1956-й — год Обезьяны
«ХХ СЪЕЗД КПСС», «ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕШЕНИЯ ХХ СЪЕЗДА» — ВСЕ ЭТО СОКРАТИЛОСЬ В НАШЕМ ОБИХОДЕ ДО ДВУХ СЛОВ, ОБОЗНАЧАЮЩИХ РАЗВЕНЧАНИЕ СТАЛИНА: «ХХ СЪЕЗД»
Так вот, ХХ съезд грянул, когда я был на 2-м курсе своего литфака в пединституте. Деталей не помню. Вроде бы вначале обнаружили в повестке дня съезда пункт «О культе личности», без подробностей, о них узнали позже, а может, я что-то путаю — не важно. Главное: ощутилась неслыханность, невероятность события. И, думаю, масштаб его и по сегодня не охвачен общественным сознанием.
Было в том Обезьяньем году еще два потрясения: венгерское восстание и короткая война вокруг Суэцкого канала. Это называлось: «англо-франко-израильская агрессия», и наш институт отправил ряд комсомольских колонн громить датское посольство за то, что датчане накануне забросали чернильницами советское — там, у себя, в Копенгагене. Колонна наша была настроена в высшей степени миролюбиво, это было МЕРОПРИЯТИЕ, позволяющее профилонить целый день в свое удовольствие, никаких патриотических эмоций не испытывал никто. Государство Израиль вместе с Египтом оставались для меня по ту сторону стеклянной стены равнодушного незнания — равно как и венгерское восстание. Стена эта растаяла существенно позже.
Но внезапное (да еще и высочайшее!) разоблачение Сталина — этот гром среди бела дня как загремел, так и до сих пор погромыхивает то в отдалении, а то и прямо над головами вот уже 60 лет!
То есть до сих пор мы, народ российский, так и не можем толком сообразить, что же такое стряслось с нами в ХХ веке.
Сначала сказано было о массовых репрессиях в мирное, довоенное, а потом в военное, а затем и в послевоенное время. Затем сообщены во множестве публикаций, уже при Хрущеве, — масштабы репрессий, их цифры и этапы. Стали возвращаться люди из лагерей. Послышались, а потом и опубликовались рассказы очевидцев, «лагерная проза» (Шаламов, Солженицын, Гинзбург), вся сообщенная цифирь ожила, и в сознание наше проник ужас происшедшего. С которым мы так полностью и не справились. А надо. Очень.
Власть, однако, немедленно припудрила страшную правду. Преподнеся ее под соусом частичных перегибов на, в общем, верном пути, но главное слово: «Сталин — это миф» — было произнесено, и свободная мысль легко сдувала всякую пудру.
Поколение наше, крепко зомбированное сталинским воспитанием, вдруг очнулось.
С живых мозгов осыпалась заскорузлая корка казенной идеологии — причем как-то разом и безболезненно (поколению отцов это давалось с куда большим трудом). Похоже, что подсознание наше уже готово было к освобождению.
Сказавши громкое «А», власти поневоле должны были произнести и несколько осторожных «бе-е», и результатом этого блеяния явилось небольшое окошко свободы — в которое неслыханно мощным потоком хлынуло обновление нашей культуры по всем направлениям. Поэзия, проза, театр, живопись, скульптура, кино — все разом зазеленело и обросло молодыми талантами, тогда же состоялось и процвело явление бардов народу.
Власти все это тормозили, как могли, но удержать, а тем более искоренить так и не удалось. Лишь в одной области они неуклонно продолжали сталинскую установку: давить репрессиями всяческую оппозицию. Масштабы, конечно, сократились, но беспощадная неуклонность была все та же — и пошли-поехали диссидентские процессы, начавшись при Хрущеве и остановившись при Горбачеве.
В начале 80-х, казалось, уже нечем дышать — Афган, новая, широкая андроповская посадка диссидентов — но тут пришел Горбачев, и вся насквозь прогнившая сталинщина стала с нас обваливаться кусками: освободили всех диссидентов, Сахаров вернулся в Москву из горьковской ссылки, рухнула Берлинская стена, завершился Афган, исчезла, как не было, идеологическая цензура, Солженицын, Галич, Войнович — в открытом доступе, задышалось шире и вольнее, чем во время хрущевской оттепели, и наконец грянул август 91-го года.
А с ним началась и пошла, ни шатко ни валко, колеблясь и потрескивая, новейшая история России.
Поголовную национализацию 1918 года отменила поголовная приватизация 92-го. Россия реабилитировала частную собственность, а с ней и частное предпринимательство.
И тем самым вступила наконец на тот ВСЕМИРНЫЙ тракт, по которому, кто давно, кто недавно, движется большинство стран Земли.
И мы уже тоже там, на этом тракте — силой вещей, неумолимой волей истории — только вот почему-то тащимся задом наперед, вместо того чтобы, мощно развернувшись, зашагать во всю силу присущего нам таланта и размаха.
Тем более что вступили мы на новый путь нелепо, как-то с бухты-барахты, и хотя мы, несомненно, уже то, что называется ЗАПАД, но мы пока что чрезвычайно ДИКИЙ ЗАПАД, некультурный, полубандитский, полусоветский и крайне бесчеловечный. И вся наша теперешняя задача в том и состоит, чтобы со всей своей энергией и волей преодолеть эту дикость и бескультурье.
Но пока что вся наша энергия уходит на то, чтобы никуда не поворачивать, а только с чувством глубокого удовлетворения и национального самодовольства смотреть в телевизор.
Опять плохо дышится. Опять сажают ни за что. Опять судебно-полицейский произвол и затыкание ртов. Опять враги со всех сторон. Слово «оппозиция» произносится так же, как и в сталинские времена: с классовой ненавистью.
Говорят, что год Обезьяны — год обязательных и важных перемен.
1956-й был как раз Обезьяний.
Юлий КИМ,
специально для «Новой»
Н. С. Хрущев зачитывает тот самый доклад на XX съезде
Комментарии