Жил старик со своею старухой. Искусство оставлять после себя следы

Они жили вместе очень много лет. Он всю свою, а она всю свою жизнь. У них не было никого, кроме друг друга, и никто им был не нужен. Ни дети, ни внуки, ни другие родственники. Все, кто был, уже давно умерли. А они жили.

Они выглядели как типичные европейские старички. Он, поджарый, смуглый, в модных молодёжных плавках-боксёрах, стоял на пирсе и делал круговые движения бёдрами. Совершенно не чувствовал свой возраст. Если бы не съёжившаяся кожа по телу, как куриная шея, точнее не скажешь, то какие там годы…

Она же, напротив, была полноватой, с ложбинками-канавками вдоль позвоночника. И даже грудь не висела мокрыми тряпочками, а лежала на животе уверенно, чем она даже гордилась. А вот руками она всегда была недовольна — женщины стареют с рук. Не с кистей, а с предплечий. Как-то враз, после тридцати, предплечья перестают быть тонкими, такими, что можно обхватить указательным и большим пальцами. Обвисают, раздаются, расплываются…

...Он держал ей полотенце, когда она надевала трусы от купальника. Она мазала его спину солнцезащитным кремом, растирая маленький бугорок — для профилактики, никакого отложения солей — на шее.

Было ещё рано — младенцы, которых свозили на море и засовывали в ещё холодную воду так, что они орали, в этот час ещё доедали свою кашу. Дети постарше досматривали мультики, подростки медленно просыпались и медленно вставали. А матери лихорадочно собирали пляжные сумки, стараясь ничего не забыть: купальник, плавки, игрушки, ведёрки, салфетки, памперсы, жвачку, полотенце, ещё одно, панамки…

…Они любили это время, поскольку мамаши с их вечно озабоченными лицами и дети, горланящие, лезущие, ноющие, наших старичков, говоря откровенно, раздражали. Им нравилась ровная гладь моря, ещё не замутнённая телами вода, последние утренние минуты тишины. Они на правах старожилов чувствовали себя здесь хозяевами, а все эти люди — так, назойливыми соседями, с которыми не имеет смысла ссориться, а проще потерпеть две недели.

Он всегда заходил в воду с лесенки, чтобы сразу на глубину. Позволял себе прыгнуть со ступеньки. Она заходила с берега, чтобы не замочить голову. Он плыл до камня, а она опять думала, что надо бы пристегнуть к плавкам булавку на случай, если у него сведёт ногу — возраст всё-таки.

Потом они садились рядышком на шезлонг, он открывал книгу и читал вслух — она забыла очки, без которых не видела буквы. Хотя ему нравилось вот так сидеть, чтобы она держала его за руку чуть выше локтя. Потом она шла домой, а он «выходил в море». Молодёжная бандана, рубашка, спасательный жилет. Его лодка была самой маленькой в этой бухте, но он её обожал.

— Поаккуратнее там, — просила она.

Он далеко не уплывал и возвращался с уловом: угрём, парой рыбёшек, в особенные дни — осьминогом. Она всплёскивала руками и восхищалась. Много лет подряд. И ему это нравилось. Он ощущал себя добытчиком, мужчиной, который принёс пропитание.

Он «уходил в море», а она шла по ступенькам домой. К морю тянулись соседи — те самые мамы с детьми. Дети роняли ведёрки, панамки и недоеденное печенье. Она подбирала, звала детей. Дети, как правило, не благодарили, принимали как должное, хватали и неслись вперёд. Иногда она не выдерживала.

— Надо говорить «спасибо», — говорила она детям.

Дети кивали и спешили сбежать.

— Ваши дети не говорят «спасибо», — сообщала она идущей следом замученной уже с утра матери.

— Я им скажу, спасибо, извините, — отвечала мать и уносилась туда, следом. Ей совершенно было не совестно за своих дурно воспитанных детей.

Иногда эти дети просто выводили из себя.

— Вы слишком громко говорите, это неприлично, вы мешаете остальным, — делала она замечание.

Дети замолкали, но уже в следующую минуту начинали визжать, увидев раковину или медузу.

Несколько лет назад у неё был инсульт. Обошлось. Всё восстановилось, кроме правой части лица. Гримаса неудовольствия перекосила лицо, вообще-то от природы добродушное и мягкое. «Женщина в претензии», прозвали её на пляже, сняв с языка одной из случайных отдыхающих.

Она о них тоже иногда думала. Вот соседка — молодая мать, а где, интересно, отец? И зачем так много детей, если она с ними не справляется? Или вот ещё одна знакомая — бабушка, обречённая на внучку. Девочка — противно-манерная и капризная, а бабушка потакает.

…Жил старик со своею старухой у самого синего моря. Они жили вместе очень много лет. Он всю свою, а она всю свою жизнь. У них не было никого, кроме друг друга, и никто им был не нужен. Ни дети, ни внуки, ни другие родственники. Все, кто был, уже давно умерли. А они жили.

— Два эгоиста, — сказала как-то та бабушка, которая с внучкой, — умрут и никого после себя не оставят. Какой смысл? Жизнь прожили, а след не оставили…

— А может, так и надо? — откликнулась мать орущего младенца.

— Кому надо? — огрызнулась бабушка.

— Зато они любят друг друга…

— А кому всё достанется? Дом их? Ради кого они жили, добро наживали? Кому всё? Нет, это эгоизм. Не знаю, как ему (мужикам проще), а вот ей поди не сладко. Вот она к чужим детям и цепляется, что своих нет.

— Может, она не могла родить…

— Да всё она могла! — возмутилась бабуля, — просто не хотела. Это ж надо про себя забыть, всё им, детишечкам, всё до последней капли.

В этот момент заканючила девочка: «Ба, я мороженого хочу, ба».

— Прекрати ныть, я сказала, нельзя, у тебя горло будет болеть, вчера два съела, — одёрнула её бабуля.

— Ну, ба, ну…

— Ладно уж, на деньги, иди покупай, — сдалась бабуля.

Девочка вскочила, обвила ручонками бабушкину шею, сдавила, дала себя чмокнуть, вытерла щёку, схватила деньги и побежала. Бабушка смотрела вслед мелькающей попе и думала об одном: лишь бы не упала, зацепившись шлёпанцем, лишь бы не разболелась.

— Красивая у вас внучка, — сказала мама.

— Ой, все говорят, что она на меня похожа глазами, — тут же засветилась счастьем бабуля, — и губы мои, и подбородок…

На пляж пришла она. Поздоровалась, спросила, как сегодня вода, тёплая? Бабуля замолчала и уткнулась в книгу. Мама увела детей ловить крабов. На пирсе с шезлонгами, где ещё две минуты назад стоял гвалт, стало тихо и пусто.