Язык математики. Почему гуманитарным наукам обучают раньше, чем естественным

Есть противоречия, над которыми некоторым не очень приятно задумываться. И вот вам пример. Большинство людей вовсе не считают так называемые гуманитарные науки науками. Некоторые доходят до того, что сводят все к противопоставлению физиков – лирикам. При этом физики (математики, астрономы и т.д.) – это представители науки, настоящего дела. А всякие болтуны-филологи (и производные от них философы, историки и прочие ботаники в плохом смысле этого слова) – это лирики, т.е. люди, занятые в лучшем случае подтанцовкой.

Допустим, что так оно и есть.

Но тогда сразу возникают вопросы на засыпку. Возьмем только один. Почему ученые естественники и представители точных наук, пользующиеся неизмеримо большим авторитетом, чем все гуманитарии вместе взятые, не могут развернуть школьную программу так, чтобы дети с младых ногтей приобщались сначала к естественным наукам и математике, а только потом переходили к менее строгой лирике и "болтологии филолухов"? Почему сотни лет школьники во всем мире начинают с самой что ни на есть лирики – с языка и литературы?

Даже при советской власти, которая самое себя именовала продуктом великой науки, эта схема сохраняла силу. Да что советская власть: вся система образования, унаследованная от античности, строится на так называемых "семи свободных искусствах". Для них еще средние века придумали замечательную мнемоническую формулу

lingua, tropus, ratio, numerus, tonus, angulus, astra

(буквально: язык, риторика, логика, арифметика, музыка, геометрия, астрономия)

Итак, первыми в школе изучают три словесные дисциплины: грамматику, риторику и логику – тривиум, отчего тривиальным мы и называем нечто общепонятное. Точнее, нечто такое, о чем не совсем прилично даже говорить, так хорошо оно всем известно.

Почему же исторический законодатель хотя бы не разбавил традиционный тривиум математикой? Почему естественно-научный блок перенесен на следующую ступень школы – в квадривиум, который в средние века включал Математику, Музыку, Геометрию и Астрономию и куда теперь входит втрое больше дисциплин?

А потому что главным носителем любого знания остается не сама наука и не научный аппарат, а обыденная речь. Тот бытовой язык, на котором к человеку – большому и маленькому, старому и молодому, женщине и мужчине – обращается другой такой же человек. И если до любой науки не научить человека разбираться в членораздельной, разумной и логичной речи, то вся остальная наука пойдет псу под хвост.

Недавно умерший великий математик Владимир Арнольд оставил воспоминания, написанные им после тяжелейшей травмы, когда, по словам врачей, жить ему оставалось, может быть, несколько месяцев. Арнольд прожил после этого еще 13 лет и успел рассказать в своей книге, что для него, ребенка военного времени, наука началась с захватывающего представления первоначальной сложности.

"Быть может, главным для меня выводом из моих частых детских разговоров с замечательными учёными разных специальностей было ощущение глубокого единства всех наук (включая не только математику, физику и астрономию, но и лингвистику, и археологию, и генетику), да и всей европейской культуры, от Лукреция до Бенвенуто Челлини и от Марка Аврелия до капитана Скотта".

Чем же обеспечено это "глубокое единство"? Только одним - понятным ребенку языком образованных взрослых. Арнольд и забрал с собой в математику отроческий опыт складного и внятного разговора. Вот как он об этом пишет:

"Алексей Андреевич Ляпунов, математик и логик, демонстрировал детям теорию Канта—Лапласа образования Солнечной системы, вращая в колбе смесь анилина с глицерином, пока анилин не собирался в подобные планетам шары. И он же давал нам читать сочинения шлиссельбуржца Морозова, дискутировавшего историческую хронологию с астрономических позиций; но при обсуждении этих проблем никогда не возникал тот вздор, которым их окружили безответственные продолжатели Морозова позже".

Как это так? Сложную физическую теорию можно объяснить с помощью простого фокуса. А дорогу к простым и достоверным историческим фактам нужно пробивать через "вздор" "безответственных" ученых? Почему?

Да потому что и Ляпунов, и Арнольд знают: в этой самой филологии – ключи ко всем дальнейшим умственным действиям человека. Та школа аргументации, которую получаешь до математики. Математика ее разовьет и подымет на новую высоту. А вот заменить не в состоянии.

Ведь если бы строгий язык математики мог заменить обыденную речь, - да хоть бы одному математику! – это уже давно вызвало бы цепную реакцию и перекинулось бы и на всех остальных, обеспечив человечество счастьем строгого научного познания. Достаточно оглянуться вокруг себя, чтобы понять, насколько далека реальность от такого торжества научного знания. Вы скажете, что и гуманитарные науки не принесли счастья человечеству. Совершенно верно: но вовсе не потому, что они недостаточно научны.

И наоборот, ученый-естественник без тривиальной гуманитарной подготовки, в котором вдруг проснулся интерес к истории или литературе, вдруг на наших глазах может потерять последние остатки научности и стать шаманом на службе вздора. Часто – под знаменем теории, объявляющей себя единственно научной.

Стало быть, обыкновенное здравомыслие – с его ошибками и трюизмами – очень даже нужно людям. Особенно тем, кто только начинает путь к знанию. Просто как противоядие от слишком сильно действующего синтетического яда. Для того самого равновесия, ради которого детям сначала рассказывают сказки и поют песенки и только потом объясняют начальные законы природы.