Трое на море, не считая Паустовского

Чёрное море я узнал благодаря двум людям: классику советской литературы Константину Георгиевичу Паустовскому и пензенскому репортёру Илье Сергеевичу Илюшину.

Начнём с классика. Как-то в весёлый солнечный день я увидел на рынке на книжном развале затрёпанное издание в бумажной обложке. На ней весьма схематично была изображена морская волна, чайка и парус. На обложке значилось: К. Паустовский «Чёрное море».

Какой именно год стоял на дворе, когда я впервые окунулся в чудесные путевые новеллы Паустовского, сейчас точно не припомню. Но в мае 2003 –его года, когда мы с пензенским репортёром Ильёй Сергеевичем Илюшиным собрались сделать «бросок на юг», я уже был пленён морем, таким, каким его изображал знаток «Понта Эвксинского» Паустовский.

Паустовский открыл мне море литературное, а Илья Илюшин показал море реальное, настоящее. Но прежде, чем перейти к описанию морских путешествий, надо рассказать, как я с Илюшиным познакомился.

Когда я ещё учился в пензенском пединституте, на одном факультете со мной, только двумя курсами старше, учился некий тощий молодой человек. Он обращал на себя внимание многими вещами.

Например, гардероб у него был совершенно фееричный, в духе Незнайки. Затем, он не перемещался по коридорам института, а преимущественно носился фривольным полугалопом, спасаясь от культмассового сектора, мечтавшего видеть его в номерах студенческой самодеятельности. И, наконец, студент этот обладал физиономией с такими наивно-детскими глазами, которые совершенно обезоруживали даже суровых профессоров старославянского и исторической грамматики.

Это и был Илья Илюшин. Но познакомился я с ним уже после института, в редакции еженедельника с ёмким названием «Жизнь». Газета имела тот феерический характер, который всегда был присущ Илье. Поэтому я и не удивился, когда увидел его здесь.

Илюшин быстро убедил меня, что мне совершенно необходимо поехать с ним этим летом на море. Я согласился, несмотря на то, что денег на поездку у меня не было. Илья успокоил будущего попутчика, заявив, что может дать мне взаймы.

Вскоре Илья привлёк к будущей морской экспедиции и репортёра газеты «Наша Пенза» Екатерину Барабанщикову. Правда, и у неё не оказалось сбережений на дорогу. Илья призвал девушку не смущаться этим обстоятельством, снабдив её заимообразно необходимой суммой.

Учитывая наше нестабильное финансовое положение, мы решили ехать на юг в конце мая. В это время, по словам Илюшина, всё в тех краях было сказочно дёшево.

Провожать нас на вокзал пришла коллега Кати из «Нашей Пензы» Наталья Агнеина. Правда, мы уже сидели в вагоне, и Наталья еле успела найти нас, заглядывая в окна и крича: «Эй, журналисты!»

Наше путешествие началось. С собой в дорогу я взял тот самый истрёпанный томик Паустовского и ничтожную сумму денег, которую я начал было копить на фотоаппарат. Мы ехали к Новороссийску. На подъезде к городу поезд нырнул в тоннели. Я лежал на верхней полке и старался представить себе море, которого никогда прежде не видел. В полночь мы были в Новороссийске.

Мы напросились в попутчики к студентам нашего пединститута, которые ехали работать в детский лагерь в Кабардинке. Их на Новороссийском вокзале ждал автобус.

Автобус трясло на крутых новороссийских дорогах, а я всё вглядывался в тёмные окна, стараясь увидеть море. Наконец, во время какой-то дежурной остановки, я вышел из автобуса размять ноги и увидел внизу под собой огни Цемесской бухты. Паустовский как-то составил список тех портов, где по-настоящему пахнет Чёрным морем. На втором месте в этом списке после Керчи стоит Новороссийск.

Я не совсем помню, ощутил ли я тогда тот знаменитый крепкий запах морской воды. Но меня охватило нечто другое, то, что Паустовский назвал чувством времени, которое, по его словам, с особой остротой возникает почему-то на морских побережьях.

Ночью мы приехали в детский лагерь в Кабардинке и легли спать в комнате отдыха для вожатых. Проснулись мы с Ильёй рано утром и сразу же решили выбраться из лагеря к морю.

Здесь я впервые увидел море вблизи. Подводные камни обнажались от обмывавшей их воды и открывали шкуру густых водорослей, точь в точь, как в книге Паустовского. В Кабардинке я действительно ощутил знакомый мне резкий запах водорослей. Почему –то он напомнил мне аквариум, который был у меня в детстве.

Проснулась Катя Барабанщикова и мы решили прогуляться по Кабардинке. Во время прогулки Илья предложил здесь не останавливаться, а посетить как можно больше мест на Черноморском побережье. В тот же день мы отправились в приморский посёлок Архипо-Осиповку.

Нужно сказать, что мы трое очень напоминали знаменитую носовскую троицу: Незнайку, Синеглазку и Пачкулю Пёстренького. Синеглазкой была, разумеется, Барабанщикова, Илья – Незнайкой, а я – Пачкулей Пёстреньким. Правда, Барабанщикова называла меня Кустовским,прозвищем, рождённым, очевидно, посредством двух фамилий известных поклонников морей –Кусто и Паустовского.

В Архипо-Осиповке, пока Илюшин угождал капризам Барабанщиковой и сопровождал её по кафешкам, я часто уходил подальше на дикие пляжи, где порой не было ни души. Здесь морские запахи успевали окрепнуть на длительной и чистой жаре. Это были не те курортные побережья, которые я привык видеть по телевизору.

На обнажённые огромные валуны равномерно набегали неисчислимые волны. Порой они выбрасывали на обожённый берег диковинные штуки.

Так, однажды, я увидел лежащую на боку огромную рыбину, очень похожую мордочкой на дельфина, только гораздо короче телом. В боку у рыбины зияла чёрная дыра.

А как-то раз вечером на тропинку среди валунов выскочил огромный краб. Подняв клешни, он спешил в родную стихию. Но я не дал ему уйти и отбросил краба подальше от кромки моря. Здоровенный краб больно кусался клешнями, но я всё же смог засунуть его в пакет и принести в халупу, которую мы снимали в посёлке.

Там я посадил краба в старую кастрюлю и сунул под кровать. Утром я решил проверить краба и увидел, что он испускает из рта предсмертную пену, совсем как человек. Несмотря на протесты Барабанщиковой, мёртвого краба я оставил у себя.

Может быть, этот случай с крабом стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Барабанщиковой. Во всяком случае, она скоро укатила обратно в Пензу, оставив нас с Илюшиным в Архипо-Осиповке одних.

После отъезда Барабанщиковой, мы с Ильёй тоже решили податься из посёлка на поиски приключений. Но перед самым отъездом мы обнаружили в окрестностях посёлка археологические раскопки. Здесь я опять с особой остротой ощутил чувство времени, как тогда в Цемесской бухте. Археологи извлекли на свет божий массу черепков, обтёсанных камешков, разбитых изразцов. Всё это было воплощением древности, которая здесь, на месте раскопок, слилась с чувством вечности. Я впервые оказался на земле, которую принято называть древней.

Такое же чувство я испытал позже, уже после юга, когда пензенский археолог Белорыбкин показал мне проржавевшие наконечники стрел кочевников.

Из Архипо-Осиповки мы с Ильёй отправились в посёлок Новомихайловский. Здесь на автовокзале мы случайно столкнулись с кедрозвонами, чудаками, которые, как святыне, поклоняются дольменам, культовым сооружениям древности. Кедрозвоны разрешили нам поставить палатку в Золотой балке, где у них был палаточный лагерь. Балка находилась недалеко от Новомихайловского, как раз через дорогу от знаменитого ещё с советских времён пионерлагеря «Орлёнок».

Назначение дольменов до сих пор не выяснено

В том почитании, которое кедрозвоны испытывали к дольменам, было, очевидно, что-то от той силы, которая водила рукой поэта Георгия Шенгели, когда он писал о земле Юга, где: «в глине одичалой спят сарматы, скифы, гунны, венды, -и неоглядные легенды неувядаемо томят».

Эти «неоглядные легенды» томили и кедрозвонов, которые, очевидно, надеялись рядом с дольменами обрести ту неувядаемость, о которой писал Шенгели.

Когда я впервые очутился рядом с дольменами, то никакой особой исходящей от них силы не ощутил. Я решил, что эта тяга к камням –специфически южная особенность. Но когда я несколько лет спустя оказался далеко на севере, в Дивеевской обители, я обратил внимание на огромный валун, к которому паломницы припадали как к иконе. Валун был установлен рядом с источником. Вблизи была установлена большая икона Богородицы. Поклонение камням тут на севере было не менее истовым, чем на юге.

Северный "аналог" дольмена

Из Золотой балки мы с Илюшиным как-то совершили набег в росший неподалёку черешневый сад. Черешни созреть ещё не успели, но так как мы давно уже сидели на весьма тощем продовольственном пайке, то недозревшие плоды показались нам весьма кстати.

Одна из женщин – кедрозвонов, которая жила с нами в Золотой балке, приехала сюда из Туапсе. Когда она вернулась к себе домой, мы с Ильёй решили побывать у неё в гостях.

В Туапсе я впервые увидел морской порт. Но полюбоваться им как следует я не успел. Меня задержала милиция из-за того, что у меня был паспорт старого советского образца, который давно уже надо было менять на новый, российский. Впрочем, нас быстро отпустили.

Но из-за этого инцидента я был не совсем спокоен на вокзале Туапсе, где мы купили билеты домой и ждали нашего поезда. Местная милиция из-за моей «серпастой и молодкастой» книжицы могла нас вновь задержать в самый неподходящий момент, например, перед отходом поезда.

Но всё обошлось. Когда мы сидели в вагоне, я провожал взглядом удалявшиеся южные горы и думал: интересно, когда я попаду сюда вновь? Снова оказался я на юге спустя всего пару лет, но, как писали в старинных книгах, это уже другая история.