О сожжении книг в Коми

Сожжение книг в Коми — это не российская сиюминутная история. Если она и имеет отношение к текущей политической конъюнктуре, то очень опосредованное.

Режим, министр Мединский, современное российское телевидение, прибравшееся в головах и библиотекарей, — это важно, но не главное. В странах Запада книги тоже, случается, изымают из библиотек, уничтожают, порой и показательно сжигают. Да, книги о Гарри Поттере или Коран в США сжигали по частной инициативе, а не по указаниям чиновников, однако когда вояки жгли мемуары о войне в Афганистане, на то было указание Минобороны США.

Мракобесие — вне времени и границ. Все эти современные книжные костры — из того же ряда, что сокрушение кувалдами памятников всемирной истории на Ближнем Востоке или разрушение статуй Будды в Афганистане. Пусть урон менее существенный, и сама акция в Коми менее эффектна, но эта история об одном: тьма всегда рядом, варварство заразно. И это не новость, этому положению вещей уже тысячи лет.

Средневековье всегда стоит на пороге, дело всего лишь в одном — есть ли люди, готовые его не пускать в дом и обладающие должной для постоянного сопротивления мерой сил и талантов. И новость как раз состоит в том, что в России сегодня таких людей, похоже, не находится. Что выработанные за тысячелетия механизмы сопротивления тьме не срабатывают.

В 1998 году в Екатеринбурге, во дворе духовного училища РПЦ по указанию епископа Екатеринбургского и Верхотурского Никона публично сожгли неправильные книги — «модернистские» и «еретические» богословские произведения протоиереев Александра Меня, Александра Шмемана, Иоанна Мейендорфа и Николая Афанасьева.

Екатерина Гениева, в то время президент фонда Сороса в России и института «Открытое общество», сразу, по горячим следам отправила в 52 библиотеки Екатеринбурга и Свердловской области комплекты книг, подвергшихся аутодафе. Для нее это был повседневный труд — незадолго до этого она, первый вице-президент Международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений (ИФЛА), разбиралась с изъятием трудов неугодных авторов из некоторых публичных библиотек Франции.

Гениева тогда передала мне для публикации в «Известиях» свою переписку с Патриархом Алексием II — спор там шел о вещах слишком серьезных и значимых, чтобы оставаться делом лишь двух человек. «Хорошо помню беседы в Вашем кабинете об о. Александре Мене, — писала Екатерина Юрьевна. — Именно о. Александр Мень является поводом моего письма к Вам. Оно несет на себе не только отпечаток личного потрясения духовной дочери пастыря Церкви, книги которого подверглись публичному сожжению, но и огромной тревоги первого вице-президента самой крупной библиотечной ассоциации мира. <…> Необъяснимо, что до сих пор Ваш авторитетный голос не призвал безумцев очнуться и посмотреть, какой невосполнимый вред авторитету всей Русской Православной Церкви наносит их мракобесие. Именно поэтому пишу Вам не сразу — я ждала в надежде услышать Ваш голос <…>».

Патриарх ответил уважительно и очень складно, поблагодарив за письмо, в котором «Вы делитесь Вашими горькими чувствами от вполне понятной Вашей реакции на интерпретацию в прессе события в Екатеринбурге». В то же время подчеркнув, что его видение «опирается на свидетельство епископа Никона».

Сын о. Александра Шмемана Сергей напомнил тогда: «По многолетнему опыту жизни в Советском Союзе я знаю, скольких людей вдохновляли и поддерживали его работы. В их числе и Патриарх Алексий II, который называл о. Шмемана «своим великим учителем». (Вспоминаю лишь затем, чтобы подчеркнуть: даже у громадных, авторитетных величин, как Патриарх Алексий II, могли быть иные воззрения на костры из книг. Что говорить о провинциальном чиновничестве.) В «Известиях» тогда же напечатали реплику писателя Григория Бакланова, работавшего в стратегическом правлении Института «Открытое общество». Начались разбирательства. А фонд Сороса продолжал финансировать издание книг православных богословов.

Сегодня фонд признан «нежелательной организацией» и фактически прекратил работу в России. Давно уже нет Бакланова, «Известий» тех нет еще дольше. Полгода назад умерла Гениева.

Андрей Колесников в «Ведомостях» тогда написал: «Гениевой нет — и теперь будет все дозволено». Мне и в те дни, и сейчас тем более гиперболой это не кажется. Пещерное мурло не проявляется всегда чудом, и это чудо — конкретные, очень немногие люди, способные это мурло различить и каждодневно ему противостоять.

Не стало Гениевой — и книги, изданные при поддержке института «Открытое общество» и фонда Сороса, взялись изымать, списывать, утилизировать, сжигать. Не думаю, что она нарочная, но уж очень показательной выглядит символика, когда книги, упоминающие судьбу Мандельштама и цитирующие Мамардашвили, учебники логики, философии, социологии сжигают в крае, где возникли первые в СССР и крупнейшие лагеря. В крае СЕВЛОНа, Ухтпечлага, Воркутлага, Ухтижемлага, Заполярного, Речлага, Печорлага. В крае, где сгинули столичные профессора, философы, теоретики искусства, писатели и поэты.

Фонд Сороса помог выживанию российских гуманитариев в самые трудные для них времена. Правда и то, что Сорос не скрывал антитоталитарной сущности своих проектов. Но разве Россия не в том же заинтересована? Почитайте нашу Конституцию: фонд Сороса, «Открытое общество» делали всё, чтобы этот документ обрел не только бумажную реальность.

Помню, как в 90-х в Красноярске Гениева отвечала местной интеллигенции на ее традиционный вопрос: зачем Соросу, великому и ужасному, это нужно — поддерживать русских гуманитариев, издавать их книги? Екатерина Юрьевна рассказывала, что отец Джорджа Сороса сидел в верхоянских лагерях, после чего два с половиной года странствовал по Сибири, прежде чем вернуться в Венгрию… Гениевой нет, и некому возвысить голос против провинциальной инквизиции — так, чтобы услышали.

А стоит спустить на тормозах единожды — проиграешь навсегда. Бешенство заразно. Уже сжигали книги перед Большим театром в Москве, сжигали в Цхинвали, в Крыму. Это инкубационный период. Вот Леониду Зильбергу, учредителю интернет-журнала «7x7», сообщившему о кострах из книг в Коми, тут же принялись тыкать в его национальность, похохатывая: дескать, понятно, почему он всполошился — после сожжения книг изгоняют евреев, а тех, кто вовремя не понял, сажают в лагеря.

Ну да, а для немцев та история, начавшаяся кострами из неугодных режиму книг, закончилась вполне благополучно.