Владислав Иноземцев: Остров НовоРуссия (а может стоит прислушаться?)

Не будучи гражданином Украины, сложно давать советы украинцам, но в то же время из Москвы некоторые шаги наших соседей выглядят немного иначе, чем из Киева, и к тому же сторонний наблюдатель свободен от давления «политической необходимости», ощущаемой любым, кто находится в подвергшемся агрессии государстве, будущее которого зависит от массы внешних факторов. Именно поэтому я хотел бы обратить внимание на почти неизбежную — но оттого не менее опасную — ошибку подавляющего большинства украинских политиков.

С момента обретения государственности в 1991 году Украина строила свою идентичность на ее противопоставлении России как правопреемнице Российской империи и Советского Союза, в которые на протяжении столетий входила бóльшая часть украинской территории. Отсюда — популяризация (и порой насаждение) украинского языка, книги под броскими заголовками (как та же «Украина — не Россия» Леонида Кучмы), «новаторские» исторические исследования, стремление к большей экономической автономии, а в последнее время — открытое, пусть и обоснованное, неприятие почти всего российского и знаменательные предложения «вернуть» России ее историческое название «Московия» на украинских географических картах. Эти шаги можно понять, над ними не стоит иронизировать, но следует отдавать себе отчет в том, что они отражают типично постколониальное мышление, которое редко ведет к развитию, куда чаще порождая ощущение обиженности, замешанной на исключительности, и в итоге делает ту или иную страну глубоко провинциальной.

С российской стороны, надо отдать ей должное, восприятие Украины все эти годы строилось на столь же примитивной, хотя и диаметрально противоположной логике. В большинстве своем россияне воспринимали украинцев как «малороссов», «не вполне русских», в лучшем случае — младших братьев. Президент отмечал, что «Советский Союз — это Россия и есть, только называлась по-другому»; и «мы всегда в России считали, что русские и украинцы — это один народ, [и] я так думаю и сейчас», предполагая Украину «суверенной», но не независимой. Исходя из такого понимания, желание украинцев стать современной европейской страной в России воспринималось как предательство со стороны Киева, а со стороны Запада — как попытка отторгнуть от Москвы часть «исторической России». Ответом стала «превентивная» агрессия России против Украины и появление мертворожденной концепции «Новороссии» — части украинской территории, которой молодое государство владело как бы «по ошибке», совершенной то ли в 1954-м, то ли в 1991 году.

Оба подхода ошибочны и порочны. Украинцы не должны унижать себя, рассказывая о борьбе с русским колониализмом, потому что Киев являлся не городом, построенным переселенцами из русской метрополии, а княжеским престолом, намного старше Москвы. Русским не пристало говорить о своих братьях свысока, ибо на таком подходе никогда не строились прочные союзы. Однако хотелось бы поговорить не об ошибках, а скорее о перспективах.

Сегодня у Украины есть две возможности позиционировать свою страну на ближайшие несколько десятилетий. Одна, традиционная — изображение Украины как «не-России» (в том же примитивном контексте, в каком сама Россия сейчас с гордостью объявляет себя «не-Европой»); указание на то, что Украина является сейчас «линией фронта» в противостоянии российскому реваншизму; и, соответственно, обоснование своей причастности к Европе через свою нерусскость. На мой взгляд, этот подход имеет много «подводных камней»: во-первых, сам факт того, что «Украина — не Россия» не выглядит достаточным основанием для признания ее частью Европы (что мы сейчас и видим по заявлениям европейских политиков); во-вторых, «фронтовое сознание» является лучшим средством, отвлекающим власти и граждан от реальных реформ, борьбы с коррупцией и т. д.; в-третьих, «отмежевываясь» от России, Украина, как это ни парадоксально, лишает себя самого важного, что у нее имеется с точки зрения ее глобальной роли.

На мой взгляд, позиция украинских политиков должна быть — и хотелось бы, чтобы более реалистичные и дальновидные государственные деятели в Киеве приложили к этому свои усилия, — диаметрально противоположной. В противовес тому, как в Москве объявили управляемые связанными с криминалитетом боевиками временно отторгнутые от Украины территории «Новороссией», Украине в целом следовало бы позиционироваться в качестве НовоРуссии, как воистину новой — и лучшей — России/Руси.

Это позволило бы Киеву занять совершенно иную, нежели сейчас, геополитическую позицию.

С одной стороны, по отношению к России Киеву было бы правильнее позиционироваться как «эмоционально» более сильному игроку. Исторически можно основываться на преемственности Московской Руси Киевской, а не наоборот, как территории, которая первой восприняла христианство и создала русские традиции. Применительно к новой и новейшей истории следует эксплуатировать не столько эпизоды борьбы с Россией, пусть даже сталинской, сколько более глубокую укорененность этой части русской цивилизации в Европу (со времен унии с княжеством Литовским и до Украинской народной республики). Вместо враждебности к России украинским политикам следовало бы выражать сочувствие россиянам, в очередной раз «свалившимся» в авторитаризм и доминирование произвола; осуждать путинский режим, но в то же время не предпринимать ничего враждебного в отношении российских граждан и компаний. Я бы даже предложил совместно с европейскими структурами создать Фонд гарантирования российских частных инвестиций на Украину, чтобы привлечь предпринимателей, выдавленных из бизнеса политикой кремлевских властей, но привычных к российской/украинской бизнес-среде. Украине как никогда нужна энергия и капиталы критически относящихся к Путину россиян — только они могут поднять ее экономику, а не ЕС или МВФ (если бы на Украину шла хотя бы четверть «убегающих» из России капиталов, ее экономические проблемы были бы решены). Важнейшим преимуществом данного подхода я считаю тот факт, что смена риторики позволила бы, наконец, переключиться с безнадежных и бессмысленных попыток «вернуть Донбасс» на хозяйственные реформы, которые делали бы Украину более европейской и более привлекательной. Финальной задачей НовоРуссии было бы показать россиянам, что в соседней стране практически такой же народ — постсоветский, русскоязычный, православный — построил европейское общество, тогда как в России население остается рабами, а чиновники — холуями одного-единственного господина. Успех НовоРуссии в европеизации был бы более болезненным ударом по российскому авторитаризму, чем его любое поражение в Донбассе или в Крыму.

С другой стороны, подобный поворот в политике радикально изменил бы отношение к Украине в Европе. Сегодня недальновидная «прифронтовая» риторика может в лучшем случае принести Украине поставки оружия или военно-техническую помощь «фронту». Принимать в ЕС воюющую страну никто не будет. Стремиться в будущем к конфликту всей Европы или всего НАТО с Россией ввиду враждебного отношения к ней Украины также мало кто захочет. Зато имидж Украины как НовоРуссии способен изменить многое: он вписывается в европейскую доктрину вовлечения, или «мягкой силы», так как по сути создает для европейцев «полигон», на котором может отрабатываться «европеизация» уже самой России. Европейцы в последнее время начинают понимать, что любое «умиротворение» Москвы бесперспективно, что прочное ощущение безопасности на восточной границе может стать только следствием превращения России в ту или иную часть Европы (что в свое время было сделано с Германией). Разумеется, такая задача пока прямо не стоит на повестке дня, но демонстрация России позитивного примера европеизации, равно как и оттягивание из нее самостоятельного профессионального населения, талантов и капитала, вполне вписывается в любую долгосрочную европейскую стратегию отношений с Россией. Иначе говоря, Европе Украина как НовоРуссия нужна намного больше, чем Украина как не-Россия.

Все это означает, на мой взгляд, что идеальным политическим имиджем Украины на ближайшие десятилетия стало бы позиционирование страны как «первого на российской земле европейского государства», откуда европейские ценности и нормы в будущем распространятся и на остальные российские территории. Говоря более понятным языком, Украина в этом качестве, даже потеряв Крым и Донбасс, могла бы стать более успешным «островом Крымом», чем тот, что был описан в одноименном романе Василия Аксенова. Это, разумеется, потребовало бы изменения всей нынешней киевской «исторической мифологии», но и в этом нашим украинским братьям есть на что опереться: я могу ошибаться, но фигура великого князя Даниила Романовича, участника битвы на Калке, борца с монгольским нашествием и в то же время победителя венгров и поляков, первого «короля Руси» (Rex Russiae) с 1253 года, признанного Святым престолом, вполне может в качестве символа нации сравниться со значением для России Александра Невского, и уж наверняка сделала бы намного больше для осознания национальной идентичности Украины, чем прославление И. Мазепы, П. Скоропадского, С. Бандеры и Р. Шухевича, вместе взятых.

Разумеется, выигрывать отдельные политические баталии на навешивании ярлыков и хлестких противопоставлениях намного легче, чем выстраивать сложные политические стратегии, которые имеют шанс реализоваться к тому времени, когда нынешних политиков уже не будет в живых. Но если Украина действительно мыслит себя как государство, находящееся в составе Европейского союза и выполняющее нужную Европе историческую миссию, то она, на мой взгляд, должна строить свою идентичность существенно иным образом, чем она делала это все последние годы.