Россия на реках вавилонских

Сходили на "Набукко" в Новую оперу. Об этой постановке гендиректора Рижской национальной оперы Андрейса Жагарса информативно писал еще четыре года назад Сергей Ходнев. Все прошло вполне достойно. "Набукко" – одна из самых удивительных опер Верди. Вся ее сила скрыта под наслоениями позднейших культурных контекстов. Для итальянцев 1840-х антиавстрийский пафос Рисорджименто, показанный через библейский сюжет, проступал сразу и вдруг, величественно и неостановимо, и в полностью преображенном мановением дирижерской палочки мире так пьяняще звучали заунывные для нынешнего уха хоры народных иудейских масс, что нам теперь остается только завидовать первым слушателям "Набукко".

Сейчас, после всей первой половины XX века, мировая культура пережила и узнала много такого, что уже не позволяет нееврейским народам полноценно соотносить с собой Ветхий завет. Гонимые евреи теперь ассоциируются только с гонимыми евреями, да и негонимые – тоже. Увидеть в борьбе Иудеи с Навуходоносором борьбу итальянцев с иноземцами теперь просто невозможно. В постановке эту проблему решили, одев часть артистов в куртки с желтыми звездами, другую часть – во что-то вроде австрийских военных мундиров.

Точно так же непонятна мировой цивилизации и эпопея Великой Отечественной – этой своего рода Священной книги русского народа. Бережного и вдумчивого прочтения требует эта книга, но как потребовать у кого-то проявить такое внимание?

Ту же степень снисходительности, которая потребовалась рецензенту Ходневу, чтобы назвать Va, pensiero "добродушно-жизнерадостным вальсиком", демонстрирует и Запад при разговоре о святынях русской национальной души. Зевок, плевок и вялая улыбка образуют порочный треугольник, в который заключены все возможные реакции цивилизованного мира на русскую историю. Это не претензия, у каждого народа своя история, свои судьбы и заботы. Как объяснить скучающему обывателю, что священные книги всегда соединяют самопожертвование с жестокостью? Но тем, для кого коды русской культуры не выглядят таинственным шифром, могу привести пример, из которого хороша видна священность этой русской "книги" и ее близость к ветхозаветной линии.

Этот текст я недавно вспоминал, но уже с трудом отыскал.

А такие вещи надо перечитывать и заново впитывать время от времени.
На мой субъективный взгляд, это один из лучших текстов о войне. Приведу отрывок, не цитировать же целиком, в самом деле:

"Я как-то спрашивала бабку Ольгу, мать отца, страшно ли ей было? Под страхом смертной казни, мол, как они с бабами решились? Бабка молчала минут двадцать, я уже и не ждала ответа, когда она, помешивая борщ и не глядя на меня, вдруг заговорила.

- Сначала-то вроде при немцах ничего было. Они нам шоколад таскали и мыло – очень уж боялись, что вшей от нас наберутся. А потом, как гестапо переехало в станицу, так и житья не стало, - бабка поморщилась от воспоминания, - Они дитев убивали. Много – и жиденят, и казачат, всяких. Взяли прямо в детском саду, с воспитательницей. Была у нас такая, Эсфирь Абрамовна. Вот с ней вместе двадцать дитёв и взяли. Уж она так кричала, родимая, так их умоляла, и диты к ней жмутся, плачут все. Ничего их, извергов, не брало – так и поволокли всех кучей к яме. Мы все это видели, да что бабы могли сделать? Немцы-то думали, что мы обсеримся со страху. А мы как в уме повредились. На своих дитёв глядим – а тех слышим. И днем, и ночью. Вот и решили хоть кого-то укрыть, чтобы только не по их, не по-иродово, вышло.
Она вытерла руки о передник, присела ко мне и посмотрела прямо в мое серьезное лицо.

- Не помню страху. Злобу помню. Как в октябре зубы сжала, так и расцепила только в марте, когда наши пришли. А на злобе-то чего не сделаешь. По углям пройдешь, и не заметишь".