А у нас в стране, увы, это фон жизни

Оставьте в покое мою дочь

     Я ползла по стенке от стоматолога. Доктор провёл в моём рту полтора часа, и я не уверена, что он не использовал в своих манипуляциях отбойный молоток и тротил.

Пятилетняя дочь мчалась вприпрыжку по коридору. Она провела все полтора часа моих пыток под дверью с книжкой и раскраской. Она тактично не слышала восхищённого аханья медсестёр и изо всех сил вела себя как Очень Хорошая Девочка, и теперь, естественно, ей надо было скакать, прыгать и веселиться. Поэтому она бежала по длинному пустому коридору медицинского учреждения, а я ползла за ней, прижимаясь к стенке и наглядно иллюстрируя собой тезис о том, что ходьба – это череда последовательных падений. Время от времени я останавливалась и, простирая руку на манер вождей, адресовалась к её совести:

- Остановись... пожалуйста... не надо... бежать... подожди...

Впрочем, во-первых, уже через полметра слабый мой зов терялся, а во-вторых, от анестезии я еле шевелила губами, и мои призывы, скорее всего, можно было принять и за поздравления с новым годом, и за благодарность Господу за всё хорошее. Дочь промчалась мимо и, не снижая скорости, скрылась за повтором.

- Ну и пёс с тобой, - буркнула я. Клиника была пустая, мы никому не мешали, деваться ей было некуда, а избавиться от накопившейся энергии было жизненно необходимо. Мысленно перебрав эти аргументы, я подавила желание увеличить скорость и поползла дальше.

И тут за поворотом раздался крик. Кричал не мой ребёнок, а взрослый. Акустика старых медицинских учреждений с их потолками, сводчатыми арками и окнами от пола до потолка придаёт любому громкому звуку глубину, торжественность и ошеломляющую звучность.

- Ты что-о-о-о-о-о! – кричали за поворотом. – Ты не слышишь, что тебе мать сказала?! Вот она сейчас тебя нака-а-а-а-ажет!

В этом месте я забыла про зуб и наркоз, прибавила шагу и нервной серной выпрыгнула из-за угла.

Диспозиция такая: посреди коридора замер мой испуганный ребёнок, а на лавочке возле одного из кабинетов сидит такая, знаете, тётка. Точнее, Тётка – больше ничего прибавить к этому описанию не могу, и на её лице выражение человека, выполняющего трудную, но нужную работу.

- Тебе мать что говорит?! А?! Ты почему её не слушаешься?!

Увидев меня, она подбоченилась и глянула таким, знаете, солидарным взглядом. Я солдатской походкой подошла к дочери и крепко её обняла.

- Спасибо, - твёрдо сказала я без малейшего дефекта речи, - но я справлюсь сама.

- Когда мама говорит, надо... – и она замерла с полуоткрытым ртом с таким лицом, словно я оказалась зелёной инопланетянкой или говорящим кенгуру.

- Не надо, - сказала я ещё твёрже. – Не надо учить моего ребёнка слушаться маму, я с ним разберусь.

- Но я хотела вам помочь...?!

- Спасибо, не надо!! - уже довольно злобно сказала я, одновременно подпихивая дочь к выходу.

Тёткино лицо отчётливо менялось от недоумённого к обиженному.

- Но она...

- ДО! СВИ! ДАНЬ! Я!

На улице непривычно тихий ребёнок некоторое время послушно семенил рядом.

Я крепко держала её за руку.

- Как твой зуб? – наконец спросила она.

- Зуб? – не сразу вспомнила я. – А, хорошо, нормально...

Мы прошли ещё немного, и я скомандовала:

- Стой!

Она испуганно затормозила. Я села перед ней на корточки. Глазищи, и без того огромные, на пол-лица, смотрят на меня напряжённо, в ожидании выговора, ругани или занудной лекции. И я обняла её крепко-крепко, и сказала ей так же строго, как той тётке:

- Ты мой самый лучший на свете ребёнок. Ясно?

- Ясно, - ответила она и тоже очень крепко ко мне прижалась. А потом поцеловала куда-то в район уха, и я почувствовала, что она улыбается.

PS Мы сплошь и рядом легко встаём в один ряд с теми, кто ругает наших детей, - с незнакомой старушкой, которой не нравится, что наш ребёнок не стоит спокойно в очереди, с учителем, не довольным его невнимательностью, с попутчиком, в чьё время дети были не в пример послушнее. По моим наблюдениям за единственнным нерепрезентативным примером, обычно нас заставляют поспешно поддакивать чужому (или не очень) человеку несколько причин:

- ощущение собственной родительской несостоятельности – мы плохие родители, мы не можем заставить собственного ребёнка вести себя прилично,

- чувство вины за то, что наш ребёнок доставляет кому-то неудобство,

- чувство вины за то, что мы не сумели нормально воспитать ребёнка

и прочие тому подобные убийственные для родительской адекватности ощущения.

Особое место занимают, конечно, не просто замечания, а попытки воспитывать нашего ребёнка, впрямую говорящие нам о том, что мы со своими обязанностями не справляемся, а также случаи спонтанной помощи родителям, о которой они не просили. 

Естественно, в жизни любого ребёнка бывают моменты, когда он действительно неправ, – и вполне понятно недовольство незнакомого дяди, которому он ногой пачкает пальто, учителя, получившего в лоб огрызком (случай с моим участием, увы), и соседки, которой позвонили в дверь и убежали. Естественно, все мы видели родителей, для которых их ребёнок всегда прав, а все, кому что-то не нравится, должны идти к чёрту, но если вы это читаете, вы, скорее всего, не из них. 

Я придумала для себя два правила. Первое – брать паузу: если вам рассказывают, какой у вас плохой ребёнок, сначала подумать, проанализировать и выслушать обвиняемую сторону, и только потом набрасываться на неё. Второе – по возможности не петь хором с обвиняющими. Сказать рассерженному взрослому – спасибо, я поняла, разберусь. Если делать ребёнку внушение, то потом; если тормозить его, то нейтральным тоном, без ругани и обвинений в унисон, тем более что случаи так называемого плохого поведения гораздо чаще объясняются другими причинами, чем злонамеренностью. И ещё один подпункт второго правила - если уж ругать хором со всеми, то на полтона ниже. 

В его жизни наверняка будет ещё масса желающих поругать и покритиковать - а уж у нас в стране, увы, это вообще фон жизни, так сделайте ему бесценный подарок – ощущение надёжного и безусловно любящего тыла, растущее из детства, и поэтому крепкое, нерушимое, окончательное.

Ксения Кнорре Дмитриева