От Дмитрия Быкова. Рождественское

— неуютно душе во прахе. Как это так, меня — и нет?

Как я метался, как сомневался, как вцеплялся в благую весть

— от когнитивного диссонанса: смерти нет — и все-таки есть!

И как-то это прошло с годами, хотя должно было стать острей

от приближения к этой даме (есть она, нет ее — черт бы с ней).

Дело не в том привычном мотиве ли, всякому гопнику по плечу,

что все с годами мне опротивели? Не опротивели, жить хочу.

Стал терпеливее, стал мудрее ли? Так сказать, опять в молоко:

невысоко мои мысли реяли — и нынче реют невысоко.

Многие веруют от противного: что ни вспомнишь — везде фуфло.

Столько повсюду мрака активного — где-то обязано быть светло.

Тут есть известный резон, без спора. Высунешь нос — и сразу домой;

смотришь трансляцию из собора — и ощущаешь себя Хомой.

Когда в глаза тебе смотрят Вии — сразу уверуешь, c’est la vie.

Но ведь это все не впервые. И когда тут рулил не Вий?

Да и наивен сводящий Бога только к свету, только к добру

(эта мысль тяжела для слога — скажу точнее, когда умру).

О, сознание островное, света пятно среди темных вод!

Бог — это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот.

Сейчас для этого нету слова, как в подсознание ни вникай.

Разве что вспомнить фразу Толстого из последнего дневника, когда оставалось ему немного до,сорри, выхода в высший свет:

или, пишет он, нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет.

Как газ, как свет, как снег, бесстрастно штрихующий раннюю полутьму,

— Бог заполняет все пространство, предоставленное ему.

Глядишь, почти ничего не стало, как и предрек один иудей:

чести, совести, долга, срама, слез и грез, вообще людей.

Сплошь лилипутики, менуэтики, растелешившийся Бобок;

ни эстетики, ни конкретики, ни политики — только Бог.

Смотри, как он перетекает в родной пейзаж со всех сторон,

как ничего не отвлекает — всюду он и только он.

Смотришь сквозь тюлевые занавески, как пустынен мир и убог,

как на него сквозь голые ветки сверху клоками сыплется Бог;

как засыпает пустырь, дорогу, как сцепляется на лету,

покуда мир подставляет Богу свою растущую пустоту,

как заполняет все пространство его хрустальный перезвон.

Только я еще остался. Закончу — и будет только он.