Трижды Мастер. Михаил Афанасьевич Булгаков

15 мая 1891 в семье доцента Киевской духовной академии Афанасия Булгакова родился первенец, которого назвали Михаилом. Афанасий Иванович, бывший сыном священника, помимо обязательных древних языков, знал английский, французский и немецкий, в подлинниках читал славянские труды и в конце жизни получил степень доктора богословия. Его супруга – Варвара Михайловна – была дочерью соборного протоиерея и отличалась жизнерадостным и простым нравом. Дети в их семье появлялись один за другим – после Михаила родились погодки Вера и Надежда, затем Варвара, Николай, Иван и Елена.

Старший сын Булгаковых рос страстным книгочеем, причем никаких ограничений на литературу у детей магистра богословия не имелось – в доме были и детские книжки, и русская классика, и зарубежные произведения, включая популярнейших тогда Ибсена, Уайльда и Ницше. В 1900 Булгаковы приобрели в поселке Буча дачу, где дети с позволения родителей «опростились». Они босиком бегали по ближайшему лесу, катались на лодках по Днепру и играли в разные игры. Булгаков, к слову, рос хорошим спортсменом — прекрасно катался на коньках, увлекался теннисом, крокетом и футболом. Одним из любимых развлечений взрослых и детей тех лет были домашние спектакли. Михаил в них, как правило, являлся режиссером, а также блистал в комических ролях. Вообще шутки и смех являлись отличительной чертой семейства. Варвара Михайловна, хоть и любила посмеяться вместе с детьми, однако работать их заставляла – старшие ребятишки смотрели за младшими, мальчики убирали в саду мусор, корчевали с отцом деревья и расчищали дорожки, а девочки чинили одежду братьев.

В 1900 Михаил был зачислен в первую Киевскую гимназию, а в 1907 в его семье случилось страшное несчастье – от болезни почек умер 48-летний Афанасий Иванович. На Варваре Михайловне остались семеро детей, и в первое время она, растерявшись, не знала, что делать. Впоследствии мать не раз говорила детям: «Я не могу дать вам капитал или приданое. Однако я могу дать вам образование – единственный капитал, который будет у вас». И она сумела выучить всех семерых. При этом старшие дети, стараясь помочь, нанимались репетиторами, а Михаил на летних каникулах работал контролером на дачных поездах. Спустя некоторое время, когда Булгаковы только начали приходить в себя, служивший в Японии брат Афанасия Ивановича привез к ним двух своих сыновей – Костю и Колю. Еще спустя год из Люблинской губернии в Киев поступать на женские курсы приехала кузина Лиля Булгакова. В итоге на руках Варвары Михайловны оказалось уже десять детей.

Во время учебы в гимназии Михаил увлекался настоящим взрослым театром и оперой. Кроме того он много времени посвящал естественным наукам – из обихода будущего писателя не выходил микроскоп, юноша мариновал ужей, препарировал жуков, собрал замечательную коллекцию бабочек. В 1909 Михаил Афанасьевич окончил гимназию и оказался на медицинском факультете Киевского университета. Выбор профессии был не случаен – среди его родственников и со стороны отца, и со стороны матушки имелись доктора. Дома повзрослевший Михаил, по-юношески горячечно увлекшийся положениями Дарвина, перестал говеть в пост – это в семействе покойного профессора богословия выглядело нонсенсом.

В это же время Михаил Афанасьевич познакомился с гимназисткой Татьяной Лаппа, прибывшей погостить из Саратова к тетке (подруги матери Булгакова). Тетка ее и познакомила с юношей – мол, он тебе покажет Киев. Молодые люди действительно много гуляли по городу и с каждым днем нравились друг другу все больше и больше. Через год гимназистка вновь приехала к тетке, и Варвара Михайловна, во избежание каждодневных поездок сына с дачи в Киев и обратно, пригласила девушку пожить в Буче. А на Рождественские каникулы 1911-1912 студент-медик Булгаков сам отправился в Саратов. К лету 1912 Михаил Афанасьевич, несмотря на протесты матери, твердо решил жениться. В середине августа Булгаков привез невесту из Саратова, и вскоре Татьяна Лаппа поступила на женские курсы в Киеве. Одна из сестер Булгакова записала в то время в дневнике: «Как же они оба по безалаберности натур друг другу подходят!». В конце апреля 1913 состоялась скромная свадьба – у ничуть не унывающей невесты не имелось ни фаты, ни подвенечного платья, лишь шелковая блузка и полотняная юбка. Венчались, как было положено, в церкви, с образами. По-прежнему считавшая свадьбу «безумным шагом» Варвара Михайловна слегла на другой день с высокой температурой – отразились переживания. Молодые же сняли на Рейтарской улице отдельную комнату.

Михаил Афанасьевич давал частные уроки, кое-какие средства присылали из Саратова родственники жены. Однако деньги в семье не задерживались, как только они появлялись, молодые брали такси и неслись в театр. Потому не удивительно, что обедать они регулярно ходили в старую квартиру на Андреевском спуске, где по-прежнему было шумно и весело. На Рождество 1913 молодая жена уехала к родителям, а Михаил Афанасьевич дал ей слово, что перестанет бриться. Когда задержавшаяся в Саратове Татьяна снова появилась в Киеве, супруг оброс бородой. Это, к слову, случилось в первый и последний раз в его жизни – писатель всегда предпочитал оставаться франтом.

Война разразилась внезапно, застав Булгаковых в Саратове, куда они выехали на летние каникулы. Вернувшись в Киев, Михаил Афанасьевич пошел доучиваться в университет, а Татьяна вместе с теткой устроилась в госпиталь. Расстояние от Киева до границы составляло всего 300 километров, и когда осенью 1915 немцы подступили к городу, будущий писатель едва не силком отправил супругу в Саратов. Но уже спустя две недели она вновь появилась в Киеве. В апреле 1916 Михаил Афанасьевич окончил университетский курс и, получив звание «лекарь», работал в госпитале, а затем добровольцем отправился на Юго-Западный фронт. В конце лета к мужу выехала и Татьяна. Булгаков встретил супругу в Орше, по дороге в Черновицы (ныне Черновцы), где находился госпиталь, их машина была остановлена. У Булгакова попросили пропуск, которого тот не имел. Недолго думая, Михаил Афанасьевич протянул рецепт, и не знавшие грамоты солдаты, увидев печать, пропустили автомобиль.

Поскольку все опытные земские доктора были отосланы в полевые госпитали, едва окончивших курс молодых врачей стали отправлять на их места. Очередь дошла и до Булгакова – в сентябре 1916 он оказался в Никольской земской больнице, расположенной в 40 километрах от города Сычевка. Супруга, конечно, отправилась вместе с ним. Михаил Афанасьевич проработал в земской больнице больше года – о первых случаях из его практики правдиво и местами с уже по-настоящему булгаковским юмором поведано в «Записках юного врача». Почти анекдотические моменты – вроде налепленных поверх тулупа горчичников или сахара-рафинада, помещенного в родовой канал для выманивания не желающего выходить на белый свет младенца, – соседствовали с реалистически показанным изматывающим трудом провинциального врача. Лирический герой писателя восклицал: «Какие раны я зашивал, какие наблюдал гнойные плевриты, какие пневмонии, раки, тифы, грыжи, саркомы, геморрои... Я, как теперь это выяснилось, был тогда счастлив. Стремительный, вьюжный, незабываемый год».

В Сычевке Булгаков пристрастился к морфию – сделав летом 1917 первый укол, дабы обезопасить себя от аллергии, бывшей побочной реакцией на противодифтерийную сыворотку, Михаил Афанасьевич продолжал колоться. Эта зависимость усугубилась в городской земской больнице Вязьмы, куда в сентябре переломного для страны года был переведен писатель. В это же время Татьяна Николаевна, последовавшая за мужем, была вынуждена из-за его морфинизма сделать аборт. Отчет о ходе болезни оказался впоследствии запротоколирован в рассказе «Ханский огонь», написанном в 1924, лирический герой которого читал дневник другого доктора, застрелившегося от отчаяния. Однако сам писатель сумел преодолеть наркотическую зависимость, полностью избавившись от нее к весне 1918. Никогда больше Булгаков не впускал этого дьявола в свою кровь.

В 1918 супруги вернулись в Киев, в котором правил поддерживаемый немцами гетман Скоропадский. Обосновались они в старой квартире Булгаковых на Андреевском спуске. В доме помимо них жила мать, сестра Варя с мужем, кадровым офицером Леонидом Карумом, младшие братья Ваня и Коля, а также очередной кузен из Житомира. Однако кухарки у них уже не было, и члены семьи по очереди готовили еду. Михаил Афанасьевич при поддержке жены стал заниматься частной практикой – в Вязьме и Сычевке он стал хорошим специалистом по венерическим и кожным болезням. Когда к Киеву подошли петлюровцы, немцы, оставив гетмана на произвол судьбы, покинули город. Ранее Скоропадский запретил формирование русских частей, а немцы реквизировали все оружие. Тем не менее, оставшиеся русские офицеры пытались удержать город, но силы были неравными. В декабре 1918 украинские националисты заняли Киев. Современники вспоминали, что в первые дни после вторжения петлюровцев в госпиталях было убито множество находившихся на излечении военных, а все свалочные места в буквальном смысле оказались забиты трупами, большинство из которых были со следами чудовищных пыток. Помимо прочего петлюровцы сожгли дачу Булгаковых в Буче, разведя костер прямо посреди дома. А когда Михаил Афанасьевич отправился, как того требовало распоряжение новой власти, в комендатуру отмечаться, его мобилизовали. Он напишет об этом в 1926 в рассказе «Я убил»: «Вот эта блистательная армия, оставляющая на улице трупы... и я в этой компании с красным крестом на рукаве...». При удобном случае, представившемся первой же ночью, Булгаков сбежал. В Киеве, где власть постоянно менялась, Михаил Афанасьевич «лично пережил десять переворотов».

Осенью 1919 Булгаков вступил в Вооруженные силы Юга России и с деникинцами в составе третьего Терского казачьего полка отправился во Владикавказ. По прибытии туда он телеграфировал супруге, и она снова отправилась за ним. Вскоре будущего писателя перевели в полевой госпиталь под Грозным. Татьяна Николаевна вспоминала: «До отряда добирались через высокую кукурузу на тачанке. Я, кучер, и Миша с винтовкой на коленях – ее давали с собой, и она должна была все время быть наготове». В одну из осенних ночей 1919 при свете вставленной в бутылку из-под керосина свечки Булгаков написал свой первый небольшой рассказ. От этого фельетона «Грядущие перспективы», напечатанного в газете «Грозный», Булгаков и вел впоследствии отсчет своей литературной деятельности, хотя, известно, что Михаил Афанасьевич сочинял вечерами после приема больных в Сычевке и в Киеве.

В октябре 1919 Булгаков участвовал в сражениях с горцами в аулах Шали-аул и Чечен-аул. Затем был Беслан, где Михаил Афанасьевич вместе с супругой обитал в теплушке поезда, делая там операции и леча раненых. Питались они, по воспоминаниям Татьяны Николаевны, одними арбузами. На том же поезде Булгаковы возвратились во Владикавказ. А в самом начале 1920 ездивший в Пятигорск Михаил Афанасьевич подхватил возвратный тиф. Татьяна Николаевна едва нашла умиравшему писателю врача. Пока Булгаков валялся с температурой под сорок, белые оставили Владикавказ, и в «паузе» между красными и белыми город подвергся разграблению черкесами. После выздоровления ходивший с палкой Булгаков сказал жене: «С медициной отныне покончено».

Занявшие город красные упорно искали в нем белогвардейцев, Татьяна Николаевна писала: «До сих пор не понимаю, как в тот год Михаил остался жив – десять раз его могли опознать!». Весной 1920 Булгаков познакомился с писателем Юрием Слезкиным, который содействовал его принятию на место заведующего литературной, а затем и театральной секцией во Владикавказском ревкоме. Писатель вспоминал, что театр выдавал ему зарплату огурцами и постным маслом. Жили они на золотую цепочку Татьяны Николаевны, отрывая от нее по кусочку и продавая. Во Владикавказском театре поставлены были первые пьесы Михаила Афанасьевича, однако уже в мае 1921 театр закрыли.

Из Владикавказа Булгаковы отправились в Тифлис, где на деньги, вырученные от продажи обручальных колец, прожили целый месяц. Продать обручальные кольца считается плохой приметой, однако делать было нечего – золотую цепь они уже проели. Затем супруги оказались в Батуми. В августе 1921 Булгаков отправил Татьяну Николаевну в Москву, сказав напоследок: «Где бы ни оказался я, тебя, как всегда, вызову». Опечаленной супруге казалось, что они расстаются навек. Согласно ее воспоминаниям, Михаил Афанасьевич задержался в городе, надеясь попасть на какое-нибудь судно и покинуть Россию: «С кем-то вел переговоры, хотел, чтоб его спрятали в трюме». Однако жюль-верновские планы не удались, и уже в сентябре месяце писатель без денег и без вещей, прошагав от Воронежа более двухсот километров по шпалам, добрался до Москвы. Помаявшись по друзьям и знакомым, Булгаков написал письмо Надежде Крупской, при содействии которой волшебным образом получил комнату в коммуналке в доме номер 10 на Большой Садовой.

Долгое время Михаил Афанасьевич не ощущал в столице «твердой почвы под ногами». Он едва устроился на должность секретаря Литературного отдела Главполитпросвета, как Лито было ликвидировано. Он писал об этой работе: «В Лито не имелось ни столов, ни стульев, ни лампочек, ни чернил, ни читателей, ни писателей, ни книг... Часами я сидел с печальной барышней. Она за столом, я за конторкой. Я читал «Трех мушкетеров» Дюма, которых обнаружил в ванной на полу...». После этого писатель пошел в «Торгово-промышленный вестник» заведующим отдела хроники, но спустя месяц «скончалось» и это издание. Весь март Булгаков проработал репортером газеты «Рабочий», но не сложилось и тут. Михаил Афанасьевич писал в Киев: «Могу сказать коротко, тут идет яростная борьба за существование». А в начале февраля 1922 от тифа скоропостижно скончалась его мать Варвара Михайловна – новость эта потрясла Булгакова. Только в апреле 1922 писатель нашел «стабильное» место – им стала газета «Гудок».

Волею судьбы в печатном издании железнодорожников в то время работали Ильф с Петровым, Олеша, Катаев – проще говоря, весь цвет тогдашней литературы. Тридцатидвухлетний Михаил Афанасьевич почти на десять лет был старше остальных и держался особняком. Остальные гудковцы воспринимали его как старика, отмечая, «что даже недоступные им тщательно повязанный галстук и ослепительно свежий, гипсово-твердый воротничок» выделяли писателя из их блузочной братии. Кроме того Булгаков целовал дамам руки, церемонно кланялся, и, смешно сказать, не мог в трамвае сидеть, если рядом стояла женщина. Говорить Михаил Афанасьевич предпочитал «ерсами» – «как вам угодно-с» или «извольте-с». Весь облик и вся повадка этого «железнодорожного» газетчика сразу показывали, из какой он вышел среды.

На жизнь Булгаков зарабатывал, сочиняя ядовитые фельетоны и подписывая их, подобно юному Чехову, забавными псевдонимами, вроде «Крахмальная манишка». Свои сатирические фельетоны мастер печатал не только на страницах «Гудка», но и «Красного перца», и «Крокодила». Писал он их, к слову, «одним духом»: «Сочинение фельетона отнимало у меня, включая посвистывание и курение, восемнадцать-двадцать минут». Фельетоны нового автора привлекли внимание москвичей, однако со временем газетная поденщина стала раздражать Булгакова. Писателю казалось, что его вкус «резко упал», что «все чаще в писаниях стали проскакивать истертые сравнения и шаблонные словечки». «Свое» же Михаил Афанасьевич творил в ночное время суток. С осени 1921 он по два-три часа вечером надиктовывал свои произведения машинистке. Она рассказывала, что писатель «много импровизировал», «рукописей как таковых не было», были только отдельные листочки и записные книжки.

К сожалению, в отношениях Булгакова с женой после их прибытия в Москву стала все больше и больше наблюдаться прохлада. Их сосед по коммуналке вспоминал: «Высокая и худая Татьяна Николаевна держится так ненавязчиво, так неприметно будто ощущает себя в его жизни посторонней». Окончательная точка в их отношениях была поставлена весной 1924. В начале года на вечере встречи с вернувшимися из Берлина «сменовеховцами», возглавляемыми Алексеем Толстым, Михаил Афанасьевич познакомился с дворянкой по происхождению Любовью Белозерской. Они поженились в апреле 1925. Писатель Юрий Слезкин писал, что Любовь Евгеньевна была очень «практической женщиной» и «приглядывалась ко всем мужчинам, могущим помочь построить ее будущее». После второго брака жизнь Булгакова особо не изменилась – супруги встречались с приятелями, ездили отдыхать в Крым, ходили в оперу и на драматические спектакли. Как и раньше Булгаков продолжал писать по ночам. Любовь Евгеньевна на паях с подружкой содержала на ипподроме лошадь и в качестве жокея принимала участие в соревнованиях. Детей у них не было, зато постоянно жили кошки, коты, а также рыжий пес, названный в честь слуги Мольера Бутоном.

За период с 1922 по 1926 годы Михаил Афанасьевич написал такие известные произведения, как «Дьяволиада», «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Кабала святош», «Александр Пушкин» и ряд других. В 1923 писатель начал работу над «Белой гвардией» – романе о сестре и братьях, о защите дома и о чести, о войне и ожидании мира. На сотрудников «Гудка», взыскующих новизны языка и формы, произведение не произвело впечатления, однако Максимилиан Волошин, подарив автору одну из акварелей, написал на ней: «Первому запечатлевшему душу русской усобицы». Литературовед Викентий Вересаев утверждал, что «настолько блестяще у нас начинал лишь один Лев Толстой». Действительно, «Белая гвардия» стала своего рода «Войной и миром» двадцатого века и по ее тексту можно изучать гражданскую войну на юге страны.

Первая и вторая часть романа были опубликованы в 1924. С трудом, частично векселями, получив за роман деньги, Булгаков заказал себе выходной костюм и смокинг. После долгих и трудных поисков он заимел и монокль. Дело было за шляпой-котелком – подобных «изысков» в столице уже не выпускали. Наконец, один из приятелей писателя, у которого с 1913 залежался миланский котелок, презентовал его Михаилу Афанасьевичу. Писатель при этом «обрадовался, словно ребенок, и все восклицал: «Отныне я могу импонировать!».

«Белая гвардия» была разобрана в Художественном театре, и в итоге там приняли решение сделать по роману пьесу на современную тематику, каковых в те дни практически не имелось. В 1925 писателя пригласили в МХАТ и сообщили ему об этом. Булгаков, с детства обожавший театр и сам давно вынашивавший замысел пьесы, не смог отказаться. Так родился спектакль, который (с трехлетним перерывом) прошел на мхатовской сцене с 1926 по 1941 годы более тысячи раз. Для Художественного театра «Дни Турбиных», главным режиссером которых значился Константин Станиславский, стали второй «Чайкой». Спектакль поразил зрителей, совсем недавно прошедших через те же трудности, что и герои пьесы. Нередко в зрительном зале случались «обмороки и истерики», «людей увозили на скорой помощи».

После успеха «Дней Турбиных» в гости к Булгакову пожаловали работники театра имени Вахтангова с просьбой сочинить для них комедию. Писатель согласился и вскоре, просматривая газетную колонку о происшествиях в городе, наткнулся на заметку о том, как московская милиция обнаружила работавший под вывеской пошивочной мастерской игорный притон. Содержала притон некая Зоя Буяльская. Так у Булгакова родилась идея невероятно актуальной и сегодня пьесы «Зойкина квартира», премьера которой состоялась осенью 1926.

В 1928 Булгаков написал новую пьесу под названием «Бег», в основу которой легли воспоминания вернувшегося в Россию белого генерала Якова Слащева. Дотошный литератор даже нарисовал карту, отметив все населенные места, где шли сражения, а также изобразив передвижения Белой и Красной армий. Подробности жизни в эмиграции Михаил Афанасьевич узнавал из рассказов супруги. Молодым актерам Художественного театра, в расчете на которых и писались роли, пьеса понравилась. Они начали репетировать, однако тут на пьесу (в ноябре 1928), несмотря на защиту Максима Горького, наложили запрет. Причина была проста – в произведении отсутствовала Красная армия. По словам Белозерской, Михаил Афанасьевич любил эту работу, «как мать любит своего ребенка» и «страшен был удар, когда «Бег» запретили. Точно в доме покойник объявился...».

Вообще стоит отметить, что после выхода «Дней Турбиных» на Михаила Афанасьевича ополчилась вся критика. Не остались в стороне и товарищи по литературному цеху. Пьеса истолковывалась как белогвардейская диверсия, постановку обсуждали на диспутах, причем некоторые говорили, что «МХАТ – змея, которую советское правительство понапрасну пригрело на своей груди». Театр, разумеется, как мог, оправдывался – мол, «с этих позиций и «Три сестры» нужно изучать как армейскую пьесу». Осаф Литовский, бывший председателем Главреперткома, окрестил пьесу Булгакова «Вишневым садом» белогвардейщины», а нарком просвещения Анатолий Луначарский обозвал сочинение «полуапологией «белого движения». Но особенно неистовствовал рапповец Орлинский, сделавший на травле писателя имя. В «Мастере и Маргарите» Михаил Афанасьевич вывел всю эту свору на суд читателя в образе критика Латунского.

«Бег» еще только начали репетировать, а распаленные цепные псы пролетарской литературы уже стали рвать Булгакова на части. В журналах и газетах того времени постоянно печатались статьи под такими заголовками: «Ударим по булгаковщине», «Бег должен быть приостановлен», «Тараканий набег». Педантичный автор тщательно вырезал все ругательные выступления и вклеивал их в специальный альбом, распухавший на глазах, – всего набралось около трехсот отрицательных отзывов и всего три положительных. К слову, Михаил Афанасьевич, державшийся вначале стоически, затем начал сдавать, стал раздражительным, плохо спал, боялся оставаться один, у него начался нервный тик.

Наступивший 1929 оказался для Булгакова насыщен событиями. Вскоре после запрета пьесы «Бег», в декабре 1928 в Камерном театре прошла премьера его «Багрового острова». А в конце февраля Михаил Афанасьевич встретил Елену Шиловскую. Случилось это так – художники братья Моисеенко организовали на масленицу блины, и в числе прочих гостей, туда были приглашены Булгаков и Елена Сергеевна. Михаил Афанасьевич не хотел идти, как, впрочем, и Шиловская, однако в последний миг оба передумали. За столом они случайно оказались рядом, у Елены Сергеевны на рукаве развязались какие-то завязочки, и она попросила Булгакова их завязать... Впоследствии Михаил Афанасьевич утверждал, «что тут было какое-то колдовство», и Елена Сергеевна, у которой, к слову, был муж и двое детей, привязала его. Сама Шиловская говорила, что с ее стороны «это была быстрая, необыкновенно быстрая любовь на всю жизнь». Они стали тайно встречаться – Елена Сергеевна даже подружилась со второй женой Булгакова, дабы «проникнуть» в их дом.

В это же время было опубликовано постановление Главреперткома о снятии всех пьес Михаила Афанасьевича с репертуара. Для писателя, которого уже давно не печатали, это оказалось тяжелым ударом. В один момент Михаил Афанасьевич даже решил написать для школьников учебник по истории. Вероятно, это было от полного отчаяния. Не зная, на какую поставить карту, писатель думал, что после создания учебника о нем станут думать иначе, и все тучи, наконец, рассеются». Однако открывшиеся у него сильнейшие головные боли положили конец этой работе.

Лишенный последнего, что оставалось у него, Булгаков продолжал работать над пьесой «Кабала святош», переименованной в дальнейшем в «Мольера». Но и эту пьесу, принятую к постановке в МХАТе, Главрепертком в марте 1930 запретил. После этого Михаил Афанасьевич написал Правительству СССР письмо (среди адресатов, кроме Сталина, были указаны Калинин, Каганович, Молотов и Ягода) с просьбой или предоставить возможность трудиться в Художественном театре лаборантом-режиссером, или «в срочном порядке приказать покинуть пределы страны». Спустя три недели после этого Булгакову позвонил Иосиф Виссарионович. Сначала Михаил Афанасьевич подумал, что это розыгрыш, однако он ошибся. Состоялся такой разговор: «Мы письмо ваше получили. Прочитали с товарищами. Вы по нему будете иметь благоприятный ответ... А может, правда – отпустить вас за границу? Мы вам очень надоели?» – «Я в последнее время много думал о том – может ли русский писатель существовать вне родины. Мне кажется, не может». – «Я тоже так думаю». Через полчаса после разговора писателю позвонили из Художественного театра и пригласили на работу. А еще через некоторое время (в феврале 1932) в репертуар МХАТа возвратили пьесу «Дни Турбиных». Вообще существуют документальные подтверждения, что Сталин любил Михаила Афанасьевича, считая его одним из лучших драматургов и писателей эпохи. К примеру, Иосиф Виссарионович больше пятнадцати раз смотрел «Дни Турбиных», говоря: «Вот Булгаков! Здорово берет! Берет против шерсти! Мне это нравится». По словам современников, тех, кто писал в духе политкорректного соцреализма, вождь ценил умом, а Булгакова – сердцем.

Меж тем роман литератора с Еленой Шиловской продолжался. В начале 1931 о связи жены с Булгаковым проведал ее муж Евгений Шиловский. По воспоминаниям очевидца, он «прибегал на Большую Пироговскую, где жил Булгаков с Белозерской и грозил писателю пистолетом». Заявив, что в случае развода он не отдаст детей, Шиловский тем самым вынудил супругу порвать на время с Михаилом Афанасьевичем. Почти два года они не виделись, она не отвечала на его звонки, не принимала писем, одна не выходила на улицу, однако, когда все-таки вышла, то первым увидела Булгакова, сказавшего: «Я без тебя не могу жить». Несмотря ни на что они решили соединиться, брак был зарегистрирован в октябре 1932, детей Шиловских поделили – старший остался с отцом, а младший с матерью.

Свой главный роман, имевший более десятка вариантов названий и множество редакций, Булгаков задумал в 1928 и работал над ним до конца жизни. Написать в атеистической России произведение о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри, о сатане и его обаятельной свите, наводящей порядок в Москве тридцатых годов, о любви затравленного критиками Мастера, о Маргарите, ставшей от бедствий и горя ведьмой, и надеяться, что его напечатают, было чистым безумием. Таким же, как сочинить в стране, где победила Красная армия, произведение о Белой гвардии и верить, что его издадут... Но ведь напечатали же! Это стало чудом, еще большим чудом явилась постановка «Дней Турбиных» в лучшем театре страны.

Первая версия «романа о дьяволе» была сожжена автором в 1930. Впоследствии Михаилу Афанасьевичу приходилось постоянно отрываться от написания произведения, дабы добывать на хлеб насущный в театре. В 1936 после критической статьи в газете «Правда» спектакль Булгакова «Мольер», показанный семь раз при аншлаге, сняли со сцены. Булгаков покинул МХАТ и устроился либреттистом в Большой театр. Третья редакция романа, имевшая в 1936 название «Князь тьмы», уже через год обрела окончательный вариант – «Мастер и Маргарита». Произведение писалось в промежутках между сочинением пьесы о Пушкине и либретто оперы «Петр Великий». В мае-июне 1938 рукопись перепечатали на машинке, однако правка по сути готового романа (разночтения в изданиях появились из-за потери одной из последних тетрадей) продолжалась до последнего дня жизни писателя.

В 1939 Михаил Афанасьевич, прекрасный рассказчик, разыгрывавший перед товарищами уморительные сценки-импровизации, обмолвился о том, что живет последний год. Причем подано это было как юмористическая реприза, и так же всеми воспринималось, включая жену. Однако в сентябре стало не до шуток – у Михаила Афанасьевича, отдыхавшего в Ленинграде, внезапно ухудшилось зрение, и доктора поставили ужасный диагноз его отца – нефросклероз. Писатель срочно вернулся в столицу, где диагноз подтвердил консилиум светил науки. Один из медиков сообщил больному, что жить ему осталось не более трех дней. Доктор ошибся, Михаил Афанасьевич прожил еще полгода, но страшное известие подкосило его. Будучи медиком, он знал, как болезнь развивается и находил у себя один симптом за другим. В начале болезни Булгаков, по словам его друга, сценариста Сергея Ермолинского, «помолодел», однако чем дальше, тем тяжелее становилось... К середине февраля 1940 ослепший, исхудавший Булгаков уже не мог вставать с постели, надиктовывая жене последние фразы правки «Мастера и Маргариты». Вскоре после этого Михаил Афанасьевич потерял речь, связно говоря только начала или концы слов. 10 марта 1940 писатель после страшных мучений скончался на руках у Елены Сергеевны. Тело его было кремировано.

Елена Сергеевна дала супругу клятву, что обязательно напечатает «Мастера и Маргариту». Когда Михаил Афанасьевич умирал, уже началась Вторая мировая, а затем наступил страшный 1941 год. В пожарище войны гибли не только бумажные рукописи, но целые деревни и города. Отправляясь в эвакуацию, Елена Сергеевна, опасаясь за судьбу произведения, сдала рукопись в Ленинскую библиотеку на хранение. Несмотря на то, что Москву бомбили, рукопись, к счастью, выжила. После окончания войны вдова Булгакова вновь предприняла титанические попытки опубликовать «Мастера и Маргариту» и лишь шестая из них увенчалась успехом – с купюрами роман вышел в журнале «Москва» в 1966-1967. Однако и в таком виде произведение произвело фурор, подобный тому, как если бы, веком ранее, после сожжения воскрес второй том «Мертвых душ». Романом заразились все – от интеллигента до пролетария, от мала до велика.

А на могиле самого автора двенадцать лет не было ни камня, ни плиты, ни креста. В 1952 Елена Сергеевна увидела в глубокой яме на кладбище огромную черную глыбу. Местные гранильщики рассказали ей, что этот камень под названием «Голгофа» стоял ранее на могиле Николая Гоголя в Даниловом монастыре. Елена Сергеевна купила камень, и он был установлен на могиле Михаила Афанасьевича. Любопытно, что великий литератор двадцатого века как-то написал, обращаясь к своему земляку-классику: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью».

По материалам сайтов: http://www.bulgakov.ru/