как национальное убежище для евреев всего мира. Убежище, которое прежде всего гарантирует им безопасное существование. Но этого не произошло. Страна на долгие годы оказалась на линии огня»[1444].

К тому же «довольно скоро выяснилось, что Израиль нуждается не в евреях-интеллигентах… а в еврейской интеллигенции». И тогда «мыслящий еврей… с ужасом понял, что в том качестве, в котором он себя сознавал, ему в Израиле делать нечего»: оказалось, что для Израиля нужно быть проникнутым еврейской национальной культурой – и, вот, уже тогда «приехавшие пришли к выводу о трагической ошибке: не было смысла выезжать из России» (также из-за потери социального положения)[1445], – и обратные письма оповещали о том ещё не уехавших. «Тон и содержание их в то время были почти поголовно отрицательными. Израиль – это страна, в которой государство вторгается и стремится опекать все стороны жизни гражданина»[1446]. – «Предубеждение против эмиграции в Израиль начало складываться у многих уже в середине 70-х годов»[1447]. – «В среде московской и ленинградской интеллигенции сложилось твёрдое представление об Израиле как о закрытом, духовно бедном обществе, замкнутом на свои узко национальные проблемы и подчиняющем культуру сегодняшним идеологическим интересам… В лучшем случае… культурная провинция, в худшем… ещё одно тоталитарное государство, разве что без карательного аппарата»[1448]. – «У многих советских евреев сложилось – и не без оснований – впечатление, что, переезжая из СССР в Израиль, они меняют один авторитарный режим на другой»[1449].

Когда в 1972—1973 в Израиль приезжало в год больше, чем по 30 тысяч советских евреев, – Голда Меир сама встречала их на аэродроме и плакала, а израильские газеты назвали их массовый приезд «Чудом XX века». Тогда «в Израиль ехали все. А на тех, кто сворачивал в Риме», то есть не в Израиль, «показывали пальцем. Но вот из года в год число прибывающих начало падать. От десятков тысяч к тысячам, от тысяч к сотням, от сотен к единицам. И в Вене уже пальцем показывают не на свернувших в Рим, а на эти самые «единицы», на «чудаков», на «ненормальных», которые продолжают ехать в Израиль»[1450]. «Если раньше „нормой“ был Израиль и нужно было объяснять, почему едешь „мимо“, то сегодня всё наоборот: объясняться, скорее, приходится тем, кто собирается в Израиль»[1451].

«Идеалистической была лишь первая волна»; «начиная с 1974 года и далее, из СССР начал выезжать, если его можно так назвать, второй эшелон евреев, для которых Израиль если и был дорог, то в основном издалека»[1452]. – И такое соображение: «Может, и явление неширы [нешира – отсеивание по пути в Израиль; ношрим (ивр.) – отпавшие]… связано с тем, что раньше эмиграция шла, в основном, с окраин [СССР], где [еврейские] традиции были сильны, а теперь перешла в центры, где евреи сильно оторвались от традиций?»[1453]

Так или иначе, но «чем шире распахивались ворота выезда, тем меньше еврейского становилось в этом потоке», большинство активистов даже не знали толком ивритского алфавита[1454]. – «Не обрести еврейство, а избавиться от него стало… главной побудительной причиной эмиграции»[1455]. – И вот, иронизируют в Израиле, – «мир не наполнился топотом ног евреев, бегущих обживать свой дом… Следующие быстро учли ошибки авангарда: массово и проворно ринулись туда, где чужими руками налажена чужая жизнь. Именно массово – тут наконец проявилось пресловутое „еврейское единство“[1456]. – Ну да, ведь эти люди «выехали из СССР ради „интеллектуальной свободы“ и потому, мол, должны жить в Германии или в Англии»[1457], а проще – едут в Соединённые Штаты. – А и широко же сознаётся: диаспора уже для того нужна, что «кто-то должен же подбрасывать деньги безресурсному Израилю и поднимать шум, когда его обижают! Но с другой стороны, она, эта диаспора, увековечивает антисемитизм»[1458].

А. Воронель делает тут более высокое обобщение: «Ситуация русских евреев и проблема их освобождения есть только отражение общего кризиса всего еврейства… Проблема советских евреев помогает нам увидеть смятение в собственных рядах»; «цинизм советских евреев», использующих фальшивые вызовы из Израиля, вместо того чтобы «покориться судьбе, предписывающей им дорогу чести, есть не более чем отражение цинизма и разложения, коснувшихся всего еврейского (и нееврейского) мира»; «под влиянием бизнеса, конкуренции и неограниченных возможностей Свободного Мира вопросы совести отодвигаются всё дальше»[1459].

Итак, потёк просто – массовый побег от трудной советской жизни в лёгкую западную, по-человечески вполне понятный. Но в чём же тогда «репатриация»? и в чём «духовное превосходство» тех, кто решился на выезд из «страны рабов»? – Советские евреи, добивавшиеся эмиграции, в те годы звонко возглашали: «Отпусти народ Мой!» Но это была – усеченная цитата. А в Библии сказано так: «Отпусти народ Мой, чтоб он совершил мне праздник в пустыне» (Исх. 5:1). Но что-то много отпущенных – поехали не в пустыню, а в изобильную Америку.


Однако и отначала, в успешные годы внезапной эмиграции, – были ли сионистские убеждения и стремление в Израиль главными стимулами отъезда? Разные еврейские авторы свидетельствуют, что – нет.

«Советская ситуация конца 60-х годов была ситуацией алии, а не сионистского движения. Была волна людей, внутренне уже готовых бежать из Союза. А уже внутри этой волны началось то, что можно условно назвать сионистским движением»[1460]. В активные кружки изучения еврейской истории и культуры вошли те, «отличительной чертой которых было, разве что, полное отсутствие карьеризма, столь принятого в кругах советско-еврейской интеллигенции. Поэтому-то они всё свободное время отдавали еврейским делам»[1461]. Для таких уже с конца 70-х годов началась «эра учителей иврита», а с начала 80-х «учителя Торы были единственными, кто продолжал действовать на умы»[1462].

Мотив же многих иных к эмиграции объясняется так: «Советская власть поставила перед евреями препятствия в самом главном для них – профессиональном продвижении» и, значит, «еврейству грозит деградация»[1463]. – Их «загнал сначала в еврейство, а потом и в сионизм… безликий административный рок»[1464]. – «Многие… никогда не сталкивались всерьёз с антисемитизмом или политическими преследованиями. Угнетала их бесперспективность своего существования как русских евреев – носителей противоречия… от которого нельзя было бежать ни в „ассимиляцию“, ни в „еврейство“[1465]. – «Нарастало чувство несовместимости и горечи», «десятки и десятки бездарей… тащат тебя в неизвестность… отталкивают на дно»[1466]. И порыв – только бы вырваться из Советского Союза. – «И эта вот светлая перспектива, когда человек только что находился в полном подчинении у советской власти и вдруг, через три месяца, становился свободным… действовала чрезвычайно зажигательно»[1467].

Вокруг отъезда возникал, конечно, сложный ареал настроений. Вот, пишут, еврейское большинство, «воспользовавшись той же «сионистской» дверью… с тоской покидает такую привычную, такую притерпевшуюся Россию»[1468] (как выявляет язык прорыв смысла, ведь автор хотел сказать – «притерпленную» евреями). Или пишут так: «Для подавляющего большинства решение об эмиграции [было] „головное“, сопротивление же ему нутряное»[1469] – то есть вжитость в страну и её традиции. Насколько «большинство» – этого никому не оценить. Но известные нам настроения колебались от добротных стихов Лии Владимировой:

Но вам, моим возлюбленным, вам, гордым,

Я завещаю память и отъезд, —

до расхожей тогда шутки: «Кто будет уезжать последний, не забудьте потушить свет».

Пробуждение советских евреев к эмиграции совпало по времени и с началом «диссидентского» движения в СССР. Тут было и не без внутренней связи: «для некоторых из них [евреев-интеллигентов] «национальное самосознание еврейства в СССР» есть особая форма произрастания вбок… новая форма инакомыслия»[1470], – свой нетерпеливый вырыв из страны они считали и отчаянной важной политической борьбой. Собственно, повторилась дилемма сионистов начала XX века: имея целью уехать из России, вести ли тем временем в ней политическую борьбу? Тогда – больше склонились: вести, теперь – не вести. Но нарастающая дерзость к эмиграции не могла не питать и политическую дерзость, и иногда совпадали личности действователей. Так, например (уже позже, 1976), некоторые активисты еврейского движения – В. Рубин, А. Щаранский, В. Слепак – приняли самостоятельное решение поддержать «хельсинкскую группу» диссидентов, – но это «было признано в еврейских кругах неоправданным и неразумным риском», ибо приведёт «к немедленному и тотальному усилению репрессий властей против еврейских активистов», да и превратит еврейское движение «в придаток диссидентства»[1471].

С другой стороны, и немало диссидентов воспользовались одновременностью обоих движений, воспользовались эмиграцией как бегством с поля боя, для личного спасения. Под то были подведены и теоретические основания: «Всякий честный человек в СССР – неоплатный должник Израиля, и вот почему… Эмиграционная брешь, пробитая в железном занавесе благодаря Израилю… обеспечивает тыл тем немногим людям, которые готовы противопоставить себя бездушной тирании КПСС и отстаивают права человека в СССР. Отсутствие «запасного выхода» самым губительным образом сказалось бы на нынешнем демократическом движении»[1472].

Надо признать: объяснение – весьма циничное, и довольно дурная услуга диссидентству. – Оппонент подмечает натяжку: так «эти «противники» [КПСС] играют в довольно странную игру: они начинают участвовать в демократическом движении, будучи заранее уверенными в существовании «запасного выхода». Но этим они демонстрируют временный и непоследовательный характер своей деятельности. Имеют ли право потенциальные эмигранты говорить о переменах в России, а тем более – от имени России?»[1473]

Один диссидентский фантаст (в будущем, в эмиграции, православный священник) предлагал и такое построение: что еврейская эмиграция производит «революцию в сознании советского человека», «еврей, борющийся за право выезда, превращается в борца за освобождение» всеобщее… «Еврейское движение становится той социальной железой, которая начинает выделять гормоны правосознания», стало «своего рода ферментом постоянного взращивания диссидентства», «Россия «пустеет», мифологическая до тех пор «заграница» заселяется своими людьми», «еврейский Исход… постепенно выводит советскую тоталитарную Московию на просторы свободы»[1474].

Такой взгляд был готовно усвоен и годами громко возглашался: «право эмиграции – первейшее из прав человека»… Хором и многократно повторялось, что это – «вынужденное бегство», а «утверждения о привилегированном положении евреев в смысле отъезда – кощунство»[1475].

Да, спасаться с корабля на лодках – конечно, вынужденное действие. Но иметь лодку – огромная привилегия. И после изнурительного советского полувека – у евреев она вдруг оказалась, а у остальных – нет. Более чуткие выражали совестливое чувство: «Можно бороться за репатриацию евреев – это всем понятно, можно бороться за право эмиграции для всех – это тоже понятно, но нельзя… бороться за право эмиграции, но почему-то только для евреев»[1476]. – Вопреки умилённым теоретикам эмиграции, что и все советские люди таким образом обживали заграницу и через это чувствовали самих себя в СССР свободнее, – как раз напротив: советские люди теперь почувствовали себя ещё более в безвыходьи, ещё более обманутыми и рабами. – Среди эмигрантов были и такие, кто понимал: «Коварнейший момент всей этой ситуации – тот, что уезжают евреи. Вопрос нелепым образом обернулся чем-то вроде проверки подлинности»[1477].

Вот именно. Но в самоослеплении – не заметили того.

А что было думать остающимся жителям «тоталитарной Московии»? Разброс тех настроений велик, от народного раздражения (вам, евреям, можно, а нам нельзя…) – до интеллигентского сокрушения. Его выразила Л. К. Чуковская в разговоре со мной: «Уезжают десятки драгоценных людей, без которых разрываются важные для страны внутренние человеческие связи. Рвутся узлы, образующие ткань культуры».

Как мы только что и прочли: «Россия пустеет»…

Об этом Уходе читаем вдумчивое размышление эмигрировавшего еврейского автора: «Еврейство России проделало беспримерный опыт слияния с русским народом и русской культурой, вмешалось в судьбу и историю России и, внезапно оттолкнувшись, как отталкиваются от одинаково заряженного тела, ушло». (Меткость и глубина сравнения!) «Самое поразительное в этом Уходе – его добровольность в момент наивысшей ассимиляции… Патетический характер российской алии 70-х годов… Мы не были изгнаны из страны королевским указом или решениями партии и правительства и не спасались бегством от захлёстывающей ярости народного погрома… этот факт не сразу доходит до сознания участников исторических событий»[1478].

А между тем несомненно – еврейская эмиграция из СССР открывала крупное всеисторическое движение. Начало Исхода – отчерчивало двухвековую эпоху принудительно-совместной жизни евреев и русских. Отныне каждый российский еврей обретал волю сам решать: жить ли ему в России или вне её. Ко второй половине 80-х выезд в Израиль стал вполне свободным, уже не требовал борьбы.

Всё произошедшее за два столетия с еврейством в России – и черта оседлости, и выход из её прозябания, и расцвет, и возвышение в крути российской власти, и новое стеснение, и потом Исход – не игра случайных стечений на окраине истории. Еврейство закончило круговой цикл распространения вокруг Средиземного моря, вплоть до востока Европы – и теперь двинулось в возврат на свою исходную землю.

И в том цикле и в разрешении его – проглядывает надчеловеческий замысел. И, может быть, нашим потомкам предстоит увидеть его ясней. И разгадать.

 

Глава 25 – ОБОРОТ ОБВИНЕНИЙ НА РОССИЮ | Двести лет вместе. Часть вторая | Глава 27 – ОБ АССИМИЛЯЦИИ