Политическая икономия

Министерство экономического развития России готовит закон "О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности". Обозреватель "Власти" Григорий Ревзин следил за развернувшейся вокруг него дискуссией.

История передачи церкви монастырей, храмов, икон и прочих ценностей продолжается уже 20 лет, это постоянный процесс, и нынешний закон — всего лишь этап. Но этап существенный. Во-первых, речь идет о передаче церкви находящегося у государства церковного имущества не в пользование, а в собственность. Во-вторых, церкви передаются все церковные здания, не только храмы, но службы, школы и т. д. Конечно, это не единовременный акт, а процесс, который займет некоторое время, однако очевидно, что после принятия закона церковь вновь, как в Средние века, окажется крупнейшим собственником. РПЦ в различных документах (начиная с послания Архиерейского собора 2000 года, где заявлено, что передача церковной собственности церкви еще и не начиналась) заявила претензии на 443 монастыря, 12 665 приходов и около 2 млн га земли (земли пока в закон не вошли). По оценкам экспертов, "если РПЦ сумеет добиться передачи всей собственности, права на которую она заявляет, она получит имущество, сопоставимое по стоимости с активами ОАО "Газпром", РАО "ЕЭС России", РАО РЖД".

Сами по себе эти трансформации уже не вызывают возражений. Дискуссия возникла вокруг проблем художественных ценностей, находящихся в коллекции музеев. 3 марта руководители российских музеев обратились с письмом к патриарху Кириллу (Гундяеву), в несколько неясных выражениях высказав свою озабоченность процессом подготовки закона. Обтекаемость письма позволила подписать его очень разным людям, среди которых директора Государственного Исторического музея Александр Шкурко, Третьяковской галереи Ирина Лебедева, музеев Московского Кремля Елена Гагарина, Центрального музея древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева Геннадий Попов, Государственного архива РФ Сергей Мироненко, Государственной Исторической библиотеки Михаил Афанасьев, кинорежиссер Павел Лунгин. В тот же день было распространено контрписьмо деятелей культуры к президенту Дмитрию Медведеву с требованием передать церкви все произведения иконописи, находящиеся в музеях. Правда, видно, что оно готовилось в некоторой спешке, и подписанты оказались несколько менее известными — директор Института динамического консерватизма Виталий Аверьянов, президент Славянского фонда России Галина Боголюбова, президент фонда "Возвращение" Юрий Бондаренко, генеральный директор телеканала "Спас" Борис Костенко. Тем не менее обозначились две позиции, и далее пошли круглые столы, радио- и телеэфиры, дискуссии в прессе и т. д.

По сравнению с предшествующими годами тон дискуссий заметно изменился. Когда десять лет назад церковь отобрала музейную коллекцию и закрыла музей в Троице-Сергиевой лавре, предложив директору музея постричься в монахи, чтобы сохранить свой пост (см. "Власть", N 8 (309) от 2 марта 1999 года), многие находили такую позицию несколько нетолерантной. Когда РПЦ в декабре 2005 года выкинула музей из Ипатьевского монастыря в Костроме, 12 сотрудников музея держали недельную голодовку, которую как незаконную пыталась прекратить прокуратура, комментарии этого события несли в себе элемент нервозности. Даже неголодающие музейщики раздавали интервью, утверждая, что они давно живут "в режиме ошпаренных кошек", а в ошпаренной кошке много ли христианской кротости? Когда в 2008 году РПЦ выкидывала Российский государственный гуманитарный университет из корпусов на Никольской в Москве силами судебных приставов, ОМОНа и православных бойцов-общественников, студенты баррикадировались в здании, устраивали демонстрации с лозунгами "Нет церковному рейдерству!" и являли вопиющее неблагонравие. Когда в прошлом году архиепископ Рязанский и Касимовский Павел (Пономарев) разорял музей-заповедник Рязанского кремля под свою резиденцию, сотрудники музея собирали митинги, подписи и наводняли газеты призывами "Спасите Рязанский кремль!" (в защиту собрали 22 тыс. подписей, не спасли). Этот ряд можно продолжать долго, разорены десятки музеев, учебных заведений, реставрационных мастерских — хроника гонений РПЦ на культуру отчасти симметрична гонениям на саму РПЦ, которые происходили при Ленине и Хрущеве, и она оглашена свежими проклятиями и стонами гонимых. Сейчас все не то.


Передача икон церкви иногда имеет неприятные последствия: Торопецкая икона Божией Матери подверглась опасной перевозке из Русского музея

Патриарх Кирилл 4 марта заявил, что он не позволит вбить клин между церковью и обществом. "Сегодня некоторые пытаются вбить клин в отношения между искусством, культурой и церковью вокруг темы возвращения святынь. Но мы делаем все, чтобы не удалось вбить клин. Противостояние между церковью, наукой, культурой и искусством — отголосок советского атеистического периода". Я бы сказал, что обличение "некоторых, пытающихся вбить клин" — тоже стилистический отголосок советского периода, но тем не менее характер общения действительно поменялся. Такое ощущение, что по РПЦ прошла команда на время принятия закона прекратить рейдерство и действия добровольных спортивно-православных бригад, а музейщиков восхвалять за долготерпение, мягко пеняя на необоснованные подозрения в дурных помыслах. От имени РПЦ выступают теперь культурнейший глава синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества отец Всеволод Чаплин и квалифицированный пиарщик, председатель синодального информационного отдела Русской православной церкви Владимир Легойда. Они хором призывают к компромиссу и духу соработничества. Влиятельные православные миряне как один объясняют, что нельзя ни в коем случае смешивать церковь и действия отдельных некультурных батюшек.

Музейщики, скромно расцветая от признания своих заслуг в деле сохранения православных святынь, все же опасаются, как бы тут не вышло какого обмана. "Законопроект носит диверсионный характер",— заявил директор музея Рублева Геннадий Попов. Законопроект двойственный. В первой статье говорится о передаче в собственность церкви недвижимого имущества, которое на 90% и так находится у нее в пользовании, а также утверждается, что необходимо основываться на положениях закона о музейном фонде России. Отец Всеволод во всех дискуссиях постоянно говорит, что закон не направлен на изъятие произведений церковного искусства из музеев. С другой стороны, вторая статья законопроекта говорит о передаче находящегося в госсобственности "движимого имущества религиозного назначения, предметов внутреннего убранства культовых зданий и сооружений или предметов, предназначенных для богослужебных и иных религиозных целей".

Согласно разъяснению Владимира Легойды в эфире радиостанции "Эхо Москвы", речь здесь идет о тех предметах, которые не входят в музейный фонд, однако привести пример предметов внутреннего убранства, которые находятся в госсобственности, но в музейный фонд не входят, он не смог. В тексте упомянутого письма деятелей культуры президенту Медведеву утверждается: "Мы убеждены, что обретение церковью некогда утраченных ею храмов и святынь, в числе которых бесценные шедевры, созданные древними мастерами, является не только актом восстановления исторической справедливости, но возвращением к первоначальному замыслу их создателей". Очевидно, бесценные шедевры все же входят в музейный фонд. Священники, выступающие по собственной инициативе, тоже однозначно высказываются по этой проблеме. Так, отец Борис Михайлов, бывший искусствовед, особо рьяно воющий с "музейно-искусствоведческим лобби", в интервью "Независимой газете" говорит следующее: "В 1990-е годы приняты законы, которые дают государству правовые возможности не возвращать церковные святыни. Например, закон "О музейном фонде и музеях в РФ" касается движимого церковного имущества. По этому закону, в частности, все иконы, находящиеся в государственных хранилищах как часть музейного фонда РФ, не подлежат отчуждению. Это значит, что все, что находится, скажем, в Третьяковской галерее, не может быть передано церкви. А там, как известно, находятся выдающиеся святыни нашей церкви, например Владимирская и Донская иконы Божией Матери". Создается впечатление, что вторая статья в будущем законе — плацдарм на будущее. Пока на сцене культурные иерархи, все пристойно, потом закон будет принят, и в бой пойдут отдельные некультурные батюшки, чтобы требовать его исполнения относительно "Троицы" Рублева. А потом им опять вынесут порицание.

Это обычная практика РПЦ, которая ради святого, с ее точки зрения, дела легко идет на лукавство, смену тактик, неясность формулировок — тут ничего нового нет. Новостью как раз является позиция музейщиков. Раньше они боролись и били тревогу, а теперь будто готовятся к неизбежному браку.

И волнуются, и боятся, но в целом будто решились.

Приведу конкретный пример. В прошлом году произошла катастрофа с иконой Боголюбской Богоматери. Эта икона является шедевром иконописи XII века, она была передана в Княгинин монастырь во Владимире. Теперь практически погибла. По словам начальника отдела реставрации иконописи Научно-реставрационного центра им. И. Э. Грабаря Галины Цируль, реставраторы зашли в тупик: "Обнаружили плесень. Площадь отставания красочного слоя все увеличивается и увеличивается. Оказалось, что две кассеты, которые должны были поддерживать микроклимат в камере, просто не работали. Одну монахини даже куда-то продали — такие вещи денег стоят. Икона стояла просто за стеклом, всего-навсего закрытой на ключик. Тем временем плесень с соседней стены благополучно ползла к иконе. Мы приподняли плинтус, а под ним... колония грибов! Со шляпками даже". Икону невозможно начать реставрировать — сначала надо, чтобы остановился процесс разрушения. 

Позиция РПЦ по вопросу понятна. Руководитель пресс-службы Московской патриархии священник Владимир Вигилянский заявил в ответ на вопросы журналистов: "Я не верю. Все нужно проверять. Много вопросов. А что делали музейщики? В данном случае, если это совместное пользование, то следите достойно. Не работает аппарат? Но не музейный ли это аппарат?"

Левон Нерсесян, старший научный сотрудник древнерусского отдела Государственной Третьяковской галереи, в эфире радиостанции "Свобода" говорит следующее: "Из этой истории мне бы совершенно не хотелось выводить мораль: ах какие нехорошие церковники, как они довели бедную икону до такого состояния. Когда мы выступаем, мы ничего подобного не имеем в виду. Очень жалко, что нас слышат именно в таком ключе. Монахини Княгинина монастыря совершенно не обязаны быть хранителями музейных ценностей, они не обязаны поддерживать необходимый режим, они не должны соблюдать все те сотни предосторожностей, с которыми, вообще-то говоря, хранение памятников такой редкости и такой сохранности связано. Это должны делать специалисты. Поэтому речь идет о том, чтобы каждый занимался своим делом, чтобы специалисты могли хранить музейные памятники в том режиме, в каком их надлежит хранить, а монахини занимались тем, что положено по монастырскому уставу. Я за осмысленный развод функций обеих сторон в этой ситуации".

Это конкретная история. Но обратите внимание, что письмо директоров крупнейших музеев обращено вовсе не к президенту и не к премьеру (встречаясь с патриархом Кириллом в феврале и передавая ему Новодевичий монастырь, Владимир Путин обещал в скором времени передать все церковное имущество), а именно к патриарху. Музейщики больше не пытаются отстоять иконы, храмы, коллекции. Они смирились с перспективой передачи всего этого церкви. Они просят, чтобы их не забыли, тоже как-то передали, что ли, разрешили им продолжать следить за сохранностью, изучать, вообще быть при деле. Пусть икона будет в монастыре, пусть монахини делают, что им положено по уставу, разрешите только нам следить, чтобы вовремя менялись кассеты для поддержания микроклимата.

Я участвовал в дискуссии с представителями РПЦ в программе Максима Шевченко "Судите сами", с нашей стороны были директор Третьяковской галереи Ирина Лебедева, руководитель центра Восточно-православной культуры, один из инициаторов письма патриарху Алексей Лидов, крупнейший российский реставратор Владимир Сарабьянов. Все они убеждали меня ни в коем случае не обострять ситуацию, не губить дух наметившегося компромисса между церковью и музеем, не портить отношения. Дух компромисса повис над музейным сообществом. Из всех деятелей культуры, которых за два месяца продолжающейся дискуссии опрашивали журналисты, один академик Валентин Янин, лауреат Солженицинской премии этого года, заявил абсолютно жестко: "Компромисс невозможен". Все остальные сдались.

И это действительно ново. И во многом поразительно. Посмотрите, что происходит.

Процесс передачи церкви церковного имущества представляется как акт возвращения награбленного — отсюда сравнительное единодушие общества и власти в том, что делать это надо, пусть даже есть разные сложности. Но ведь это миф. Церкви действительно подвергались разорению и разграблению и в 1920-е, и в 1960-е годы, но это не имеет отношения к собственности РПЦ. Напомню читателям очевидный факт: до революции у нас церковь не была отделена от государства, и после указов Екатерины Великой все основное церковное имущество — храмы, школы, земли, утварь — находилось на государственном балансе, а священники — на государственном жаловании. За счет государства все это обслуживалось и поддерживалось. Там было еще имущество церковных общин, но это малые проценты от того, что сегодня возвращается РПЦ. Понятно, что позиция причитающего ограбленного всегда вызывает сочувствие: "Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных"... "Троица" Рублева... тоже три. Но РПЦ отдают то, что ей никогда не принадлежало: государство разоряло храмы, но оно разоряло государственное же имущество. 

Не менее поразительна ситуация с иконами. У музея в отношении иконы две функции — сохранность и доступность. А в храме икона — предмет культа, то есть инструмент. Она работает, а когда инструмент работает — он портится. Средний срок жизни иконы в церкви — 100-150 лет, дальше она темнеет, и ее или записывают, или сжигают. Есть даже специальный чин мирроварения, при котором печь топят досками старых икон — их собирают по церквям и специально для этого привозят. В абсолютном большинстве случаев в храмах XIX века иконы были вовсе не древние, а новые: если позволяли средства, иконы постоянно обновляли. Те древние памятники, которые сохранились в музеях, в значительной части происходят вообще не из храмов, а из частных собраний, которые коллекционеры XIX века составляли, покупая вещи из "рухлядехранилищ" при храмах. Церкви отдают то, что реквизировано у частных лиц.

Но главное не в этом. По опросам социологов, у нас на Пасху в храмы ходит меньше 5% населения — это главный православный праздник и пик посещаемости церквей. Очевидно, что эти 5% от общения с подлинной иконой в храме переживают светлые и возвышенные чувства, хотя не знаю, является ли это для них приемлемой ценой за то, что икона в результате гибнет. У нас ужасно поставлена статистика посещения музеев. По разным оценкам, в год через музеи проходит от 35 млн до 60 млн человек. То есть от 25 до 40% населения. Если вам когда-нибудь приходилось попытаться поинтересоваться иконой в храме, но при этом не молиться, а просто посмотреть, то вы все знаете о степени доступности произведений при храмовом хранении. А если вы еще и неправославный, все совсем плохо.

ФОТО: ИТАР-ТАСС

…Теперь ей могут насладиться верующие

Процесс передачи ценностей идет с одобрения или по крайней мере при непротивлении общества и с санкции власти. Противостоит ему, по выражению отца Бориса Михайлова, "музейно-искусствоведческое лобби", но сколько их, лоббистов? Во всех вузах России, в Москве, Петербурге, Екатеринбурге в год выпускают около 150 искусствоведов. Одновременно в обществе активно действует до 30 выпусков, получается — 4,5 тыс. человек. Из них немалая часть, подобно отцу Михайлову, переходит на противоположные позиции, просто как верующие люди, не могущие идти против церкви. Остается где-то 3 тыс. человек. Неудивительно, что они стремятся к компромиссу: их ведь изничтожить — никто и не заметит.

Когда общество сталкивается с тяжелыми вызовами, оно может сделать решительный скачок вперед, поменять стандарт образования, культуры, общественных отношений. Но может и одичать. Одним из величайших римских историков был Корнелий Тацит, когда читаешь его "Анналы", то кажется, по уровню анализа, точности психологических характеристик, пониманию драматизма происходящего, что это написано сегодня. Он жил в I веке нашей эры. А в IV веке жил другой историк, Аммиан Марцелин. И он тоже замечательный, и сюжеты у него интересные, и видение широкое, но только время от времени, объясняя, скажем, почему проиграна битва, он говорит, что в ночь перед атакой появилась ведьма и излила мочу на поле боя, и что же вы хотите после этого? Вот вроде все при нем, тот же уровень образования, культуры, умница, мудрый и благородный человек. А одичал как-то незаметно для себя самого.

Мы отдаем церкви то, что ей никогда не принадлежало, отдаем то, что она не умеет хранить, но умеет уничтожать, мы разоряем музеи, мы действуем в пользу меньшинства населения, нарушая права большинства, и вот вопрос: а почему мы так делаем?

Не знаю. Но и не думаю, что с этим можно бороться. Общество пошло на компромисс с одичанием. В добрый путь.