Наиболее известные – «Премудрый пескарь», «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Медведь на воеводстве» , «Орел-меценат», «Карась-идеалист», «Баран-непомнящий», «Ворон-челобитчик» написаны в 1883–1889 годах, более же ранняя «Пропала совесть» – в 1869-м.
Читаем:
«Совесть пропала вдруг... почти мгновенно!
Еще вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбужденному воображению, и вдруг... ничего!
Исчезли досадные призраки, а вместе с ними улеглась и та нравственная смута, которую приводила за собой обличительница – совесть.
Оставалось только смотреть на божий мир и радоваться; мудрые мира поняли, что они, наконец, освободились от последнего ига, которое затрудняло их движения, и, разумеется, поспешили воспользоваться плодами этой свободы.
Люди остервенились; пошли грабежи и разбои, началось вообще разорение».
Бессовестное горбачевское «помпадурство», наряду со «злодействами крупными», привело и к тем, что «именуются срамными», к коих числу относится изъятие из наименований улиц фамилий великих русских людей.
Вот и ленинградская улица Салтыкова-Щедрина в 1988 году стала обратно петербургской Кирочной, хоть никаких заслуживающих к тому поводов не было.
«Относительно подлости» этой следует сказать следующее: ежели возвращать старое название улицы, то именовать ее надо 5-й линией, как было в ХVIII веке.
Кирочной назвали ее в 1826 году по лютеранской церкви – «кирке», в чьем давно перестроенном здании расположился кинотеатр «Спартак», не раз горевший по невыясненным причинам.
Сейчас опять кирху восстанавливают, поскольку иных «помпадуров» нет-нет и тянет в неправославную сторону, хоть и бьют они официальные поклоны, где предписано свыше.
А Михаил Евграфович в этих местах – на Литейном, дом №60 – жил и писал тридцать лет, работал в журналах «Современник» и «Отечественные записки».
По Литейному проспекту, по выходящим к нему улицам гулял, находя сюжеты, образы, детали ставших классическими произведений «Господа Головлевы», «Современная идиллия», «Убежище Монрепо», «Мелочи жизни», «Сказки», «За рубежом», «Пошехонская старина».
В их неизбывной актуальности легко убедиться было и потому, что в угоду строительным помпадурам стали уничтожать и памятники архитектуры, например комплекс зданий Преображенского полка;
спросите у прораба: «Зачем ломаете?», и вы получите щедринский ответ: «Не могим знать, начальство приказывает».
Воистину «камни невежества» соседствуют с «гангреной лицемерия» и «пустодушием», ибо сносом-то занимается компания не какая-то, а «Возрождение Санкт-Петербурга», дабы соорудить здесь некий «Парадный квартал» для так называемой бизнес-элиты.
Лица эти словно бы впрыгнули в теперешний «чумазый» – то бишь грязный, темный, неопрятный – капитализм из общества, пусть не столь совершенного, но все ж равноправия, и занялись финансовыми и моральными «утеснениями» народа.
Подобных дельцов сатирик относил к «негодяям», подчеркивая:
«Негодяй – властитель дум современности.
Породила его современная нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и окрылило современное шкурное малодушие».
В советские годы аналогичные «негодяи» сидели по темным норам, торговым точкам, бюрократическим насестам, охранительным закоулкам, хитроумно множа на труде простых людей преступный, а ныне почти официально неоскудевающий общак, откровенно совмещая его с государственным бюджетом, готовя кадры для личного обогащения по семейно-клановому методу, выразительно описанному Салтыковым-Щедриным:
«Самуил Давыдович Бржоцкий сидел за обеденным столом, окруженный всем своим семейством. Подле него помещался десятилетний сын Рувим Самуилович и совершал в уме банковские операции.
– А сто, папаса, если я этот золотой, который ты мне подарил, буду отдавать в рост по двадцать процентов в месяц, сколько у меня к концу года денег будет? – спрашивал он.
– А какой процент: простой или слозный? – спросил в свою очередь Самуил Давыдыч.
– Разумеется, папаса, слозный.
– Если слозный и с усецением дробей, то будет сорок пять рублей и семьдесят девять копеек.
– Так я, папаса, отдам!
– Отдай, мой друг, только надо благонадезный залог брать!»
***
«Утеснения» относительно писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина начались уже в начале творческого пути.
Повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848) вызвали недовольство властей.
Он был даже арестован и выслан в Вятку с зачислением в губернское управление.
Почти восемь лет провел Михаил Евграфович на этой ссыльной, хотя и весьма заметной работе, кропотливо и нелицеприятно борясь со взяточничеством, казнокрадством, бюрократизмом и прочими «чиновными удовольствиями».
Сослуживцы сулили стать крупным государственным деятелем ему, поуйми он свой открытый, не терпящий лжи характер.
Но он же с юных лет задумывался о необходимости утверждения в людских отношениях добра, разума, равноправия.
Любовь к простому русскому народу он впитал с «молоком крепостной кормилицы» и заботами «крепостных мамок», которых хотелось видеть не подневольными, а свободными, как и все Отечество, ощущаемое и осознаваемое самым нужным, самым важным в жизни любого человека:
«Ах, это отечество! По-настоящему-то ведь это нестерпимейшая сердечная боль, неперестающая, гложущая, гнетущая, в конец изводящая человека – вот какое значение имеет это слово!..
Отечество есть тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь отчетливо для себя определить, но которого прикосновение к себе ты непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом неразрывною пуповиной.
Он, этот таинственный организм, был свидетелем и источником первых впечатлений твоего бытия, он наделил тебя способностью мыслить и чувствовать, он создал твои привычки, дал тебе язык, верования, литературу, он обогрел и приютил тебя, словом сказать, сделал из тебя существо, способное жить.
И всего этого он достиг без малейшего насилия, одним теплым и бесконечно любовным к тебе прикосновением.
Он сделал даже больше того: неусыпно обнимая тебя своею любовью, он и в тебе зажег священную искру любви, так что и тебе нигде не живется такою полною, горячею жизнью, как под сенью твоего отечества».
Возвратившись из ссылки, Салтыков пишет «Губернские очерки» (1856–1857), сделавшие его не просто известным, а знаменитым в различных кругах читающей публики России.
Многие темы щедринской сатиры пока намечены, высказаны языком описательным, весьма пластичным, не обостряемым гневными выводами.
Обусловлено это не только с еще несформировавшейся обличительно-философской его стилистикой, но с искренними мечтаниями о возможности обретения народом русским свободы «сверху» и при участии «культурных людей».
«Как легко жилось в это время, – читаем мы в очерке «Скука». – Какая глубокая вера в будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас!»
И подпись под этим произведением свидетельствовала о законопослушенности автора:
«надворный советник Щедрин», что было значимо гражданскому чину 7-го класса, низшему в тогдашней табели о рангах.
И все же содержание очерков оказалось небезобидным для властвующих персон, поскольку их внутренней ущербности, духовной ограниченности, неуважения к рядовым людям противопоставлял он «народную правду», основанную на вере в высокие нравственные ценности русского народа.
***
Но именно с «Губернских очерков» началось становление сатирика Салтыкова-Щедрина, новаторски преобразующего для своих гражданских и литературных намерений традиционные жанры.
Фигуры самовлюбленных туповатых чиновников, вершащих судьбы людей и берущих взятки у богатеев, нарисованы с иронией, не переходящей, впрочем, пределы реалистической узнаваемости.
Особое место здесь отведено и «либералам»,
чья безответственная болтовня опасна не менее, нежели бюрократическое угнетение, сглаживающая социальные конфликты,
вводящая народ в заблуждение бесстыдной своей демагогией.
И поныне не перевелись они, восклицая чуть ли по-щедрински:
«в нас кипит... непочатый ключ жизни, в нас новое слово зреет» или «я ежегодно жертвую десять целковых на покупку учебных пособий для уездного училища».
А Греф из Сбербанка даже заявил недавно, дескать, советская школа давала слишком много знаний учащемуся, и что это вредно.
Но знаний много не бывает, г-н Греф.
Даже таких, что, по сообщению агентства «Руспрес», вы являетесь во властных структурах гомосексуалистом №1, без уточнения, правда, процесса достижения этого места.
А вот страха за воровские манипуляции в вас много.
Казалось бы, чего бояться, когда крепостнические отношения, обличаемые сатириком, давно отменены, секут не кнутом на конюшне, а всего-то повышением платы за жилье и продукты, сказки о всеобщем росте благосостояния рассказывают не на завалинке, а по телевизору.
Но кучка лиц, захвативших народные богатства и руководящие кресла, не напоминают ли прежних «кровопивцев»?
А труд миллионов людей с мизерно выделяемыми зарплатами и пенсиями, что это, как не барщина? А девушки, идущие из бедности и глупости в публичные дома, – не рабыни, сутенеры – не рабовладельцы?
А собираемые рэкетирами разных служб и рангов деньги – не сродни оброку?
А бригады беспаспортных строителей из сопредельных стран, возводящие фешенебельные особняки для богатеев-жуликов, не напоминают крепостных?
Разве не современно звучат слова Салтыкова-Щедрина:
«Хотя крепостное право в своих прежних, осязательных формах, не существует с 19 февраля 1861 года, тем не менее оно до сих пор остается единственным живым местом в нашем организме.
Оно живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках».
Не точно ли им подмечено: «Из этого живописного источника доселе непрерывно сочатся всякие нравственные и умственные оглушения, заражающие наш воздух и растлевающие наши сердца трепетом и робостью»?
Эту «робость», этот «трепет» писатель осуждает с «нестерпимой сердечной болью»,
лицемерно не замечаемой недругами, которые обвиняли его в «глумлении над народом», взывали к «великодушию, доброте и состраданию».
Такие упреки он считал «глумлением, горшим всех глумлений», указывая на причины людской инертности – бесправие и нищету, мешающие объективно оценивать действительность.
.jpg)
В сатирическом романе «История одного города» (1869–1870) население названо «глуповцами», происходящими от «головотяпов», кто «имели привычку тяпать головами обо все, что бы ни встретилось на пути».
В романе, где современная политика и аллегорически преображенная история переплетены теснейше, дана типизированная «опись» градоначальникам, как и теперь, именуемых губернаторами, «от российского правительства поставленным», и «прославившим» собственное правление разнообразными «мероприятиями», проявив личную «твердость и начальственные дерзновения».
Привезенный из Италии «за искусную стряпню макарон» Клементий и на губернаторском посту продолжал заниматься любимым делом и «многих усиленно к тому принуждал».
Бывший парикмахер Ферапонтов «делал походы против недоимщиков» и при сем «никому без себя сечь не доверял».
Сменивший его Великанов «обложил в свою пользу жителей данью», утопив «в реке экономии директора».
Отличаясь «безумной отвагой», Урус-Кугуш Кильдтбаев «брал однажды приступом город Глупов».
Беглый грек Ламврокакис торговал на базаре и «был сторонником классического образования».
Высокорослый Баклан был «переломлен пополам во время бури».
Пфейфер, «ничего не совершив», смещен «за невежество».
«Назначенный впопыхах» Брудастый, прозванный «органчиком», имел в голове устройство, изрыгавшее крики «Раззорю!» и «Не потерплю!»
Вымостивший две улицы Двоекуров, в отличие от предшественников, нежданно-негаданно «покровительствовал наукам и ходатайствовал о заведении в Глупове академии».
Легкомысленный Маркиз де-Санглот «любил петь непристойные песни и летал по воздуху в городском саду».
Поскольку родившегося в позапрошлом веке писателя все ж нельзя заподозрить в прямых намеках на день сегодняшний, смело продолжим хотя бы для любознательных школьников, не доросших пока до посещения форумов с руководящим участием г-на Грефа.
«Бывый» денщик Фердыщенко «при не весьма обширном уме, был косноязычен».
Добившийся градоначальничества «самого продолжительного и самого блестящего», Бородавкин «спалил тридцать три деревни, и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной».
Работавший прежде истопником Негодяев «размостил вымощенные предшественниками его улицы, из добытого камня настроил монументов».
«Потомок сладострастной княгини Тамары» Микаладзе «был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское население почти вдвое» и умер «от истощения сил».
Склонный к законодательству Беневоленский сочинил городской «устав» со следующим пунктом: «Просвещение внедрять, по возможности избегая кровопролития».
У майора Прыща оказалась голова «фаршированной», а «план» правления «заключался в одном: «отдохнуть-с!»
Маленький ростом Иванов «не вмещал пространных законов».
Выходец из Франции Дю-Шарио «любил рядиться в женское платье и лакомиться лягушками».
Чувствительный Грустилов «не мог без слез видеть, как токуют тетерева».
«Прохвост» Угрюм-Бурчеев разрушил город и построил другой на новом месте»,
а Перехват-Залихватский «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».
Есть о чем задуматься...
***
Нет, Салтыков-Щедрин не был пессимистом.
Ему было смешно и горько, когда люди, едва прослышав о назначении нового правителя, уже восхищаются им, называют «нашим», «умницей», «красавчиком».
Он гневно выступал против чиновной вседозволенности, чванства, злоупотребления службой, говоря:
«Отечеству надлежит служить, а не жрать его».
Писатель утверждал:
«Хорошо встретиться в жизни с добрым человеком:
во-первых, он всегда много видел, мыслил и испытал, а следовательно, и рассказать и объяснить многое может;
во-вторых, самая близость доброй души человеческой просветляет и успокаивает все, что бы ни прикоснулось к ней».
Он знал:
«Жизнь, лишенная энтузиазма, жизнь, не допускающая ни увлечений, ни преувеличений, есть именно та постылая жизнь, которая способна только мерить и сводить итоги прошлого, но совершенно бессильна в смысле творческом».
Он призывал:
«Нам необходимы подвиги, нам нужен почин.
Очень часто мы безрассудствуем, мечемся из одной крайности в другую, очень часто даже погибаем;
но во всех этих безрассудствах и колебаниях одно остается небезрассудным и неизменным – жажда подвига.
В этой жажде трепещет живое человеческое сердце, скрывается пытливый и никогда не успокаивающийся человеческий разум.
Не смирять и охлаждать следует эту благодатную жажду, а развивать и воспитывать».
Он напоминал:
«Да не может быть, чтобы весь воздух до такой степени заражен гнилыми миазмами, чтоб не было никаких средств очистить его (воздух) от них.
Прочь их, эти испарения, которые заражают даже самого здорового человека!»
Он понимал:
«Литература есть нечто такое, что, проходя через века и тысячелетия, заносит на скрижали свои и великие деяния, и безобразия, и подвиги самоотверженности, и гнусные подстрекательства трусости и легкомыслия. И все, однажды занесенное ею, не пропадает, но передается от потомков к потомкам, вызывая благословения на головы одних и глумления на головы других».
Он верил:
«Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине».
Он говорил:
«Будет и на нашей улице праздник!»
Будем же стремиться к лучшему и мы, читатели Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина.
Великого писателя русского.
Гениального сатирика.
Будем читать и перечитывать его вечно злободневные произведения.
И не верьте, что его трудно читать.
Умное чтение легким не бывает.
Эдуард ШЕВЕЛЕВ
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Родился: 27 января 1826 г., Спас-Угол
Умер: 10 мая 1889 г., Санкт-Петербург
.jpg)
.jpg)
Комментарии
Это не те Салтыковы, среди которых был Михаил Евграфович.
Александра, Николай, Евграф, Сергей. 1900 г
Родословную поместила в текст.
Автор не знает, что в Табели о рангах было 14 классов ?
2) "История одного города" не переиздана. А будь переиздана, квасные патриоты завопили бы о "русофобстве" Щедрина. Ведь такого нелицеприятства об истории России, как у Щедрина, встретить трудно.
3) Когда умер Сталин, Маленков упомянул о крупных недостатках гос. аппарата и намекнул на необходимость замены правящей элиты. Он сказал : "Нам нужны Гоголи и Щедрины".
Замены, как известно, не произошло. Отозвался на слова Маленкова фольклор : "Нам нужны подобрее Щедрины. И такие Гоголи, чтобы нас не трогали".
Наверное, знает, не может не знать.
" нелицеприятства об истории России" Гоголь, да и от многих и многим доставалось.
Автор статьи: Главный редактор журнала "Аврора" (г. Санкт-Петербург) с 1982 г.; родился 23 декабря 1935 г. в г. Свердловске; окончил ЛГУ, Академию общественных наук при ЦК КПСС, кандидат филологических наук; работал в районной газете "Вперед" в г. Ломоносове, в газете "Смена", собственным корреспондентом газеты "Известия" по г. Ленинграду и областям Северо-Запада; был заместителем заведующего отделом культуры Ленинградского обкома КПСС (1969—1971)
народный проект ВОИНР!! ему бы понравился!
Ныне это Талдомский р-н Московской области . Через Волгу моста не было, и нет. (Ближайшие переезды - Иваньковская плотина и Калязинский переход.) Поэтому связи с Тверью и Кимрами - не очень. В 1918 г. в Талдоме был крестьянский бунт по поводу изъятия зерна , и его подавил лишь случайно оказавшийся там проездом по ж.д. красноармейский отряд. Поэтому Талдомскую волость срочно приписали к Московской губернии. Одно время она была Ленинской волостью.
Спасибо, милостивый государь, за участие в обсуждении.
С уважением, С.В.