Историческа наука vs историческая политика

«Ни один манипулятор историей не признавался, что будет лгать»

На круглом столе, организованном лондонским клубом «Открытая Россия», прошла дискуссия на тему «Магия мифа или власть факта: историческая политика против исторической науки в России»
Круг проблем, возникающих там, где история как наука начинает обслуживать государственные интересы, обсудили историки Никита Соколов, Аскольд Иванчик, Кирилл Кобрин и Анатолий Голубовский.

Анатолий Голубовский:
— Взаимоотношения, которые сложились на сегодняшний день у российского общества с историческим знанием, с исторической мифологией, очень сложные, поскольку нормальные связи между памятью, сознанием, мифологией, знанием выстраиваются непросто — с эксцессами, с попытками манипуляций, фальсификаций и прочими ужасными последствиями вмешательства государства в такого рода тонкие и серьезные процессы.
В последнее время в России возникли структуры, которые по-разному пытаются работать с историческими знаниями. Например, возникло Военно-историческое общество, которое возглавляет министр культуры России и одновременно доктор исторических наук Владимир Мединский. Именно Военно-историческое общество стало одним из главных игроков на поле утверждения исторических мифов, которые соответствуют интересам государства в данный конкретный момент времени.

Военно-историческое общество стало главным ньюсмейкером — открывает выставки, становится инициатором создания памятника князю Владимиру Святому — сначала на Воробьевых горах, а потом на Боровицкой площади.

Оно же подвергает экспертизе игровые и документальные фильмы, которые претендуют на финансирование Министерства культуры.
К нашей сегодняшней встрече Кирилл Кобрин опубликовал в своем блоге программное заявление, с которого я как раз и хотел начать нашу дискуссию: «Зачем изучать историю?».

Кирилл Кобрин:
— Люди моего поколения, которые учились на истфаке, как библию и введение в специальность воспринимают незаконченную книгу выдающегося французского историка-медиевиста Марка Блока «Апология истории». Начинается она с удивительной фразы, особенно имея в виду обстоятельства, в которых эта книга писалась.
Марку Блоку к началу Второй мировой войны было чуть больше 50 лет, и, несмотря на это, он пошел в армию, служил в нескольких штабах. Когда случилась катастрофа, он из Дюнкерка эвакуировался сюда, на остров, но тут же вернулся во Францию. Он был из изгнан из Сорбонны, где работал, потому что он был евреем, и в журнале «Анналы», который он издавал, печатался только под псевдонимом, его имя там было запрещено. Через два года он ушел в партизаны и за несколько месяцев до освобождения Франции был арестован, попал в гестапо и был расстрелян. За полтора года до расстрела, прежде чем уйти в партизаны, он принимается вдруг за книгу под названием «Апология истории». Он обрывает книгу — там всего пять глав. Причем не потому, что уходит в партизаны, а потому, что явно не понимает, как ее дописывать. В введении он отчасти объясняет, почему взялся за это дело:
«Это было в июне 1940 года, в день — я хорошо помню — вступления немцев в Париж. В нормандском саду, где наш штаб, лишенный войск, томился в праздности, мы перебирали причины катастрофы: "Надо ли думать, что история нас обманула?" — пробормотал кто-то».
С одной стороны, это очень наивная фраза, сказанная офицером французской армии, который свято верит, что история является как бы не только некой важнейшей ценностью французской нации и будто величие нации, способность к сопротивлению, способность победить Германию опять, как в Первой мировой войне, зависит от истории. Это магический жезл — история. И вот мы опираемся на этот жезл, и вдруг он треснул, и произошла какая-то страшная катастрофа.
С другой стороны, Марк Блок, который много сделал для того, чтобы такого представления об истории не существовало, тем не менее делает эту фразу исходным пунктом книги под названием «Апология истории», и это в каком-то смысле оправдание той истории, которая вроде бы их обманула. Представление об истории как о чем-то, что может преподать нам урок, было у Геродота, отца истории. Это продолжается до сегодняшнего дня, сколько бы мы все ни прикидывались, что мы очень прогрессивные историки, историки-постмодернисты, разберем любую концепцию на составляющие и найдем, что там ничего не остается…
Тем не менее в общественном сознании представление о том, что история является чем-то, на что можно опереться в тяжелые, а может, даже не обязательно в тяжелые времена, все равно остается, и проблема остается та же самая, что и тысячу лет назад. Общественная значимость того, что мы называем историей, сохраняется, и тогда возникает следующий вопрос: «Ну хорошо, чему может научить история?». Потому что, ответив на этот вопрос, мы можем попытаться ответить на нахальный вопрос, который я задал: «Зачем учить историю?».
История традиционная, если говорить о европейской традиции, так или иначе была о некоем моральном уроке. Он мог быть одного вида в античности, у Тацита. С появлением христианства моральный урок был понятно какой. С секуляризацией европейской культуры этот урок уже был третьим. С появлением национализма в XIX веке единственным уроком, который требовался от истории, был урок истории нации как некоего единого организма. Национализм требовал от истории представления о прошлом как о тех корнях, откуда выросло наше современное состояние. Это то, что Марк Блок в этой книжке внимательно и, кстати, очень остроумно анализирует, называя это культом истоков. «Вася, почему ты украл кошелек у Пети?» — и есть два варианта ответа. Первый: «Я его украл, потому что он плохо лежал» или «У меня нет денег — я его украл». А есть есть второй вариант: «А у нас в семье повелось так, и прадед мой, и дед мой, и отец мой крали» и, если говорить современным языком: «Это у нас культура такая».

В сущности, культ истоков описывается таким образом: когда вы вместо рационального объяснения причин указываете на некий исток, откуда это все выросло.

Культ истоков характерен для истории эпохи национализма. Во многом до сих пор это продолжается, и если вы спросите кого-то: «А почему этот джентльмен из Египта повел себя таким-то образом?» — чаще всего вы получите ответ: «Ну, потому что у них еще со времен фараонов повелось таким образом», — что, естественно, снимает проблему причинности как таковой.
С моей точки зрения, это абсолютно аморальная позиция: это представления о людях прошлого, которые являются «недотобой», — то есть просто жили и радовались, страдали, погибали — или не погибали, а умирали своей смертью, — только для того, чтобы ты сейчас был немножко получше их, вырос. Но ты считаешь, что они такие же, как ты, а ты, в общем, такой же, как они: никакого различения между, условно говоря, немцем, французом Х века и настоящим французом ХХ века не существует. Но это лишает отдельной жизни и человека Х века, и тебя самого. Вы не существуете как индивидуальности, вы в месиве, где все на все похоже.
Смотрите, все безумные всеобъясняющие теории от Льва Николаевича Гумилева до кого угодно — они строятся на чем? Что все на все похоже, и везде действуют одни и те же актеры.
Мне кажется, что не изучать, а именно учить историю стоит прежде всего для того, чтобы понять, что это были другие люди, потому что для идентичности очень важно провести границу — чем ты не являешься. А дальше это уже вопрос твоей человеческой одаренности — можешь ты им сочувствовать или нет.

Аскольд Иванчик:
— Кирилл отвечает на вопрос, зачем пишется история, так: чтобы извлечь моральный урок. Я с этим не согласен. История — это все-таки часть науки. Если ставить вопрос шире, то можно спросить: зачем люди занимаются наукой? Наукой они занимаются не из каких-то прагматических целей. По крайней мере, наукой фундаментальной. Цель науки — это получение знаний и поиск истины. И все!
Понятно, что появляются побочные продукты развития — практические приложения. Отсюда разделение на науку фундаментальную и науку прикладную. Конечно, результаты работы историка можно использовать по-разному: можно — для извлечения моральных уроков, можно — для создания этнического самосознания, можно — для создания основы для государства. Собственно, вопрос об отношении между историей и вымыслом — истиной и мифом — возникает в тот момент, когда история начинает складываться.
Сенека пишет о том, что все историки лжецы. Разница только в том, что некоторые из них лгут намеренно, а другие вводятся в заблуждение, и их ложь ненамеренная. Эти отношения между правдой и вымыслом всегда шли рука об руку с историей.

Все историки всегда провозглашали, что их задача — это поиск истины. История использовалась для самых разных целей. Но всегда, даже манипулируя историей, ни один манипулятор не признавался, что он будет лгать.

Ну вот упоминавшийся сегодня министр российского правительства Владимир Мединский как раз отличился тем, что впервые сказал, что истина в истории не важна. Важно не то, что было на самом деле, а важно, как это существует в общественном сознании. Он сказал что-то вроде того, что к фактам героических подвигов на войне мы должны относиться так же, как православная церковь относится к житиям святых. То есть не надо ничего анализировать — надо верить. Впервые объявлено, что спор вообще не имеет смысла. И, действительно, деятельность Военно-исторического общества в значительной степени из этого исходит.
Если говорить о более традиционных манипуляциях: Кирилл упомянул о том, что история всегда была в основе национализма. Это так. Собственно, этническая идентичность по самой своей сути исторична. Сейчас в этнологии и антропологии этничность и национальность определяются не как имманентно присущие людям, а как идеологический конструкт. Это проблема выбора. И когда пытаются определить, что такое этнос и что такое народ, то наиболее удачное определение, которое мне приходилось слышать, — хотя и несколько шутливое, — состоит в том, что это группа людей, объединенная общими ошибочными представлениями о собственном прошлом.
Исторические мифы лежат в основе этнического самосознания. Например, у французов, когда создавалось французское национальное государство, идея «мы благородные потомки галлов, галлы — это современные мы» была во всех учебниках. Все это никуда не исчезло и по-прежнему служит основой этническому национализму.
Одна из проблем, с которой столкнулись авторы единого учебника истории, — это существование понятия «монголо-татарское иго». Против него резко выступили историки Татарстана. В результате из этой единой концепции пришлось исключить и слово «татары», и слово «иго». Так что этнонационализм, основанный на собственных этнических версиях истории, — это очень опасная вещь для единства государства и вообще для дальнейшей судьбы России.
В Европе этнические версии истории после войны сошли на нет и заместились гражданским патриотизмом. Соответственно, общегражданская история заменяет его тоже — не на все исторические темы можно свободно рассуждать. Например, все, что связано с Холокостом, — во Франции, Германии, Швейцарии есть законы, которые наказывают за ревизионизм. 

Так что использование истории в целях сохранения стабильности государства — общая вещь.

Никита Соколов:
— Еще Александр Герцен полтораста лет назад писал, что российские власти, как обратное провидение, благоустраивают прошлое и не умеют благоустроить будущее. Сейчас в речи Аскольда Иванчика прозвучало, что это у всех случается, что это лежит в основе нации — представление об общей судьбе и исторический концепт. Происходит намек на нормализацию ситуации с историей в России. Она ненормальна, на мой взгляд, и вот почему.
В ходе этого разговора мы не договорились твердо разделить разные модусы существования воспоминаний о прошедшем, которое одинаково называются словом «история».

Но историей в русском языке называются очень разные вещи. Вы помните, Ноздрев был «человек исторический» у Гоголя: в какое собрание ни придет — вечно с ним какая-нибудь история приключится.

Давайте будем твердо различать историю как науку, которая не занимается поисками ничего, кроме как отвечает: «да» или «нет», соответствует или не соответствует, истина или ложно. Это утверждение о прошлом — и все! Как только ученый-историк получил ответ на этот вопрос, его миссия закончена. Грубо говоря, Иван Грозный уехал в Александрову слободу 14 декабря 1564 года. Все. Историк закончил свою работу.
А дальше история начинает функционировать уже совсем в другом модусе, который не побоюсь назвать гражданской скрепой. Потому что общество обсуждает только ту историю и только те события в истории, которые для него смыслоразличительны, которые означают для него какие-то виды на будущее. Если у вас одни виды на будущее, то вам Дзержинский и Малюта Скуратов будут героями. А если у вас другие виды на будущее, то, скорее всего, найдутся другие герои в русской истории.
Ровно поэтому это прикладное повествование о национальной судьбе является столь высоко спорным. Потому что этот национальный нарратив должен подпереть законность и особенную притягательность этих видов на будущее. Здесь возникает трудноразрешимая проблема.

Да, общество должно иметь какое-то представление, почему мы живем вот в этом составе. Что нас заставляет считать себя согражданами и понимать свою общность? Кроме истории, вроде бы ничего. И тогда возникает страшный парадокс и тяжелая проблема. Наука этого не объясняет: для чего мы живем вместе?

Это объясняет школьный учебник, который уже в силу этой своей задачи объяснить, кто наши враги и кто благодетели нашей нации, в принципе не может быть строго научным. Он обязательно выстраивает некоторую национальную мифологию. Это действительно происходило практически везде, по крайней мере до середины ХХ века.
Но выяснилось, что таким образом составленная историческая скрепа для нации пригодна только для того, чтобы построить эту индустриальную нацию в колонну по три, вооружить ее стандартным оружием и послать воевать с другой нацией.
И тогда народы задумались, что надо этот национальный нарратив по-другому строить. И здесь история будет скорее научная, и она окажется скорее подмогой, нежели помехой. Потому что научная история будет ограничивать фантазии мифологов.
Вот что такое прототип русской истории? Была великая и могучая Киевская Русь от моря до моря. Всем управлял из Киева один великий и могучий киевский князь. Потом дураки-князья, которых стало много, разнесли великую державу на удельные лоскутья. И русскому народу стало такое бедствие от этих княжеских усобиц, и так он оскудел, что пришли злые степняки, завоевали, двести лет им помыкали, пока мудрые московские князья железной рукой не собрали этот русский народ под своей вертикальной властью. И русский народ должен на эту вертикально-ежовую власть молиться, потому что иначе он погибнет.

Вот так на историческом материале выстраивается конструкция, в которой могучее вертикально интегрированное, авторитарное, людоедское государство становится не просто инструментом обеспечения общности, а ценностью, поскольку только оно способно обеспечить бытие народа.

Собственно, схема эта была сложена в 1830-е годы, размещалась в гимназических учебниках. Так учили в русских гимназиях и продолжают учить после сталинской реформы 1934 года.
Уже к 1870 году было известно, что ни один из элементов этой схемы не выдерживает научной критики. Древняя Русь не была единым государством. Древняя Русь не была монархическим государством. Там была община, и князья с ней сложно выстраивали отношения. Политическая система была гораздо более сложная, сбалансированная — там несколько сил имели сложные отношения. Все это из сознания нашего российского соотечественника, который не занимается историей специально, вытесняется.

В учебники не попадает. В популярную литературу и фильмы не попадает. И поэтому господин Жириновский может говорить, что демократия у нас вредна, — потому что, как только наступает демократия, происходит крушение страны. А естественный путь для нас — самодержавие.
Вот этот взгляд на прошлое, ложный с научной точки зрения, который определяет мощность политической пропаганды, имеющий в виду некоторый проект будущего, — проект авторитарный. Ровно поэтому очень важно при помощи научных знаний сменить стереотипы школьной истории.
Аскольд Иванчик:
— Понятно же, что в истории можно выбрать все что угодно — надергать и включить в учебники. Понятно, что выбирают власть и государство. И выбирают они то, что соответствует интересам этой власти. То, как построен школьный учебник и как построен официальный образ отечественной истории, соответствует сути этой самой власти.
Никита Соколов:
— Откуда же возьмется другая власть, если дальнейшее поколение политиков будут учиться по этим же учебникам? А общество не понимает, что у него другая задача в отношении собственного прошлого.
Аскольд Иванчик:
— Мне кажется, что это преувеличение роли историков в воспитании таких политиков, которые потом нам сделают хорошее государство. Если говорить об использовании истории властями, возмущает не факт, а качество исполнения: плохо используется с плохими целями. Так, чтобы история вообще не использовалась, не бывает.
Анатолий Голубовский:
— Вот история ли используется? Например, месяц назад во Всероссийском выставочном центре открылись две выставки под общим названием «Православная Русь», и осталось открыть третью выставку. Все эти три выставки до этого проходили с огромным успехом в Манеже. Первая называлась «Романовы» и была посвящена династии Романовых. Вторая — «Рюриковичи». Третья называлась «От великих потрясений к Великой Победе» — это период с 1914 по 1945 год. Это не учебник истории, хотя это попытка предоставить исторический нарратив, который должен быть каноническим, поскольку этим занимались Министерство культуры, Военно-историческое общество и РПЦ.
Трудно говорить о том, что этот проект связан с историческим знанием и исторической наукой.

В основном он был связан с выдергиванием из контекстов разного рода тезисов, которые формировали некоторую идеологему. Ее можно описать так: страной всегда правил Господь Бог, и все ее правители в той или иной степени выполняли божью волю.

Подтверждение этому, — поскольку там практически никаких артефактов и документов не было, — сплошные мультимедиа. Например, висит большое полотнище, на котором следующий текст: «Суэцкий канал строился 20 лет, Панамский канал строился 15 лет, а Беломорско-Балтийский канал строился два года» и подпись: «А. И. Солженицын». Понятно, что это вырванный из контекста текст Александра Исаевича из «Архипелага ГУЛАГ», из главы о рабском труде. Таким образом, эта панорама лиц, цитат, мелькание разных кадров создают ощущение, что да, действительно, все так. Эта чудовищная фальсификация и создает тот исторический нарратив: от Рюриковичей до Великой Победы 1945 года. Это не учебник, но туда стояли очереди.
Кирилл Кобрин:
— Во-первых, очень здорово, что все мы не согласны, потому что было бы скучно. И я тоже не согласен, безусловно. Я продолжу гнуть линию моралиста, хотя я ни в коей мере не моралист; просто это очень важная вещь.

Вы говорите, что задача профессионального историка — это поиск истины. Истина — это категория моральная. А равнодушие к истине — вещь аморальная.

Как вы точно заметили, очень немногие люди берут на себя такой труд — демонстрировать безразличие к истине. Как, например, очень отважно это продемонстрировал министр Мединский. Потому что, действительно, национализм XIX века основан на каких-то смешных подделках — таких миллион.
Дело в том, что все эти люди не признавались, что все это сочинили. Они делали вид, что нашли старые рукописи, собрали старые песни и прочее. А нынешний этап отличается не только поверхностной беспринципностью, аморальностью. Это глубокая аморальность, совершенно другого уровня, которая не сравнима ни с какими сталинскими временами, потому что там действительно делали вид, что вот это является истиной. А здесь говорится о том, что неважно, поскольку истиной является сейчас то, что нам удобно в данной ситуации. Конечно, это следствие того, что очень много самых разных постов в нынешней власти занимают бывшие пиарщики 90-х годов. Это абсолютно пиаровский ход: нам все равно, что там было, но мы сейчас сделаем рекламу банка «Империал» — и вот она готова, пожалуйста.
Прикидываться наследниками Киевской Руси — совершенно бессмысленное занятие, прежде всего, учитывая этнический, религиозный состав этого общества. Ну как вы заставите школьника считать, что он какой-то боярин? Он должен понять, откуда он. А «откуда он» начинается с его точки, а не с какого-то прошлого. Например, я живу в Екатеринбурге, мои родители такие-то… Вот таким образом шаг за шагом история может выстраиваться. И тогда действительно человек становится гражданином своего дома, района, области и страны.
Анатолий Голубовский:
— В последнее время как раз появились инициативы в России, которые связаны с такой самоидентификацией. Например, проект «Последний адрес» или проект общества «Мемориал», который называется «Человек в истории. Россия — ХХ век» — конкурс исторических работ.

Никита Соколов:
— Уже 15 лет по почину общества «Мемориал» российские школьники участвуют в конкурсе, где они должны рассказать об истории своей семьи в ХХ веке. Главное, чтобы это все было основано на каких-то им доступных источниках. Обычно это семейные архивы, какие-то чудом сохранившиеся письма с чердака. Оказалось, что и здесь тоже чрезвычайно неблагополучно.
Домашняя человеческая память до сих пор находится в радикальном конфликте с государственной историей. В школе детям рассказывают, что это было время великих свершений. А главная трагедия русского народа, судя по 70% работ, — это раскулачивание.
Очень было смешно наблюдать, когда активизировалась историческая политика в 2007–2008 году. Стали приходить работы примерно такого вида:
Введение: «У нас была великая героическая эпоха». Дальше — все семейство по лагерям, ссылкам, спецпоселениям. Все вымерли. Завершение: «Это была героическая эпоха великого нашего государства под предводительством могучего товарища Сталина».
Как это?!

Это ведь опасное состояние сознания, очень широко распространенное — историческая шизофрения: «У нас великое государство, притом что семью мою оно уничтожило». Это ведь тоже симптом неблагополучия.

Аскольд Иванчик:
— Я хотел вернуться к тому, что Никита говорил о национальной идентичности и о том, в каком состоянии она сейчас находится. Речь идет о том, что ее надо менять.
Национальная идентичность, как любой идеологический конструкт, — вещь весьма пластичная, изменчивая. Мой любимый пример на эту тему касается современных греков. Сейчас, когда вы приедете в Грецию, то вам любой грек скажет, что он эллин и что он наследник великой античной цивилизации. Это не всегда так было. В начале XIX века слово «эллин» в греческом имело два значения. В высокой литературе оно означало «язычник». А в сказках, фольклоре это было название злобных и глупых великанов, которых главный герой всячески обводит вокруг пальца и побеждает. То есть эллин — это однозначно было что-то отрицательное. Само название было «ромеи», то есть римляне. Свое великое прошлое — это была Византия. Античность, если о ней что и знали, — была темным языческим временем, статуи античных богов — демонами. В их музеях вы до сих пор найдете античные статуи с крестами на лбу: чтобы их злокозненность парировать.

Изменение идентичности на совершенно противоположную произошло очень быстро, в течение жизни одного поколения: в двадцатые годы XIX века во время и после войны за независимость.

Причем это даже не было никаким внутренним движением. Это грекам рассказали филэллины — европейцы, которые боролись за их независимость: лорд Байрон, генерал Гордон. Собственно, современную греческую идентичность создала интеллигенция, причем иностранная.
Если вы создаете народу прошлое, то это великое прошлое. Вы не можете сделать основой идентичности то, что у нас было все плохо. Вот создать такую картину хорошего прошлого для России довольно затруднительно. Может, действительно, вечевые традиции, Новгородская Республика и всякое такое.
Никита Соколов:
— Сколько можно этим величием прошлого пробавляться?! Уже понятно, что, как только на соседних горушках, на одном холме одно величие, конусом уходящее до Арарата, и на соседней горушке еще одно величие, уходящее до великой Алании, а еще рядом там иберы аж до Испании, правда, они там конусом в древность вырастают. Ведь это способ столкнуть людей сейчас!
Почему история не должна учить разным ролевым моделям, сложно понять.

Я совершенно убежден, что в России предпринимательство не задалось ровно по той причине, что в учебнике русской истории предприниматель упоминается счетом два раза.

Я проверял много раз все шесть учебников. Первый раз — это Кузьма Минин, когда он восстанавливает государство, и второй раз — это негодяй Терещенко в 1917-м, в феврале, когда он разваливает государство. И все, больше предпринимателей в русской истории не существует! И кто построил эти заводы, фабрики и больницы, в которых мы лечимся до сих пор, — неизвестно; и роли такой нет в истории, и опоры в прошлом нет. А мы все про великих полководцев и великую Русь!
Анатолий Голубовский:
— В тексте, который написал Кирилл, мне очень понравился один тезис о том, что нас все время пичкают сходствами: вот Россия, Веймарская республика, вот мобилизационная экономика Ивана Грозного. Я, например, считаю, что различия дают значительно больше понимания, кто ты есть сейчас, чем сходства. Потому что эти сходства по большей части носят внешний характер и связаны скорее с нашим эмоциональным восприятием каких-то обстоятельств. И, кроме того, это вываливает на нас вечную историю с русской колеей, с русской матрицей, с особым путем, с судьбой, кармой.
Никита Соколов:
— Безусловно, на мой взгляд, правильно историю в школе отменить, чтобы не вредила.
Замечательный французский поэт Поль Валери в тридцатые годы написал формулу: история — это самый страшный яд, который вырабатывает химия человеческого интеллекта. Он имел в виду национально ориентированную историю, которая строит нацию в колонны.
Нельзя отменить древность, если вы не отменяете все предыдущее. Потому что для историков исторический процесс непрерывен. Там невозможно оторвать псковских князей от рижских немок, на которых они женились, поэтому не проходит никакая история о крестовом походе на Русь — понятно, что вздор. Как манипулировать в рамках школьного курса, отрезая это начало, — не знаю.
Это вопрос к обществу: какой оно хочет видеть историю в будущем и в связи с этим на что оно готово обратить внимание в прошлом. Если оно готово и впредь видеть себя такой автократией, по команде шествующей, то давайте мы и дальше будем руководствоваться тезисами.

На самом деле это Карамзин все сочинил. Изложил это все в знаменитой своей записке «О древней новой России», которую он написал по прошению Екатерины Павловны Тверской, великой княгини, для того чтобы укрепить консервативную партию против реформатора Сперанского.

Сперанского свергли ровно на том, что он наши национальные скрепы пытается отвергнуть. А эти скрепы придумал Карамзин 1811 году: Россия укрепляется победами и единовластием, гибнет разновластием и спасается мудрым самодержавием. Без самодержавия нам никуда! В «Истории государства российского», заметьте, он этого не написал, потому что как писатель он был человек честный, как публицист — не очень. Он придумал такую гениальную пиар-схему, в которой до сих пор живет большинство наших сограждан, но мне она не нравится.
Аскольд Иванчик:
— Новый Карамзин нужен.
Никита Соколов:
— Да, я очень надеялся, что Акунин исполнит эту роль, но он не потянул.
Вопрос из зала:
— Германия позиционировала себя после войны как часть Европы. В Германии даже не говорили: «Мы немцы», они говорили: «Мы европейцы». А в России нужна такая скрепа, что мы единый народ со своей судьбой, колеей, а иначе не получается?
Никита Соколов: =
— Мы не просто отдельные: мы отдельное государство-цивилизация. Ведь когда наши идеологи говорят «государство-цивилизация», они имеют в виду очень примитивное представление о цивилизации, в науке-то давно уже утраченное. Относящееся к той эпохе, когда в тридцатые годы ХХ века попытались для истории приспособить биологические законы. Все эти цивилизации были придуманы по образцу биологических видов. Вот они существуют, у каждой цивилизации свои институты, свой набор генов. Спариваться эти цивилизации не могут, они живут, как организм, — рождаются, стареют и умирают. Это же имеется в виду, когда нам сейчас говорят, что мы государство-цивилизация: мы совершенно отдельны, мы ничего не можем позаимствовать.
Голос из зала:
— А ничего, что вы там с немками…
Никита Соколов:
— А кто вам это расскажет? Надо же, чтобы кто-нибудь вам об этом рассказал.
Голос из зала:
— А кто была Екатерина Великая?
Никита Соколов:
— Екатерина Великая была покорительница Крыма, вернувшая Херсонес! Нам!
Анатолий Голубовский:
— Что доказывает нам, что она не была иностранным агентом.
Аскольд Иванчик:
— На самом деле есть разное. Например, в Институте общей истории, где я работаю, с некоторого времени есть отдел, занимающийся российской историей. Там Россия рассматривается в европейском контексте и как часть европейской цивилизации. В Институте российской истории традиционно со времен Сахарова (А.Н. Сахаров, историк, бывший директор Института российской истории. — Открытая Россия) действительно господствовало представление, что Россия — это отдельная цивилизация. Есть евразийство, тоже вполне лженаучное направление, но тем не менее живучее. Там Гумилев и Дугин, тоже есть институции — в МГУ есть специальный факультет.
Во-первых, во власти есть разные люди, с разными идеологическими представлениями; во-вторых, — это мы как раз и обсуждали перед началом, и все мы, похоже, согласны: у власти, похоже, никакой последовательной идеологии нет. В соответствии с требованиями политики данного момента может использоваться евразийство, например, при сближении с Китаем, для его идеологического обоснования. Россия может использоваться как самостоятельная цивилизация, а может восприниматься как часть Европы. Распространился термин «гибридность», на мой взгляд, довольно удачный.
Анатолий Голубовский:
— Власть пытается продвинуть что-то в качестве истоков. Когда возникла ситуация с Крымом, появилась история с Корсунью. Когда началась агрессия в Сирии, вдруг мы услышали от патриарха Кирилла, что Сирия — колыбель православия. Но ведь это все исторические метафоры.
Кирилл Кобрин:
— Важно то, что этот язык бытовал другим образом еще в 90-е годы. Я приведу три примера.
Первый: мне кажется, что изобретателем этой постсоветской идеологии является Автозаводское РУВД города Нижний Новгород. Я там оказался году в 93-м, сидел в очереди за чем-то и изучал на стене плакат, который они специально заказали: «Министры внутренних дел России». Первый министр внутренних дел России знаете кто? Малюта Скуратов! Дальше шли уже все настоящие министры, был Лорис-Меликов, еще был Щелоков, и это все было в одном ряду. И тогда я понял: ага, эти люди думают именно таким образом. И не потому, что они такие большие любители Скуратова или Щелокова, — нет; просто им все равно. У них есть ведомство, и им нужно выстроить некую таблицу, чтобы в этой таблице были все.
Второй: весь этот язык — из торговой рекламы девяностых годов. Вспомните: «древнерусский майонез», «шоколад, изготовленный по старинным боярским рецептам». Я помню водку, которая называлась «Арина Родионовна рекомендует».
И третья маленькая ремарка про евразийство и продукт.

Я абсолютно убежден, что все евразийство Дугина придумал Курехин, который с ним дружил в первой половине девяностых годов. Логически это, по сути дела,«Лекция о броме ».

Если вы внимательно посмотрите «Лекцию о броме», то вы увидите, что это абсолютно то, что Дугин и даже Мединский говорит. Курехин — вот гений, который придумал этот ход мыслей!