Правнучка князя Долгорукова: люди в России живут тяжело

 Баронесса Александра фон Арним, правнучка князя Александра Долгорукова, рассказала в интервью, как ее семья жила в эмиграции, благодаря какой хитрости удалось сбежать из социалистической Чехословакии, о знакомстве ее матери с Оскаром Шиндлером,.

"Я сегодня иду слушать украинскую народную музыку. Концерт трио бандуристов в Киле. Поэтому смогу уделить вам всего два часа", –  такими словами встретила меня баронесса Александра фон Арним.

Договориться с ней об интервью было непросто. День у нее расписан по минутам. 23 октября этого года ей исполнилось 80 лет. Но она не собирается на покой: очень активно помогает беженцам, собирает вещи для бездомных, занимается благотворительностью, участвует в культурной и общественной жизни деревенской общины, расположенной недалеко от Киля – столицы немецкой земли Шлезвиг-Гольштейн.

–  Расскажите, пожалуйста, о себе и о своей семье. Я знаю, что ваша бабушка была родом из России.

– Да, это правда. Но я лично никогда не была в России. И очень сожалею об этом, потому что, как мне кажется, унаследовала от бабушки частичку "русской души".

Мою бабушку звали Ольга Долгорукова.

Ее отец, князь Александр Сергеевич Долгоруков – обер-гофмаршал, обер-церемониймейстер на коронации Александра III, член Государственного совета Российской империи. Со слов бабушки знаю, что человек он был непростой. Сегодня сказали бы, страдал депрессией.

Женат Александр Сергеевич был на Ольге Петровне Шуваловой – правнучке Софии Глявоне, во втором браке – Потоцкой, в честь которой в Умани был заложен легендарный парк "Софиевка". Всего в семье было шестеро детей – четыре дочери и двое сыновей. 

Моя бабушка Ольга очень любила свой родной город Санкт-Петербург, но любовь к красавцу офицеру – военному атташе австрийского посольства – оказалась сильнее. Гуго фон Дитрихштейн, так звали моего деда.

Отец Гуго – граф Александр фон Менсдорф-Пули – был кузеном английской королевы Виктории, также состоял в родстве с российской императрицей Анной Федоровной.

Венчались молодые в русском православном храме Преображения Господня в Баден-Бадене. Я была там. В церкви есть памятная доска, которая увековечила это событие. Родовое же поместье Гуго находилось в Южной Моравии – это замок Дитрихштейн в городе Никольсбурге, сегодня он называется Микулов. Там родилась моя мать.

Атмосфера дома, в котором рос и воспитывался мой дед, была необычайно прогрессивной и даже либеральной. В Никольсбурге в то время находилась одна из самых больших еврейских общин в Европе и один из крупнейших культурных центров европейского иудаизма. Дитрихштейны дружили и тесно общались со многими еврейскими интеллектуалами и бизнесменами.

В 1917 году в России произошла революция. Моя бабушка очень тяжело переживала это событие. Многие из ее родственников были убиты, некоторым удалось эмигрировать. В Австрии она никогда не чувствовала себя дома, всей душой рвалась на родину, в Россию. Но после революции это стало невозможно, и ее душевные силы были подорваны.

В семье Долгоруковых были еще три сестры. Я хорошо их помню. Софья, в замужестве графиня Ферзен, содержала в Риме пансион для русских эмигрантов. В моей памяти она осталась очень энергичной, жизнерадостной и никогда не унывающей женщиной. Я сама какое-то время жила в ее пансионе. Он находился в старом, слегка запущенном здании "со следами былой красоты", но там было уютно, а плата за жилье – чисто символическая. Многие беженцы из России долгие годы находили там стол и кров.  

Больше всех я любила другую свою тетку, которую звали Варенька Кочубей. Настоящая толстовская героиня. Она была очень религиозной и вслед за своим кумиром – Львом Николаевичем – преклонялась перед русским патриархальным бытом и русским крестьянством. И она на дух не переносила все, что было связано с так называемым высшим светом. Несмотря на то, что она была очень набожной, Кочубей обладала прекрасным чувством юмора и хорошо знала, чего хочет от жизни.

В эмиграции моя тетка стала чем-то вроде семейного психолога и помогала несчастным семьям снова обрести душевное равновесие. Со временем она достигла успеха на этом поприще. Богатые люди вызывали ее как скорую помощь. Заказывали ей билет на самолет, и она летела туда, где требовалось ее участие. В большинстве случаев "лечение" проходило успешно. И удавалось ей это за счет сердечности, ума, юмора и веры в Бога. Хотя самой ей в браке не повезло. Поначалу была любовь, а затем муж ее начал играть, проиграл все сбережения и вскоре умер в нищете.

Братьев бабушки – Сергея и Петра – я знаю хуже. Петра я никогда не видела, он умер до моего рождения. Знаю только, что одно время он был женат на Софье Алексеевне Бобринской – одной из первых русских авиатрисс. В эмиграции, в Париже, она работала водителем такси. Все мои родственники не сидели сложа руки, они всегда много работали, несмотря на аристократическое происхождение.

В эмиграции моя тетка стала чем-то вроде семейного психолога и помогала несчастным семьям снова обрести душевное равновесие. Со временем она достигла успеха на этом поприще. Богатые люди вызывали ее как скорую помощь. Заказывали ей билет на самолет, и она летела туда, где требовалось ее участие. В большинстве случаев "лечение" проходило успешно. И удавалось ей это за счет сердечности, ума, юмора и веры в Бога. Хотя самой ей в браке не повезло. Поначалу была любовь, а затем муж ее начал играть, проиграл все сбережения и вскоре умер в нищете.

Братьев бабушки – Сергея и Петра – я знаю хуже. Петра я никогда не видела, он умер до моего рождения. Знаю только, что одно время он был женат на Софье Алексеевне Бобринской – одной из первых русских авиатрисс. В эмиграции, в Париже, она работала водителем такси. Все мои родственники не сидели сложа руки, они всегда много работали, несмотря на аристократическое происхождение.

Третья сестра бабушки – Мария – вышла замуж за князя Георгия Ивановича Трубецкого, генерал-лейтенанта свиты Его Императорского Величества. В 1918 году он был арестован большевиками, но вскоре освобожден. Им с Марией удалось бежать во Францию. В 1926 году Георгий Иванович умер, а Мария, или Мари, как называли ее в семье, окунулась в работу. Она сотрудничала с одним из православных храмов в Париже. Поддерживала русских эмигрантов морально и материально. Учредила стипендию, которая давала возможность способным молодым людям получать хорошее образование.

Ее наследники живут во Франции и в Нью-Йорке, они все работают, очень успешны и прекрасно интегрированы в эту жизнь. Не зацикливаются на прошлом, хотя чтят традиции семьи. Они знают, что их корни в России, но они граждане мира. Я считаю, это правильно. Иначе жизнь была бы контрпродуктивной. Молодые обязаны знать свои истоки, но должны жить настоящим.

– Вы часто виделись с бабушкой?

– Нет, не часто. Она умерла в 1946 году в Австрии, была похоронена на кладбище в Китцбюэле. Мы в это время жили в Чехословакии, границы были закрыты, и у нас не было возможности видеться.

Мне она запомнилась серьезной пожилой дамой, очень печальной. Ничего общего с добродушной бабушкой-говоруньей из русских сказок. Жила она довольно скромно, была очень набожной. Впоследствии ее прах мы перенесли на кладбище Хитцинг в Вене. Там же покоятся мои мать и сестра. Я навещаю их всех, когда приезжаю в Австрию.

– Как вы оказались на территории социалистической Чехословакии и какой была ваша жизнь в этой стране?

– Мы жили в южной Моравии, но родилась я в Праге. Туда мы и бежали за неделю до того, как пришли русские. Мы сняли квартиру в доме у одного из пражских адвокатов. Я, две мои старшие сестры и моя мать жили в двух комнатах. Топили углем, но в одной из комнат стоял рояль, что нас отчасти примиряло с теснотой и непростым бытом. Хозяин квартиры и его жена были сердечные и доброжелательные люди. Они к нам хорошо относились, но у них в доме жили двадцать собак породы пекинес. В мои обязанности входило следить и ухаживать за этими собачками, убирать за ними, кормить, ходить на прогулку. Мне было всего 10 лет, и меня это порой сильно утомляло.

В Праге я два года училась в интернате при монастыре урсулинок. Преподавание в этой школе было на очень высоком уровне. В 1948 году в Чехословакии произошел коммунистический путч (в 1948 г. при поддержке СССР к власти пришла Коммунистическая партия Чехословакии. – "ГОРДОН"). Меня и еще трех девочек из моего класса перевели в общеобразовательную школу в одном из рабочих районов Праги. Директриса и почти все учителя были коммунистами. Мы четверо были "злыми буржуйками". И отношение к нам было соответственное, хотя мы не были ни высокомерными, ни злыми. Но дети умнее взрослых. Не прошло и двух недель, как они увидели, что мы обычные девочки, не хуже и не лучше их самих. Мы подружились, а затем и учителя прекратили нас тиранить. Обучение в этой школе не шло ни в какое сравнение с занятиями в интернате при монастыре, зато мы постоянно ходили в походы, ездили на уборку картошки, принимали участие в рабочих бригадах, маршировали строем и пели хором песни о великом Сталине.

Жизнь в социалистической Чехословакии была для нас не только нелегкой, но и опасной. Мы постоянно думали о побеге. Легально уехать мы не могли, граница была закрыта. Мой брат во время войны служил в Вермахте и в Чехословакии вынужден был скрываться. Моя старшая сестра вышла замуж за перуанского консула, и тот организовал побег брата на Запад. Его вывезли в Австрию в багажнике дипломатической машины, которую не проверяли на границе. Муж сестры по телефону не мог открыто сказать, как прошла операция. Все телефоны прослушивались. Но мы договорились, что если все закончится хорошо, он назовет в разговоре пароль. Когда он произнес это слово, мы были вне себя от радости.

Вторая сестра все эти годы работала во французском посольстве в Праге. Там она познакомилась с итальянцем и вышла за него замуж. Таким образом, обе мои сестры, будучи женами иностранцев, могли уехать легально. Мою мать чехи тоже готовы были отпустить. Мне же в то время исполнилось тринадцать с половиной лет, через полгода я должна была идти работать на фабрику или на завод. Поэтому меня не выпускали. Мама "вымолила" свидетельство у врача, что у меня больные легкие. Отчасти это было правдой. Мне разрешили лечиться за границей, на Кубе. В Гавану мы летели с пересадкой в Вене. Там нас ждали наши родные. Ступив на австрийскую землю, мы оказались в безопасности и помахали вслед улетавшему на Кубу самолету.

Жизнь в Вене оказалась непростой, особенно для меня. Я плохо говорила по-немецки. Моим родным языком был чешский. Я начала учиться в школе при монастыре, но мне было сложно, и не только из-за языка. Все предметы преподавались абсолютно иначе, чем в Чехословакии. Если бы я с детства получила нужные знания, то непременно окончила бы гимназию. Но я не смогла в пятнадцать лет нагнать все упущенное, особенно тяжело мне давалась латынь. И тогда моя мама определила меня в школу-интернат, которая обучала девочек вести домашнее хозяйство. В народе такие заведения шутливо прозвали "академия кнедликов" (кнедлики – национальное блюдо чешской и словацкой кухни. – "ГОРДОН"). В школе нас учили шить, готовить, стирать, убирать и многим другим вещам, которые мне очень пригодились в жизни. Затем я поступила в колледж, где готовили секретарей-машинисток, параллельно посещала курсы английского языка и получила кембриджский сертификат.

После окончания колледжа я стала работать в банке, но банковское дело меня не привлекало. Более того, я находила свою работу ужасной и думала только о том, как бы мне вырваться оттуда. И тут случилась первая после войны Всемирная выставка в Брюсселе – Expo-58. Я послала туда свое резюме, и меня пригласили на работу.

Это было замечательное время. Мы были молоды, открыты, хотели дружить, любить и познавать мир. Жаль, что через восемь месяцев все закончилось, выставка закрылась. Но я решила остаться в Брюсселе и устроилась в United States Mission to the European Communities (дипломатическая миссия США в Европейском сообществе, действовала в Брюсселе с 1961 до 1993 года, после образования ЕС была переименована. – "ГОРДОН"), где проработала три года. Я с теплотой вспоминаю то время, хотя именно там я встретила свою первую любовь, которая оказалась несчастной. Как и положено в русских романах, которые я тогда очень любила читать. Поэтому я сломя голову бежала из Бельгии в надежде забыть о своем несчастье и разочаровании. В Вену возвращаться не хотела, после Брюсселя она мне показалась чересчур спокойной и провинциальной. И я выбрала Женеву. Там я работала в ILO (International Labour Organization –  Международная организация труда, специализированное учреждение ООН. –  "ГОРДОН") – это такая интернациональная биржа труда. Так как у меня не было высшего образования, я работала секретарем, но работа мне нравилась.

Однажды моя подруга-ирландка пригласила меня в теннисный клуб ООН. Мы сидели с ней на террасе кафе, пили лимонад, болтали и тут в зал вошли два молодых человека с теннисными ракетками. Они только что закончили сет. Подруга наклонилась ко мне и, кивнув в сторону одного из них, сказала: "Посмотри, какой интересный юноша..." Это был мой будущий муж.

– Я слышала, что ваша мать была знакома с Оскаром Шиндлером? Вы что-то знаете об этом?

– Да, это правда. Моя мама очень хорошо знала его. Он часто бывал у нас одно время. Я тоже его видела, когда была ребенком. Но ни моя мама, ни тем более я, не знали о том, что он спас от смерти тысячи людей в годы войны. Фильм "Список Шиндлера" стал для меня шоком. Я смотрела его в кинотеатре вместе с друзьями и долго после этого не могла прийти в себя. Мы в тот день до полуночи сидели в кафе и обсуждали все, что увидели на экране.

– Кто для вас является образцом политика?

– Я знаю, вы со мной не согласитесь, но мне очень нравится Ангела Меркель. Она часто принимает непопулярные решения, которые не поддерживает электорат, а зачастую и однопартийцы. Ее много за это критикуют, но она твердо стоит на своих позициях. Мне лично это очень импонирует.

– Что вы думаете о событиях в Украине?

– А что тут можно думать? Я осуждаю любую агрессию. Аннексия Крыма со стороны России противоречит всем человеческим и международным законам и никогда не будет признана европейским сообществом.

Я очень надеюсь, что Украина вскоре станет демократической страной, но мне жаль, что там так много коррумпированных политиков. Я не понимаю, почему невозможно их призвать к порядку? Я знаю, что в Украине есть люди, способные здраво мыслить, но, к сожалению, они не политики, а интеллектуалы и гражданские активисты