Еврейство как прививка от сволочизма

Значит так: Дано: я живу в самой прекрасной стране на земле. Где достигнуты свобода, равенство и братство. Где «человек проходит как хозяин». Где нет богатых и бедных. Где все равны.

С другой стороны:
1. Я почему-то еврейка, и мне с этим качеством почему-то неловко жить.
2. Мой отец, замечательный человек и, в моих тогдашних понятиях, настоящий коммунист. Но он почему-то был осужден как враг народа. А я точно знаю, что он никакой не враг.
3. Свету Л. Привозят в школу на генеральском автомобиле, а Свете М. ее мама-уборщица никогда не может дать денег на культпоход, мы у нее и не спрашиваем, и на нее собираем сами.

Требуется примирить эти кажущиеся противоречия и выбраться из них живой и невредимой.
И я умело решаю эти головоломки при помощи нескольких умственных манипуляций. Они растянуты во времени на годы, но тут я изложу их коротко.

Итак, первое: что мне делать с этим самым еврейством, зачем оно мне и чем я отличаюсь от других окружающих меня людей, не отмеченных этим качеством?

Впервые проблема национального самоопределения засветилась передо мной еще в детском саду, в Алма Ате. Кругломордая, курносая и кареглазая, я не слишком была похожа на маму, горбоносую еврейскую красавицу. На улице или в очереди казашки спрашивали ее с надеждой: «Отец казах, да?» Но в нашем детском саду дети были из эвакуированных семей, и лучше разбирались в национальном вопросе. Я вроде сжульничала при игре в прятки, или им показалось, что я сжульничала, но вывод был скор и приговор решителен: «Не играем с нерусской, жилит еврейка». Я так яростно и искренне отрицала свою нерусскость, что они уступили: «Ну, хорошо. Пусть ты – русская. Но мама у тебя нерусская, мама твоя - еврейка». По-моему, я и слова такого до этого не слышала. Я только и знала, что есть русские (то есть «мы») и немцы (то есть «враги»). Как это моя мама «нерусская»? Самая настоящая русская!.. Но тут как раз мама пришла забрать меня домой. Я кинулась за помощью: «Скажи им!» Но она сказала не им, а мне: «Мы с тобой и вправду еврейки. Пойдем – я объясню по дороге». Объясняли мне весь вечер и мама и тетка, что есть разные народы и национальности (опять новые слова!), есть русские, украинцы, казахи, евреи, а наверху над нами, на третьем этаже, живет даже пара американцев – Эмма и Гарри. Приводили примеры и фамилии близлежащих соседей. Утешали: вот и временно отсутствующий папа еврей, и дядя Генрих, и брат Боря, - хорошие же всё люди. Говорили, что все равны, что важно не какая национальность, а какой ты человек. Что раньше – да, одни командовали, другие подчинялись, а теперь в нашей стране все равны, вот фашисты, с которыми у нас война, те ставят одних выше, других ниже, и тех, кто для них ниже, хотят истребить совсем.

Потому мы с ними и воюем и скоро победим. А потом у нас и вообще все национальности отомрут, и слова эти – еврей, казах, русский – станут не нужны и забудутся. Нечего так переживать.

Я проснулась среди ночи с ощущением какой-то непривычной новизны во всем, как когда на голое тело надеваешь впервые шерстяное платье и оно теснит и кусается. Села на постели, фразу, которую я произнесла громко вслух, мама с теткой не раз поминали потом по многим поводам: «Ха-ха, мы – евреи!»

Я смирилась с утратой русскости, и к школе, уже наслушавшись много чего во дворе, твердо знала, что отвечать на вопрос о национальности. Но понять до конца никак не могла. Ни мама, ни тетка не говорили на идише, у нас не праздновали еврейских праздников, не пели песен, не готовили фаршированную рыбу. Сознанию невозможно было зацепиться хоть за какую-нибудь особость, хоть за что-нибудь, что объясняло бы, чем мы не такие как все. И в школе тоже: чем я отличалась от прочих девочек? Одета была как они, читала те же книжки, может, и больше, чем другие многие. Любила русский язык больше всех предметов, стихов знала массу, сочинения писала себе и еще пяти-шести подругам, и если что и примиряло со мной одноклассниц, так это то, что я любой пустой урок могла заполнить гладким, как по писанному, пересказом прочитанного.

Но сознание не мирилось с бессмысленным и трудным бременем. Для чего-то это же было надо, чтобы я была еврейкой, огрызалась на оскорбления во дворе и нелепо – исключительно из долга и чести, но без чувства и страсти - лезла в драку, не имея никаких шансов утвердить себя кулаками.

В школе нам делали прививки, болезненные и, как теперь многие думают, неполезные. Но тогда нам объясняли, что ценой малой боли и мелкого недомогания нас защищают от опасной хвори. Прививку делают, чтоб возник иммунитет против заразного заболевания. Мои любимые книги были «Рассказы о хирургах» Ф.А. Копылова и «Охотники за микробами» Поля де Крюи, которого только с третьего или четвертого издания стали называть Пол де Крайфом.

Годам к десяти я поняла, что и мое обременительное еврейство нечто вроде прививки от сволочизма. Кто сам побыл в еврейской шкуре, не станет шпынять другого за акцент, цвет кожи или нездешние привычки. Ценой небольших неприятностей ты навсегда лишен возможности стать самодовольной националистической скотиной. В сущности, это провидение, сама судьба заботится о твоей душе. Спасибо надо сказать.

Вам смешно? Мне тоже. Особенно теперь, когда я навидалась еврейских национализмов и патриотизмов самых разных изводов. Прививка помогала не всем. И первый раз моя иммунная теория была опровергнута практикой жизни очень скоро - после пятого класса, во время летних каникул, в первую лагерную смену.