Сергей Есенин. казненный дегенератами

Николай Баун: Есенин, казненный дегенератами 
"Новый Петербургъ", n14(778), 13.04.2006 

Автор: Юрий Чуканов 
 

Об обстоятельствах гибели великого русского национального поэта нам рассказывает поэт, переводчик, бывший политзаключённый, общественный деятель, соратник-руководитель Российского Имперского Союза-Ордена Николай Николаевич Браун. 


Сегодня, когда вокруг имени Есенина появилось так много фальшивок, названия которых не стоит перечислять, каждый думающий и неравнодушный к русскому слову, к русской истории человек должен дать себе ответ на вопрос: так кто же он был, Сергей Есенин, - пьяница, скандалист и самоубийца, как уверяют нас авторы пасквилей и небылиц, или всё же - великий русский национальный поэт, ставший жертвой политических репрессий и интриг, жертвой красного террора? 
Я, будучи сам поэтом, сыном поэта Николая Леопольдовича Брауна, который выносил тело погибшего Есенина из "Англетера", знаю этот ответ. Есенин - не убивал себя. Его убили во время допроса, сопровождавшегося пытками и избиениями, а после - чтобы скрыть следы, инсценировали самоубийство, опорочив память поэта. Есенин был убит по тем же самым мотивам, по которым была уничтожена целая плеяда выдающихся русских поэтов и писателей - Клюев, Васильев, Панин, Клычков, друзья Есенина - поэты Орешин, Наседкин, Приблудный и, еще в 1921 году, раньше их всех - Гумилев. Уничтожена воинствующими безбожниками, интернационалистами-русофобами, поставившими перед собой задачу обескровить и обесчестить Россию, ликвидировав все сословия, превратив русский народ в послушное стадо, вырвав его мозг и душу. 
Я знаю об этом не из книг. Мой отец был лично знаком с Есениным. С детских лет передо мной были оригиналы стихов Есенина, написанные его собственной рукой - два автографа, которые прошли через все обыски, через годы блокады... Они кричат мне об этом. 
На вновь построенном здании "Англетера" - старое, историческое не удалось отстоять от демократо-разрушителей, несмотря на всю активность общественности города, - с 80-х годов висит памятная доска: "Здесь трагически оборвалась жизнь Сергея Есенина". Но жизнь Есенина не "оборвалась". Её - оборвали! Я лично расспрашивал тех людей, которые были в "Англетере" сразу после трагедии. 
Мой отец и Борис Лавренёв находились утром 28 декабря в редакции журнала "Звезда", располагавшейся в Доме книги на углу Невского и канала Грибоедова. Позвонивший по телефону Медведев сообщил, что "Есенин покончил с собой" и поэтому они должны идти в "Англетер". И они пошли. То, что они там увидели, заставило их содрогнуться. Они категорически отказались поставить подписи под протоколом, который им сразу показался подложным, непрофессионально составленным. Под этой филькиной грамотой была подпись лишь одного должностного лица - милиционера Горбова. Впоследствии после ареста он пропал без вести. Как выяснилось в 90-е годы, даже она была не подлинной. 
Подписи поставили: кадр ОГПУ Эрлих, с ним Медведев, председатель Союза писателей Фроман, Рождественский. Все они стали уверять Брауна и Лавренева, что Есенин - самоубийца, хотя сами при "суициде" не присутствовали, но им "рассказали", как это было. Браун спросил Рождественского, уже на улице: "Сева, как же ты мог? Ты же не видел, как Есенин петлю на себя надевал". Ответ был: "Мне сказали - нужна еще одна подпись". Ответственность за этот протокол вообще списали на известного петербургского врача - Гиляревского, который якобы проводил экспертизу, но его там и рядом не было. Он был врачом дореволюционной школы и под этой фикцией никогда бы не поставил свою подпись. Поэтому его и не позвали, но сослались на его имя. 
Я также знал Павла Лукницкого, в прошлом - работника ОГПУ. Я с ним общался, выясняя подробности гибели Николая Гумилева, и однажды спросил у него, что же произошло в "Англетере", при каких обстоятельствах погиб Есенин. Он ответил мне: "При странных. Есенин был изуродован, был мало похож на себя. У него был вид, что потом его внешность исправляли как могли ...Левого глаза не было". Я переспросил у Павла Николаевича: "Как не было?!" Он сказал: "А так, не было - он был как будто вдавлен внутрь, словно пробит, вытек, и рубашка была окровавлена". 

МИНУЛО СТО ЛЕТ - У ВЛАСТИ ТЕ ЖЕ КРОВОПИЙЦЫ 1 - YouTube

МИНУЛО СТО ЛЕТ - У ВЛАСТИ ТЕ ЖЕ КРОВОПИЙЦЫ 2 - YouTube

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Лукницкий вёл дневники. В его мемуарах, изданных в Париже в 1991 г., рассказано обо всем этом. Там он вспоминает еще, что на бледном лице Есенина выделялись "только красные пятна и потемневшие ссадины". Кроме того, я знал поэтессу Иду Наппельбаум, которая в свое время отсидела за портрет Гумилёва - собственно, не за сам портрет, а за пятно от него, за след на выцветших обоях, где висел этот портрет. Так вот. Её брат Лев помогал отцу - фотографу во время съемок. Он рассказал сестре, как помогал милиционеру, стоявшему на стремянке, снимать тело поэта с трубы отопления. Он был свидетелем того факта, что Есенин висел не в петле, как это бывает у самоубийц, а верёвка была несколько раз намотана вокруг шеи. Потому-то его тело и пришлось снять до прихода писателей - повешен он был уж очень неправдоподобно. Когда отец с Лавренёвым пришли в номер и увидели лежащего на полу Есенина, они заметили, что под ним не было мокрого пятна, которое обычно бывает под висельниками, когда от полного расслабления мышц вытекает жидкость. Не образовалось такого пятна ни на одежде Есенина, ни на диване, на который потом положили тело. Лев также вспоминал, что руки Есенина были сильно порезаны вертикальными полосами. А художник Василий Сварог вспоминал, что пиджак Есенина тоже был изрезан. Этот пиджак быстро куда-то пропал: когда в "Англетер" пришли Лавренев и мой отец, они пиджака не видели. Но они увидели достаточно, чтобы понять: произошло преступление. 

Лавренев, два дня спустя в той же "Красной газете", в которой было сообщение о мнимом самоубийстве Есенина, опубликовал статью под вопиющим заголовком: "Казнённый дегенератами", с эпиграфом "И вы не смоете всей вашей чёрной кровью - поэта праведную кровь". Статья заканчивается так: "Мой нравственный долг предписывает мне назвать палачей и убийц - палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта". Кстати, обстановка в номере "Англетера", которую мы видим на известных посмертных снимках, - стол, стул, шляпа, шкаф - тоже поддельная, мой отец ничего такого не видел, это - инсценировка, спектакль. Это было потом поставлено. 
И еще мне отец рассказал, что Есенин, лежавший на полу, был в крупицах какой-то земли, которая была на его брюках, в частицах песка его волосы были. Когда я спросил отца, откуда же его принесли, он ответил: "Вероятно, с допроса...". А Сварог вообще предположил, что в номер "Англетера" Есенина чекисты принесли завернутым в ковёр, потому что, рисуя поэта, он заметил: Есенин был весь в тонкой пыли. Это вполне может быть - ведь достоверная информация о Есенине прерывается в момент его выезда из Москвы - он уезжал со всеми чемоданами в острейший момент борьбы за власть на XIV съезде ВКП(б), и за его передвижение отвечали оперативники Лубянки. По прибытии в Питер поэт как будто провалился в черную дыру: ни с кем не виделся, ни с кем не встречался. Все рассказы о последних днях Есенина выглядят так, будто нескольким людям дали задание описать их и они целенаправленно писали о том, чего сами не видели, но зато - по одному шаблону. А другие повторяли ложь из страха. 
Есенин умер при допросе! От пыток! Мой отец - Браун Николай Леопольдович рассказал следующее: смертельная рана, глубоко уходящая, была у Есенина над правым глазом, под бровью, пробита, как будто ударили сдвоенной железной палкой, а вероятнее всего - рукояткой револьвера типа наган с ушком, оставившим две характерные вмятины на лбу, очевидные на "неофициальной" посмертной маске. Я спросил отца о круглой ране над правым: не был ли Есенин застрелен? Ответ отца: "Он был умучен". Переносье было пробито на уровне бровей и левый глаз запал. Никакой странгуляционной борозды на шее не было...
Отец в 1919-20 годах работал санитаром и знал, что говорит - ему приходилось видеть удавленников с характерными посиневшими лицами, а лицо Есенина было бледным. Когда тело поэта выносили из "Англетера", мой отец первым взял его под плечи и заметил, что позвоночник у поэта был сломан, - голова почти отваливалась, - сломан, но не так, как бывает у висельников, а так, как будто ему сломали шею посредством удавки, специальным приёмом, каким, например, снимают часовых. В стихах Всеволода Рождественского об этих сутках есть такая строфа: "С одной простынёй, без подстилок, он едет к последней беде и в мёрзлые доски затылок на каждой стучит борозде". Всё тело было застывшее, а голова отваливалась. Поэт Василий Казин сопровождал Есенина в покойницкую, он был там главным дежурным до утра, и в своих стихах отметил: "полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе..." 
Ю.Ч.: Как же произошло так, что тысячи людей видели мёртвого Есенина, когда прощались с ним в Доме печати в Москве и ничего не заметили? 
Н.Б.: Пришедшие прощаться люди видели внешность поэта, похожую на греческую маску, - безупречно красивое лицо, никаких царапин, ран и пролома на лбу, они видели, как выразилась писательница Галина Серебрякова, "нарумяненную куклу". Внешность Есенина приводилась в порядок трижды. Первый раз - перед тем, как его тело показали писателям. Результаты пыток при допросе, следы увечий, все то, что было слишком заметно, было скрыто под макияжем. Если кто-то и видел Есенина в изначальном его облике, - это могли быть только спецкадры из ОГПУ, которые прибыли с Моисеем и Львом Наппельбаумами. Кстати, и их визит не случаен. Старший Наппельбаум, которого пригласили из Москвы, славился тогда как портретист, лучший ретушёр фотографий - ему поэтому очень часто поручали фотографирование вождей, деятелей искусства. Он умел отретушировать их так, что комар носа не подточит. Наппельбаум и ОГПУ постарались, чтобы Есенин на посмертных фотографиях выглядел идеально... 
Второй макияж был произведён, когда тело находилось в Союзе писателей на Фонтанке, где снимали маску. А третий - в Москве, перед прощанием в Доме печати. Интересно, что маски имеются две. Обе представлены в книге комиссии Всероссийского Есенинского комитета по расследованию обстоятельств смерти поэта "Смерть Сергея Есенина", изданной в 1996 году. На одной из них, находящейся ныне в частной коллекции, видно, что лоб поэта проломлен, что глаз запал. Эта маска покрыта лаком - чтобы никто не нарушил её целостности. 
А вторая маска - "официальная", которая много раз публиковалась. По ней видно, что она тщательно "отредактирована", хотя на ней тоже имеется, но не такая отчетливая, впадина на лбу. Эта маска лаком не покрыта. 
- Николай Николаевич, а как вы думаете, может, эту "отредактированную" маску не покрывали лаком именно потому, что ее использовали в качестве модели для отливки из воска, которую могли наложить на лицо поэта перед тем, как его тело выставили в Доме литераторов? Ведь создание восковых отпечатков высочайшего качества известно со времен мадам Тюссо. Кто мешал злоумышленникам сделать с официальной маски тонкую отливку, раскрасить ее и поместить на лицо мертвого Есенина, выставленного в гробе для прощания? На трупе воск не тает. Вот люди и видели перед собой "нарумяненную куклу" - восковую. И маску не покрыли лаком, чтобы на отливке не было мелких пузырьков, которые бы возникли, если бы поры гипса, через которые обыкновенно выходят микропузырьки воздуха, были залиты лаком! 
- Может быть, но такая версия для меня является слишком новой, я не думал об этом. Вообще же, версии как таковые возникли в конце 80-х - начале 90-х. В нашей семье никаких версий не могло быть. И узкий круг писателей знал, что поэт был убит. 

Однозначно, что такие увечья не могли быть нанесены даже в предсмертной борьбе, на которую Есенин был способен, а только в том случае, если поэта пытали. А что могли искать пытавшие? Рукописи, личные бумаги, компрометирующие близких и знакомых поэта. Все, что можно было связать с делом так называемого "Ордена русских фашистов", сфабрикованным московским ОГПУ. И это находит свое подтверждение - все последние рукописи поэта исчезли, даже стихи, которые он читал знакомым незадолго перед смертью. Многое говорит за то, что у Есенина с применением пыток искали не что иное как "тезисы" Ганина: "Мир и свободный труд - народам". Но не смогли найти: перед тем как уехать в Питер, Есенин сжёг все бумаги, которые могли скомпрометировать его или кого-то из близких и друзей - в печке у его первой жены Анны Изрядновой. Он знал, что за ним установлена слежка, что круг "черных человеков" вокруг него, после арестов и казней друзей во главе с Ганиным, сужается. 
В Баку, куда Есенин уехал сразу после казни Ганина по совету знакомых, он встретил Блюмкина, который в результате их ссоры чуть не застрелил его. Есенин воспринял эту угрозу всерьёз и поехал в Тифлис, где знакомые достали ему пистолет - наган, с которым он не расставался до последнего дня. Был ли нанесен один из роковых ударов, прервавших жизнь поэта, тем самым наганом или каким-то другим? Трудно сказать, но вооружен Есенин был. 
Из Москвы он уезжал в тот момент, когда на него уже было заведено 13 уголовных дел. Эти дела, конечно, беспокоили тех близких друзей, кто понимал, что они могут закончиться для него плохо. Даже Луначарский, тогдашний нарком просвещения, обращался к московскому судье Липкину с письменной просьбой: закрыть последнее громкое дело, чтобы "не было скандала вокруг известного русского советского поэта" и шума в эмиграции. Липкин был беспощаден и ответил Луначарскому официальным письмом, в котором написал, что на этот раз Есенину "отвертеться не удастся". А все дела эти были заведены за якобы "антисемитизм". 
Мог ли Есенин хранить у себя документ, в котором говорилось следующее: "При существующей государственной системе...

Россия уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии. Ясный дух народа предательски ослеплён. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены. Всякий, кто не потерял ещё голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведёт счёт великим бедствиям и страданиям народа... Перед судом всех честно мыслящих людей и перед судом истории мы категорически утверждаем, что в лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности, средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов - таится смерть и разрушения... 
Достаточно вспомнить те события, от которых ещё не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооружённые с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками, банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население"... 
Вот такие тезисы написал ближайший друг и фактически родственник Есенина, с предостережением к европейским правительствам и народам от коммунистической революции, и нечто подобное изуверы-комиссары искали в багаже великого русского поэта, в его одежде. 
А потом, чтобы опорочить, а лучше всего - вообще убить память о нём, придумали версию о самоубийстве, которое, по их представлениям, должно зачеркнуть самое творчество великого русского национального поэта, поэта мученика, страстотерпца, вышедшего на неравную брань со всемирным злом и погибшего в единоборстве с веком, уничтоженного выродками и дегенератами. 
Есенин не состоял ни в комсомоле, ни в партии, но был лично знаком с Дзержинским и Троцким и неосмотрительно выражал искреннее неприятие их политики, не думая о последствиях или даже эпатируя сексотов. Например, за рубежом он высказался так: "Не поеду в Россию, пока ею правит Лейба Бронштейн". Он неосторожно писал чекисту Чагину из московской клиники: "Чтоб избавиться кой от каких скандалов, махну за границу. Там и мёртвые львы красивей наших живых медицинских собак". При этом не имея в виду старого профессора Ганнушкина, который не пустил в свою клинику чекистов, явившихся арестовывать Есенина. Чекисты имели, как они считали, проверенные сведения о намерениях непокорного поэта перейти границу в Латвии или в Эстонии. Они знали, что станут на голову короче, если Есенин уйдёт от приговора, да ещё в дни острейшего XIV съезда. И питерское ОГПУ с "Англетером" в финале сыграло роль последней погранзаставы на его пути. 
Нельзя забыть, что его драматическая поэма "Страна негодяев" была настоящим вызовом правящему режиму. Так же, как и поэма "Пугачёв", изданная отдельной книгой, была его откликом на жестокое подавление тамбовского крестьянского восстания. Даже на её обложке стояли только два слова, одно под другим: ЕСЕНИН, ПУГАЧЁВ. Фонарщик-тамбовец зажигает в ней огонь восстания против несправедливости. Напомню, что в 1918 г. в Тамбовской губернии восстало 70 тысяч крестьян. 

Вы спрашиваете о возможности эксгумации. Но гроба Есенина в могиле нет. Это выяснилось при похоронах матери Татьяны Фёдоровны, которая хотела быть похороненной рядом с сыном. Сестра Шура помнила гроб брата. Там оказались три других неизвестных гроба. Московские родственники Есенина заявили об этом в Комиссию по расследованию обстоятельств смерти поэта в официальном письме от 4 января 1994 года. В нём сказано, что гроб матери "оказался не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками, точное место его могилы теперь установить будет очень нелегко". Письмо опубликовано в упомянутом выше издании Комиссии "Смерть Сергея Есенина". С 1926 года произведения Есенина были запрещены в течение 29 лет. После его смерти началась борьба с "есенинщиной" со всеми, кто, по выражению Троцкого, был "несроден" новой власти. 13 августа 1937 года был расстрелян арестованный по приказу Якова Агранова сын Есенина и Анны Изрядновой, Георгий, талантливый русский поэт, внешне похожий на отца. Он был обвинён в причастности к "фашистской группе" и расстрелян через 20 минут после зачтения сфабрикованного приговора. 
О так называемой предсмертной записке Сергея Есенина "До свиданья, друг мой, до свиданья...". Она никогда никем всерьёз не исследовалась и экспертизе не подвергалась. От Иды Наппельбаум знаю, что Эрлих принёс её и отдал Фроману. Обратило внимание то, что она была сильно затёрта на сгибе. Продолжительное время она хранилась в семье Наппельбаумов, а затем чекист Горбачёв передал её в Пушкинский дом. Кто её написал и когда, изготовлена ли она соответствующей лабораторией? Вопросы остаются открытыми. Когда в 1995 году английской исследовательнице творчества Есенина Джессике Дэвис по её просьбе в Пушкинском доме предоставили эту записку, она была удивлена, что буквы в ней покрыты... чёрным лаком. 
Поэт Всеволод Рождественский, которого я хорошо знал, написал в своей статье - отклике на это событие следующее: "Прощай, Серёжа - песня, сгоревшая на ветру"... Он также думал, что "теперь не будут петь стихов Есенина, - в нашу жизнь ворвались новые, машинные ритмы", что теперь будут петь бодрые трудовые песни, навстречу восходящему дню, навстречу съезду... 
Всеволод Александрович ошибся. И в политлагерях Мордовии и Урала, где наша русская община отмечала есенинские даты, и на двух моих недавно проведенных авторских вечерах, посвященных памяти Есенина, я видел: в народе интерес к его творчеству велик. Люди вчитываются в поэзию Есенина, находят в ней одновременно и трагическое, и вдохновенное, черпают в его произведениях радость и скорбь, любовь к Родине, любовь к жизни. Россия поёт и будет петь Есенина. Его творческие открытия, от ярких имажинистских поисков до классических достижений, его шедевров - ставит его в первый ряд национальных русских поэтов. Многие строчки его стихов стали крылатыми выражениями... 
Есенин - единственный русский поэт, гроб которого трижды обнесли вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре... У меня есть такое стихотворение, в котором я как бы спорю с Рождественским, а на самом деле со всеми, кто не понимает непреходящего значения есенинских стихов, которые всегда будут находить самый сильный отклик в русской душе. Этим моим стихотворением, которое называется "В семье моей пели Есенина", я и хочу закончить нашу с Вами беседу, уважаемый Юрий Юрьевич. 

В семье моей пели Есенина
На сложенный жизнью мотив. 
Цвела там черемуха, вспенена. 
Плыл месяц над купами ив.
Там сыпала звонко тальянка. 
Клён-сторож в снегу застревал. 
Там тройка летела с гулянки 
Сквозь плач и кабацкий скандал. 
...Отец мой, гитару настроя, 
Звал мать, струны тронув едва. 
И так, на три голоса, трое 
Мы пели, все помня слова. 
Ещё заглушал эти песни 
Казнящего страха запрет... 
Но тем был смелей и чудесней 
Напев моих лагерных лет, 
Когда возле псов, автоматов, 
По тюрьмам, всё вдаль, на Восток, 
Я пел даже тем, кто когда-то 
Тянул "за Есенина" срок! 
Питались легендами все мы. 
Той славы сума - нелегка! 
Ему вслед стихи и поэмы 
Написаны кровью ЗеКа. 
Напевны лады их - чуть троньте! 
Всяк слух их напевностью пьян. 
Отца брат, погибший на фронте, 
Есенина пел под баян. 
Напев этот жив, не иначе... 
А там, в эмигрантском краю, 
Поют, пьют, дерутся и плачут, 
И Русь вспоминают свою. 
...Как ветер, безвестное пение 
взлетает над золотом нив. 
Петь будет Россия Есенина 
На сложенный ею мотив!