И.Воробьева― Здравствуйте. Это программа «Особое мнение». И сегодня в студии радиостанции «Эхо Москвы» писатель, журналист Виктор Шендерович. Здравствуйте.
В. Шендерович― Добрый вечер.
И. Воробьева― Наконец-то. Вернулись, значит.
В. Шендерович― Да, а что?
И. Воробьева― Собственно, ничего. Но вопросы остались.
В. Шендерович― Осадочек.
И. Воробьева― Я думала, с чего бы начать и подумала, что начать надо с того, что самым важным было во время вашего отсутствия. Что самое такое важное случилось, когда вы уезжали и видели новости из России, что заставило вас написать в фейсбук или возмутиться.
В. Шендерович― Так сходу не вспомню. Главное ощущение (я о нем писал уже, кажется) — это ощущение воздушной «подушки безопасности» размером в 8 или 11 часов, в зависимости от того, на каком ты побережье США. Не в том смысле, что ты в безопасности, хотя это тоже влияет на восприятие. Личная безопасность. Но и в том смысле, что — где-то что-то происходит. И — новость. Ты не ездишь в метро, не ходишь по улицам. Ты не живешь ежедневно, поскольку другие дела, в информационном поле. Это докатывается такими волнами… Но конечно, когда год назад в Сиэтле ты узнаешь о гибели Немцова, то тут пробивает эту подушку, конечно. А так — вот это, и через какое-то время… поскольку это долго, месяц с лишним не был… недели через две просто перестаешь верить, что это реально. Дума в очередной раз чего-нибудь примет. Думаешь, да ну ладно, не рассказывайте мне ерунды. Этого просто не может быть! К этому нельзя относиться уже всерьез. Ощущение, что ты смотришь издалека за каким-то безумным сюжетом. Вот: безумный сюжет. То есть, конечно, это безумие оттуда видно лучше, чем здесь. А знаешь, почему? Потому что здесь ты живешь и то, что называется крупный план, — он лирический, родной. Вот улицы, лица вот… все как всегда. Вот кафешки, вот люди, вот парочки, дети. Вот погода. Вот родные переулки. И вроде все нормально. А когда ты там, ты лишен этого сладкого ощущения, что все нормально. Ты видишь только новостную ленту. А она безумная. Совершенно безумная. И никакие дети, парочки, погода, родные переулки не помогают тебе, тебя не примиряют. И безумие лучше видно издалека. А то, что это безумие — это видно, конечно. Просто маршевым шагом по избранному… маршруту.
И. Воробьева― Тогда по нескольким точкам этого маршрута пройдемся. Сами заговорили, через два дня будет год, как убили Бориса Немцова. К чему мы пришли за этот год, я имею в виду не мы с вами, хотя и мы тоже. А расследование, понимание, кто это сделал, зачем.
В. Шендерович― Понимание кто это сделал, было очень быстро, как мы теперь знаем через 2-3 президенту доложили.
И. Воробьева― 2 марта как пишут СМИ.
В. Шендерович― Все более-менее понятно. Некрасиво подозревать, когда вполне уверен, как говорил Станислав Ежи Лец. Мы живем в стране узаконенных политических убийств. Политические убийства были раньше. Но в случае в Литвиненко они по-прежнему валяют ваньку. Политическим убийством можно считать и случай с Бесланом, в каком-то смысле. Но чтобы так…
И. Воробьева― Как?
В. Шендерович― Демонстративно. Это показательно. Немцова можно было убить, как любого человека, каким-то другим способом. Ну, Кашина не на Красной площади подстерегали. Когда есть задача, уголовная задача, они же это делали. Было сделано — демонстративно, это было демонстративное убийство. И демонстративное ненаказание заказчиков убийства. Мы знаем все их имена. Мы знаем этих героев России. Мы знаем должности государственные. Это политическая элита. Мы все это знаем, и не будем валять дурака. Они будут на свободе и/или в живых очень недолго, когда путинская крыша исчезнет. Это ясно. Преступление раскрыто. Не будем валять дурака. Преступление раскрыто. Нет политической воли на задержание заказчиков. Нам предъявляют шофера, который потратил свои личные 15 миллионов на сведение счетов с человеком, которого он лично не знал. Чудесная версия. Абсурдность этой версии тоже довольно демонстративна. Нам говорят: вы не верите, да и хрен с вами. Ну, не верьте. А вот теперь — так! И этот год прошедший… Мы и раньше знали (многие из нас), что живем под властью убийц, а не только ворюг. По Бродскому. Ворюга очень быстро становится кровопийцей. Они начинали с воровства, а кончили прямым кровопусканием, и очень быстро. Но такого демонстративного не было. Эта демонстративность, не в первый раз скажу, означает, что они от власти не уйдут. У этой демонстративности есть оборотная сторона. Они в полной безопасности, когда они у власти — и они обречены, когда они не у власти. И они это знают все: Герои России, президент, вся элита политическая. В разной степени. Они в безопасности, когда они у власти. Поэтому они от власти не уйдут, поэтому ситуация гораздо опаснее, чем поздний советский период, с которым часто опрометчиво сравнивают наш сегодняшний (день): такой «застой». Это никакой не застой! Знаешь, в чем было наше везение в 1991 году? В том, что коммунисты имели возможность проиграть. Они могли уйти от власти. Егор Кузьмич Лигачев до последних лет, насколько я знаю, дай ему бог здоровья, ездил по американским университетам, читал лекции. Но надо же показать американскому студенту сталиниста живого, за небольшие деньги? — вот вам Егор Кузьмич. Он то же самое за доллары сказал, все в восторге. Где ему еще сталиниста найти, в какой… В Албании уже даже нет. А тут Егор Кузьмич. Прекрасно! Егор Кузьмич Лигачев, генерал Варенников – они все имели возможность уйти от власти. Поэтому в августе 1991 года не разметали артиллерией и авиацией несколько тысяч человек у Белого дома: им было что терять. У Егора Кузьмича Лигачева товарищи не в списке «Форбс». У Варенникова тоже. Незачем было. Пыжиковая шапка, распределитель – да и все.
И. Воробьева― Что же тогда не было безумно богатых людей у власти?
В. Шендерович― Были. Но это все-таки шло по разряду «коррупция», как Медунов, если говорит тебе что-нибудь эта фамилия. Это предшественник Ткачева. Это Краснодарский край. Но это — коррупция. На это был «партконтроль». Официально — не могло быть. Вот, у тебя есть распределитель – на, живи. А списки «Форбс» – мы не знали, что это такое. И они не знали, что это такое. И они могли позволить себе уйти от власти. Эти от власти не уйдут. Сами. И мы должны понимать, что переход будет уже точно нелегитимным. Потому что легитимного ничего при них не будет. Они будут изображать легитимность, но легитимного — не будет. Когда им будет грозить потеря власти реальная, — не Вовочку на Димочку, а — реальная потеря власти… Когда им будет грозить, они не остановятся перед кровью. Разумеется. И Кадыров, кстати, на этот случай им и нужен.
И. Воробьева― Про Кадырова еще поговорим в свете вышедшего доклада, который обсуждается неделю. И события, которые связаны с его выходом. И то, что внутри доклада написано. Через несколько минут продолжим «Особое мнение».
РЕКЛАМА
И. Воробьева― Мы продолжаем программу «Особое мнение». И мы продолжаем говорить о том, что через два дня будет ровно год, как в центре Москвы расстреляли Бориса Немцова. В разных городах будут проходить акции памяти Бориса Немцова. И в этом году в отличие от прошлого возникли некоторые сложности с согласованием. Тем не менее, очень много российских и зарубежных городов проводят вот эти акции памяти. Вот что интересно. Что в Москве акцию согласовали, дали ее в центре. Но в Нижнем Новгороде например были проблемы. Почему в некоторых городах власти, казалось бы, по такому понятному очевидному поводу. Люди все равно 27 февраля будут вспоминать Бориса Немцова. Но нет же.
В. Шендерович― Во власти в Нижнем Новгороде и других городах находятся люди много лет уже существующие… я хотел сказать «Христа ради», — но только: «Путина ради». У них нет никакой отчетности перед избирателями, никак не зависят от избирателей. От тех, кто выйдет на улицы или не выйдет. Они зависят от группы людей на Старой площади — и Путина. По их соображениям, разрешение марша памяти Немцова… это очень важно, по умолчанию. Ведь Путин не звонит в Нижний Новгород: не разрешить! Нет. Но они сами почему-то думают, что марш памяти погибшего политика Бориса Немцова будет прочитан как нелояльность. Почему они так думают. Как ты думаешь?
И. Воробьева― Хотя казалось бы.
В. Шендерович― Казалось бы. Ну что же такое. Ну, не Путин же убивал Немцова. Почему же они думают, что разрешение на этот марш будет прочитано в Москве… или неосуществление препятствий к этому маршу — будет прочитано как нелояльность Путину? Ну, они так чувствуют. А бактерии не ошибаются, как сформулировал однажды замечательный поэт Сергей Гандлевский про одного номенклатурного журналиста. Они того цвета и температуры; они принимают форму среды. Они существуют в среде. Бактерии не ошибаются. А это бактерии. У них, конечно, — это номенклатурные бактерии. Они очень большие. Они существуют, и они того цвета, какого цвета власть. Когда-то для того, чтобы попасть во власть, надо было быть демократами, — они были демократами, либералами. Ну как наши товарищи, «коллеги»-журналисты. Третьяков, Пушков, Киселев Дмитрий. Мы же их всех помним офигительными демократами. Ну, тогда за это платили. А сейчас за другое. Ничего личного. Так вот, номенклатура — она такая. Нужно было дружить с Америкой, — дружили. Нужно проклинать – проклинаем. Ничего личного. Так вот, важно зафиксировать, что для них для всех, поскольку у них обратная связь только со Старой площадью и с Путиным, главная обратная связь, по крайней мере, а не с электоратом, — то просто зафиксируем: они так почему-то чувствуют все эту ситуацию, что память, оказание почета памяти Немцова означает, считывается как нелояльность Путину. Просто зафиксировали для себя это.
И. Воробьева― Хорошо. Тогда как объяснить поступок города Вильнюса, а точнее его городского совета, который принял единогласное решение увековечить память российского политика Бориса Немцова, именем которого будет назван сквер или улица. Это в пику России?
В. Шендерович― Это конечно в пику России. Но это и нормальная практика. В Иерусалиме есть Сады Сахарова. Это в пику России? Или не в пику России? Или это память о великом человеке? Это память о великом человеке. Но в контексте сегодняшней политики, — да, это и в пику России, разумеется. И странно было бы, чтобы… Сегодняшняя Россия сама в пику всему миру! Вся сегодняшняя внешняя политика России — это в пику всему миру. Правда, это «назло батьке отморозить палец» называется. Но мы уже отмораживаем так отмораживаем. Отмороженные на всю голову (если бы только на палец). Поэтому тут логика понятна. Там есть, безусловно, своя политическая пошлость, не будем закрывать на это глаза, разумеется. Даже не обсуждаем. Это проблема литовских граждан, следить за своей пошлостью. Но я не вижу ничего антирусского в Садах Сахарова в Иерусалиме. Антисоветское – да, антипутинское – да. Антирусское – нет, разумеется.
И. Воробьева― Антироссийское.
В. Шендерович― Нет, конечно. Это знаете: Адам Михник замечательно называет себя «антисоветский русофил». У него есть такая самоидентификация чудесная. Он себя любит называть. В этом нет никакого противоречия.
И. Воробьева― Если о противоречиях, обещали мы поговорить про доклад, который выпустил Илья Яшин, который касается Рамзана Кадырова о ситуации в Чечне. И вот какое противоречие здесь увидел даже сам Илья Яшин. Он говорил о том, что почему там например Рамзан Кадыров выложил этот доклад еще раньше, чем это сделал он. Потому что возможно ему просто понравился. Этот доклад он кому нужен на самом деле был, как считаете?
В. Шендерович― Это очень интересная тема. Во-первых, это за скобками твоего вопроса, но отметим очевидное мужество Ильи Яшина. Взросление, мужество и полное человеческое уважение в связи с его работой. А дальше — интересно… Ведь в том докладе, в сущности, я думаю Илья согласился бы с нами, нет ничего того, чего бы мы не знали.
И. Воробьева― Практически ничего.
В. Шендерович― Да. Сам факт сбора этого материала в одном месте, сам факт его обнародования ближе к годовщине гибели Бориса Немцова, заметив в скобках…
И. Воробьева― И тоже не в скобках.
В. Шендерович― Совершенно верно. Сам факт наведения на резкость этой темы — он очень симптоматичен. И он важен. Эту тему… Рамзан Кадыров, который начинал как довольно экстравагантный персонаж времен нулевых, он стал символом позднепутинского режима. Вот это собственно лицо позднепутинского режима. Это Рамзан Кадыров и есть. И очевидная, проглотившая по этому поводу язык федеральная власть. Чечня, победившая в этой войне. Очевидно! Чечня, получившая от России в 10 раз больше, чем просили Масхадов и Дудаев: абсолютная независимость, абсолютное бездействие российской Конституции на территории Чечни.
Она и в Москве не очень, но в Чечне вообще никакого следа. Притом, что это все находится на полнейшем жирном российском финансировании. В десятки раз больше, чем другие регионы! Чечня победила. Кадырову это не может не нравиться. Фиксация этого. Поразительно, что она нравится федералам по-прежнему. Но тут есть и второй слой у этого доклада. Формулировка «Кадыров — как угроза национальной безопасности». Наш коллега Михаил Шевелев ядовито заметил, что это напоминает обращение к Сталину по поводу перегибов Берии. Или Ежова. Что же такая у нас за национальная безопасность, что он ей угрожает? Государство, если бы вдруг предположить, что мы имеем дело с демократическим государством, в котором есть такой анклав, — то это угроза национальной безопасности. Но Кадыров просто идет на шаг впереди, как мы заметили. Не мы с тобой одни. Он просто указывает наши перспективы. Россия же страна беззаконная. Россия движется в сторону Чечни. Поэтому угроза национальной безопасности не в существовании самого Кадырова, а Кадыров — симптом обрушения российской государственности. Потому что российская государственность сегодня, российская политическая элита символизируется именами прямых убийц, про которых все знают, что они убийцы.
И. Воробьева― Но кто-нибудь как вы считаете, в федеральной власти схватился за голову, представив картину полностью.
В. Шендерович― Нет, они знают это гораздо лучше нас. Они это знают в денежном исчислении, в штыковом, в оружейном исчислении. Они сидят и ждут, когда Путин снимет свое благословение с этой головки. И все. И нет никакого Кадырова, разумеется. Через неделю. И Кадыров это прекрасно знает. Поэтому такое славословие Путину. Поэтому Кадыров вяжет по рукам и ногам Путина своим откровенным бандитизмом. Он делает его подельником, чтобы Путину было некуда деваться. И он побеждает в этой номенклатурной борьбе. И Путину некуда деваться. И вот поэтому Кадыров не угроза национальной безопасности, а симптоматика, я бы уточнил. Кадыров как симптоматика обрушения российской государственности.
И. Воробьева― Немного про Украину и про журналистов. История с телеканалом Интер, которая сегодня произошла. Где бойцы батальона Азов просто заблокировали здание телеканала. И назвали его рупором кремлевской пропаганды. Просто потребовали изменить информационную политику и сказали, что они не разблокируют в ином случае. Это на что похоже?
В. Шендерович― Это на то и похоже.
И. Воробьева― На что?
В. Шендерович― Это похоже на все, что мы с тобой очень хорошо знаем. Когда есть привычка… то есть, нет навыка работы демократическими механизмами…
И. Воробьева― На Украине их нет?
В. Шендерович― Нет, на Украине есть попытки, попытки очень слабокоординированные, но они хотя бы, как говорил персонаж Николсона «я хотя бы попытался» (в «Кукушке»). Они попытались. Но демократия — это процедура, и это утомительно и сложно — и это гораздо тяжелее, чем дать в рыло. Желание решить проблемы в переносном смысле, а то и в прямом тем, чтобы дать в рыло, оно свидетельствует о том, что нет привычки, и не работают… И нет привычки и понимания, что, да, так утомительнее — не давать в рыло, а вот по суду, с процедурой. А если не получается по суду, процедура не соответствует, значит, изменить законы. И придти к общественному консенсусу. И поговорить об этом. И принять… Это сложная вещь. Демократия очень унылая в этом смысле, вязкая вещь. Процедурная вещь. Дать в рыло легче. И просто здесь у нас давно ничего… «кроме мордобития никаких чудес», как сказано у Высоцкого. Или как у Саши Черного: «единственные новости – парад и мордобой». Вот — парад и мордобой. У нас по-другому нет. У них вроде бы работают эти механизмы, но работают слабенько. И поскольку страна находится в лихорадочном сейчас состоянии, в тяжелейшем экономическом и политическом состоянии, в недоведенных до ума политических изменениях…
И. Воробьева― В войне.
В. Шендерович― В войне (Спасибо России). То ясно, что желание, даже не то что желание, желание есть всегда, наверное, и везде, и в Америке есть люди, которые хотели бы просто дать в рыло в каком-то случае. Но там есть установленная процедура и от нее, к сожалению, (к счастью) ни на шаг. А здесь, поскольку понятно, как плохо работают процедуры, то когда гиря до полу доходит, то первое желание, ну тогда приходят батальоны.
И. Воробьева― А что делать телеканалу Интер сейчас?
В. Шендерович― Ой, я не советчик. Потому что это слишком много подробностей, которых я просто не знаю. Поэтому, какие тут могут быть советы. Можно только констатировать эту общую вещь.
И. Воробьева― По крайней мере, пожелаем телеканалу Интер как-то обойтись без мордобоя в редакции.
В. Шендерович― Совершенно верно. Дальше еще раз, я не хочу сказать ни против телеканала Интер, ни за, я его не смотрю, я никакого мнения своего об этом не имею. Но вот этот «караул устал», вот эти вооруженные люди у стен редакции, которым не нравится редакционная политика… Сегодня подойдут эти вооруженные, которым не нравится, потом другие вооруженные. Не надо начинать. Не надо давать вооруженным людям менять редакционную политику!
И. Воробьева― Немножко не про журналистов. Но про вопросы, которые люди пытаются задать разным персонажам нашей российской действительности. В частности персонажу фильма «Чайка». То есть сыну генпрокурора, Полина Немировская в аэропорту поймала сына Чайки и задала ему вопросы.
В. Шендерович― И тут же зачморила ее демократическая общественность, что — как же так? Это же то же самое, что с Касьяновым.
И. Воробьева― И с Немцовым. И со многими другими. Так не то же самое?
В. Шендерович― Это не то же самое. Потому что не наняла киллеров, чтобы убить его. Для начала.
И. Воробьева― Касьянов жив. Секундочку.
В. Шендерович― Нет, я про Немцова. Дальше: ему не швыряли тортом в лицо. Дальше. Что важнее. Что гораздо важнее. «Волкодав прав, а людоед нет». Формулировка из Солженицына. Тут ведь все как лента Мебиуса. Все связано друг с другом. Все переходит с одной плоскости на другую. Есть понятие социальной ответственности. Когда семья Чайки, как и вся путинская элита выводит себя силовым образом, явочным порядком из-под всякой ответственности, из-под всякой обратной связи… Они должны были давно сидеть на скамье подсудимых — или как минимум давать показания. С этим бэкграундом, с тем, что рассказано в фильме Навального. Как минимум они должны были бы публично как публичные люди, — папаша должен был бы публично объясняться. Много недель подряд это было бы главной темой на всех телеканалах страны. Он бы не мог пересечь, появиться на улице, вокруг него объявлялась бы пустота. Его бы терроризировали в демократической стране так, что Немировская — детский лепет. С него бы не слезали. Он бы не мог на улице появиться. У его дома стояли бы десятки телекамер, он не мог бы выйти никуда.
И. Воробьева― Так что же в этом хорошего.
В. Шендерович― Очень хорошо! Потому что он общественная фигура. Потому что речь идет об общественном благе. И это форма общественной самообороны. Десятки телекамер! Ах, он не может прокомментировать? а не основание для этого, чтобы вызвать его на допрос. Если он даже не опровергает.
И. Воробьева― Так чем отличается от желания других людей с другими взглядами точно также поймать Касьянова и задать ему вопросы.
В. Шендерович― Отличается только одним: Касьянов не уходит от ответственности. Не так ли. Если есть вопрос — что, против него не заводится уголовных дел? Он увиливает от ответственности? Он использует инструменты, он злоупотребляет властью? У него есть какая-то власть? Касьянов… И тут я вспоминаю: волкодав прав, а людоед нет. Возможности в нормальном обществе человека административные прямо связаны с его ответственностью перед обществом. Так работает механизм охраны. Поэтому если ты президент США, у тебя огромные возможности. Но ты не имеешь права не отвечать на вопросы, которые появляются у общества. Ты не имеешь права крышевать. Не дай бог. В некоторых странах сажают президентов. Как в Израиле. С завидной регулярностью. Президентов, премьер-министров. Не помогает! Значит, связана твоя власть с твоей обязанностью. Не готовностью, а обязанностью нести ответственность. И открытостью. Это прилагается к должности. Не готов к таким взаимоотношениям – уйди к чертовой матери в частную жизнь. Никто слова не спросит.
И. Воробьева― Но если ты публичный политик, оппозиционный, тогда может быть ,и ты будешь готов, что к тебе будут…
В. Шендерович― Пожалуйста, задавайте вопросы.
И. Воробьева― В том числе в аэроэкспрессе. Самолете, аэропорту. Везде. На улице.
В. Шендерович― Дальше мы переходим уже к вопросу о пропорции. Когда таким образом… я рассуждаю сейчас как сатирик… есть такая формулировка: из двух зол сатирик выбирает большее. Замечательная формулировка! К сожалению, принадлежащая не мне, а кому-то из предыдущих, предшественников. Выбирает большее! Когда есть власть обнаглевшая, сильная, опасная, то обязанность журналиста, при любой возможности (рискуя иногда жизнью, как мы знаем) задавать тяжелые вопросы. Это его обязанность. А вот бегать по пятам за Навальным и кусать его, или за Касьяновым, это имеет малое отношение к журналистке. Люди на службе. Они все финансируются…
И. Воробьева― Просто общество, которое задает вопросы.
В. Шендерович― Почему-то эти люди, которые задают вопросы Касьянову, у них нет вопросов к Чайке, к Путину, к Пескову.
И. Воробьева― А те люди, которые задают вопросы Чайке, у них нет вопросов к Касьянову. Проблема.
В. Шендерович― Когда Касьянов… Нет, это не проблема. Когда Касьянов будет, если он будет… Когда он был премьер-министром, у меня было очень много к нему вопросов в программе «Итого». Потому что он был должностное лицо. Потому что он жрал мой хлеб и ездил на моем бензине, и я имел право с него спрашивать! И я спрашивал как журналист. А сейчас он не ест мой хлеб. И не ездит на моем бензине. Я могу за него голосовать, не голосовать, но он не ест мой хлеб и, стало быть, у него другая мера ответственности по отношению ко мне. Мне кажется это, азбука. Мне кажется, довольно лукаво делать вид, что это одно и то же. Прости, у нас осталось буквально полторы минуты. У меня есть один сюжет, привезенный из Америки. В холодной Коннектикутский день, холодно было, я был в Йельском университете в Нью-Хейвене, и вместе с замечательным литовским поэтом Томасом Венцловым мы зашли просто погреться в одно из помещений. И увидели там — случайно, он туда не вел меня… Я просто увидел выставку в Йельском университете. Эта выставка посвящена депортации этнических японцев во время Второй мировой войны, — их депортировали в не самые хорошие штаты. Подальше от центров, из Сан-Франциско, где их много, подальше от военки. Депортировали. Это не самая лучшая страница американской истории. Это к вопросу о том, что позорные страницы, неприятные страницы — есть в истории каждой нации. Вопрос в том, как нация рефлексирует их. В Йельском университете в 2016-м году идет выставка, посвященная японской депортации. Письма этих людей из концентрационных… конечно, то, как они жили в этой депортации это — санаторий по сравнению с нашим ингушско-крымско-татарским…
И. Воробьева― Чеченским.
В. Шендерович― Латвийским, чеченским случаем. Это санаторий. И, тем не менее, людей выслали. После этого это было признано ошибкой, преступлением, после этого им по суду выплатили огромные… не «так и быть, живите дальше, косоглазые, мы вас прощаем». А — огромные-огромные выплаты по суду. И дальше — спустя больше чем полвека — выставка. С их письмами, с тем, как было, как извинялись. С тем, кто принимал решения. Выставка — на память, чтобы это не забывалось. То, что это не забывается и этому не дадут забыться, причем это сделано в Йельском университете. Не в Сан-Франциско, не среди японской публики.
И. Воробьева― У нас тоже помнят про депортации.
В. Шендерович― Ты себе представляешь выставку в МГУ, посвященную многочисленным депортациям? И то, как это делается. Вот наша политика информационная в отношении нашего прошлого заключается в слове «амнезия». Это информационная политика. Власти хотят сделать так, администрация хочет сделать так, чтобы мы ничего не помнили. Мы по-прежнему настаиваем на том, что наши преступления — это наши доблести. Пока будет так, будет так и снаружи.
И. Воробьева― Не допустим амнезии. Все напомним в эфире «Особого мнения» с Виктором Шендеровичем. Спасибо большое. До встречи.
Комментарии