Наследие XX века

Как нам оценить масштаб и последствия той катастрофы, которая постигла русский народ в ХХ веке? Можно, конечно, просто подсчитать погибших. Это много раз делали, в том числе и на Спутнике . Разумеется, никто не способен — и вряд ли когда-нибудь будет способен — назвать совсем точную и окончательную цифру — но сам порядок чисел понятен. Путем экстраполяции можно предложить и какую-то приблизительную оценку числа неродившихся — хотя это будет уже гораздо более расплывчатая и умозрительная цифра. Вспоминается и знаменитый прогноз Д.И. Менделеева, что к концу ХХ века население России должно составить около 400 млн человек. Но ведь помимо чисто количественного выражения ущерба есть и качественное, а как оценить его?

О чем я говорю? Не вызывает сомнения, что все чудовищные потрясения и катаклизмы самого страшного столетия нашей истории не могли не оставить глубочайших следов в психике и психологии русского народа. Если сравнить образ русского, тот его собирательный облик , в котором он представал внешнему миру в начале ХХ века, и тот, в котором он предстает сейчас, трудно отделаться от мысли, что перед нами два разных народа. Мы-то знаем, что это не так, но как объяснить столь разительный контраст между народом-завоевателем, народом-вершителем, народом-мятежником и народом забитых пенсионеров и бесхребетных офисных клерков; народом, покорно сносящим любые издевательства со стороны обнаглевшей власти, народом, живущим по принципу что угодно, лишь бы не было войны — только не сейчас, только не при моей жизни ?

А ведь когда-то русский революционер в глазах остального мира был столь же архетипичным персонажем, как сегодня арабский террорист , русский народ в целом же слыл вторым по степени воинственности после немцев. Мы поражаем своей травоядностью даже в сравнении с современными европейскими народами — в Париже или Лондоне серьезные беспорядки вспыхивают на порядок чаще, чем в Москве. Это, возможно, повод для гордости, будь наш правящий режим настолько мудр и идеален, что ему просто не за что было бы предъявлять претензии… Но это, мягко говоря, не так. Думается, что любые французы или англичане, регулярно бунтующие из-за вопросов, которые нам кажутся до смешного мелкими и тривиальными, доведись им годик пожить под властью постсоветской элиты, снесли бы эту власть к чертовой бабушке — вместе с самим Кремлем, если бы понадобилось. Скорее всего, такого бы не случилось: реально выглядящая угроза чего-то подобного уже заставит элиту крепко задуматься над исправлением ситуации. Что, говорите, это сложно, опасно, да и последствия непредсказуемы? Вот и я о том же. О том, что сто лет назад среднему русскому человеку такие соображения вряд ли пришли бы в голову. А если бы и пришли, вряд ли смогли бы его остановить.

Что же с нами стало? Чтобы это понять, необходимо осознать, что у нас было — от чего мы ушли, чтобы прийти к такому печальному результату.

Не вызывает сомнений, что Российская Империя не была идеальным государством (а покажите мне вообще хоть одно идеальное государство). У нее хватало проблем, с частью которых справиться не вышло, и это её погубило, увы. Однако точно так же не вызывает сомнений, что из всех форм государственности, знакомых русскому народу с начала Нового Времени, Российская Империя была оптимальной — просто потому, что она была абсолютно современной для своего времени и абсолютно европейской, т. е. наилучшим образом отвечала природе русского народа (крупнейшей европейской нации) и русской культуры (важнейшей составной части культуры Большой Европы). По состоянию на начало ХХ века это выражалось в том, что Империя стремительно эволюционировала в сторону современного национального государства (ни о каком отставании в этом плане говорить не приходится: Россия в деле становления национальной государственности шла вполне в ногу с развитыми европейскими странами второй очереди — например, Германией — и опережала многие другие).

Глобальные процессы, происходившие в русском обществе, абсолютно синхронны и сопоставимы с процессами в других обществах Запада, и у нас есть все основания предполагать, что при продолжении нормального эволюционного развития страны они и дальше шли бы тем же чередом. Что это означает?

Вместе со странами-ровесниками Россия переживала в то время завершающую — индустриальную — стадию развития традиционной демографической модели (характеризующейся очень высокой рождаемостью, высокой детской смертностью, относительно короткой продолжительностью жизни). Индустриальная стадия сопровождается выплеском образовавшихся к тому времени — вследствие повышения производительности сельского хозяйства — огромных избытков населения в города, где эти избытки становятся основой для бурного роста промышленности. В то же самое время городская среда неизбежно в течение двух-трех поколений приводит к разложению той самой традиционной модели семьи и воспроизводства, которая эти избытки и породила, что затем естественным образом и приводит к смене демографической модели, а в дальней перспективе — и к постепенному изменению экономического уклада. По аналогии со странами Запада, логично предположить, что при естественном ходе событий этот процесс в России растянулся бы до 1960-х или 1970-х годов. При этом Россия последовательно пережила бы примерно те же самые социальные явления, что были характерны для стран Запада в этот период.

1920-е в императорской России, скорее всего, прошли бы под знаком постепенного движения к конституционной монархии, приближения её к парламентским западноевропейским образцам. Кстати, по состоянию на 1917 год Российская Империя в плане развития политических институтов вовсе не являлась отсталой страной — она находилась в этом плане примерно на одном уровне с той же Германией, которую при мирном развитии событий также, очевидно, ждала бы постепенная либерализация. Все это время продолжалось бы устойчивое развитие промышленности — более плавное, не такое резкое и травматичное для общества, как сталинская индустриализация. Примерно тогда же, в 1920-е, стали бы ощутимо сказываться социальные противоречия, порождаемые нарастающим разложением традиционного общества (особенно ярко они проявились на фоне мировых экономических потрясений — надо думать, та же Великая Депрессия затронула бы Россию сполна). На этом фоне наверняка немалых успехов достигли бы политические течения, сочетающие в себе социальную составляющую ( классовую гармонию вместо классовой борьбы ) с правым консерватизмом в политике (подобные идеи уже высказывались черносотенцами до революции) — в общем и целом в русле умеренного европейского фашизма итальянского типа (не путать с нацизмом), только с гораздо меньшим градусом милитаризма и агрессии. Ведь если у нас не было большевистской революции, необходимость в идеологии осажденной крепости отпадает, и фашизм сконцентрируется в основном на социальных проблемах. Возможен был даже временный альянс трона с этими право-социальными движениями — при сохранении парламентской структуры. При отсутствии предпосылок к глобальному идеологическому конфликту эта мода прошла бы сама собой за поколение — другое, оставив в наследство немало вполне полезных достижений (в виде, например, развитого социального законодательства).

Тем временем явления, связанные с разрушением традиционной модели воспроизводства (атомизация общества, эмансипация женщины, размывание большой традиционной семьи), развивались бы устойчиво и неотвратимо, параллельно с уменьшением удельного веса религии в идеологическом поле, и где-то к 1960-м Россия вполне естественным образом получила бы полноценную сексуальную революцию .

К этому времени Империя имела бы уже полувековую традицию парламентаризма с развитой и стабильной партийной системой (три — четыре основные партии, устойчиво доминирующие в Думе, плюс периодически возникающие малые, способные на что-то повлиять только в альянсе с кем-то из основных игроков). Сложилась бы вся инфраструктура развитой демократии — устойчивый потомственный электорат партий, цивилизованные лоббистские группы, легальные и теневые схемы финансирования, мощная независимая от государства медиасреда, формирующая общественное мнение — иными словами, та неявная олигархия , которая прячется за парадным фасадом любой стабильной демократической системы и обеспечивает ее гладкое функционирование. В экономике все это выразилось бы в образовании той самой прослойки старых денег , о которой мы так часто говорим — к тому времени Россия имела бы собственные финансово-промышленные династии, насчитывающие уже три — четыре и более поколений, тесно переплетенные со старой имперской аристократией — т. е. настоящих хозяев страны , полностью интегрированных в ее политическую систему, обладающих внушительным статусом на международной арене — не как сумасшедшие русские нувориши, сорящие шальными деньгами, а как ценные, уважаемые, доверенные, наследственные партнеры — одни из своих ( еще мой дедушка с вашим дедушкой дела вел ).

Вот в таком виде Россия вступила бы в постиндустриальную эпоху. Не берусь утверждать, что она была бы мировым гегемоном, но абсолютно однозначно, что Россия входила бы в группу передовых, наиболее развитых стран, определяющих пути развития для всего мира, с устойчивой демократической системой и комфортным социальным государством.

Что мы получили вместо этого? По сути дела, произошедшая в России на рубеже 1910-х и 1920-х годов чудовищная социальная конвульсия нарушила естественный ход развития страны, закоротив всю сложнейшую социальную систему. Весь тот процесс, который должен был занять минимум полвека, русский народ пережил в очень сжатый промежуток времени — форсировано, зачастую насильственно. Традиционное общество уже находилось в процессе медленного, естественного разложения — но большевики попросту сломали его в одночасье. Там, где оно еще было жизнеспособно и сопротивлялось (в деревне), для этого понадобилось устроить серию вселенских катаклизмов, граничащих с геноцидом (продразверстка, коллективизация, волны голода в 20-х и 30-х годах — которые, возможно, и не устраивались на 100% целенаправленно, но уж точно использовались правительством на полную катушку). Если есть понятие social engineering, то первые 20 лет советской власти можно смело назвать social reverse engineering — социальная деконструкция . По сути дела, были демонтированы — причем не осторожно и постепенно, а методом прямого подрыва — все несущие элементы старой социальной системы. Уничтожение старой социальной структуры, массовая урбанизация, атомизация и массовизация общества, разрушение религии как значимого социального института, сексуальная революция — все это произошло не просто на памяти одного поколения, а в течение одного только производительного возраста этого поколения. Культурный шок был чудовищен. При нормальном развитии событий эти изменения заняли бы жизненный цикл двух-трех поколений. На первое поколение пришлась бы урбанизация, на вторую — замещение старых традиционных ценностей (вроде религии) массовой идеологией. Внукам досталась бы сексуальная революция.

Ситуация осложнялась тем, что вместо эволюционного развития новых социальных отношений и институтов, при котором новые общественные формы и модели поведения постепенно приходили бы на смену старым по мере их размывания, советская власть предлагала обществу готовые шаблонные схемы, насаждаемые сверху. Не являясь продуктами естественного развития, проб и ошибок общества в целом, эти схемы, как правило, оказывались не более, чем суррогатом — лишь бы чем-то закрыть брешь. Очень часто по факту они являлись не шагом вперед, как было задумано большевиками, а шагом в сторону, а то и вовсе назад.

Наиболее ярким примером является насаждение на месте постепенно отмиравшей феодальной сословной структуры новых (и по-своему гораздо более ригидных) советских эрзац-сословий с системой централизованного распределения благ по статусу : рабочих , служащих , номенклатуры , и — в самом низу — бесправной и прикрепленной к земле массы колхозников , находящихся на полурабском положении. Это ведь не шаг вперед от капитализма к некоему невиданному мифическому социализму , это откат к государственному рабовладению в духе монархий Древнего Востока. В этом смысле большевики были вовсе не революционерами, а наимахровейшими контрреволюционерами из всех, которых знала человеческая история — это же надо суметь: взять вполне современное для своей эпохи общество, поломать его, предложив взамен модель социальных отношений Бронзового века! Нацисты — тоже те еще социальные фантасты были, но они хотя бы о Средневековье грезили, а не об эпохе строительства пирамид и зиккуратов!

Естественно, у общества не было ни времени, ни возможности психологически адаптироваться к происходящим изменениям. Особенно учитывая полное отсутствие какой бы то ни было конструктивной помощи со стороны государства, способного в качестве обоснования происходящего предложить лишь дикую идеологическую пургу. Тут для общества стоял вопрос выживания, а не комфорта. Выживание же достигалось максимально быстрой внешней адаптацией к изменениям — без учета того, что у человека происходило в голове.

Всю лишнюю, мешающую информацию хорошо бы вообще забыть, стереть из памяти, будто и не было ее. Советское общество — уникальный в истории пример массовой амнезии, когда у огромной массы людей разом — как по мановению волшебной палочки — отрубило память обо всех поколениях предков, которых они не застали лично. Старые ролевые модели были разрушены грубо и молниеносно. Разрушать вообще очень просто. Но вот никакой новой позитивной альтернативы на смену разрушенному не пришло. Образовавшаяся пустота была заполнена не чем-то новым, и не мертворожденными большевистскими схемами, а остатками все того же старого, только кастрированными, лишенными разумного обоснования и смыслового наполнения. Общество, искусственно помещенное в радикально измененную реальность, просто не умело в ней жить, а назад вернуться тоже не могло — старые культурные коды были под запретом. Оставалось одно — закрыть глаза и постараться не замечать изменений, не пускать их внутрь — но при этом не вспоминать лишний раз прошлое, поменьше ворошить старое, жить более-менее одним днем. Поэтому и вышло, что вся большевистская социальная модернизация на поверку оказалась не только травматической для общества, не только сопряженной с жертвами и разрушениями, с поломанными человеческими жизнями, но и очень поверхностной, ограниченной в основном внешними формами, лишенной реального внутреннего наполнения.

Взять хотя бы советскую сексуальную революцию в качестве характерного примера. Эмансипация женщины в Советском Союзе была полной и по западным меркам чрезвычайно быстрой — в том, что касалось реальной ее роли в обществе. Женщина очень быстро стала полноправным кормильцем в семье, для нее открылась масса профессиональных и карьерных путей. Вполне естественно, что сразу же последовало и полномасштабное сексуальное раскрепощение общества (достаточно почитать воспоминания и свидетельства современников об эпохе 1920-х). Однако на смену рухнувшим традиционным ценностям не пришло ничего нового. Не появилось никакой новой сексуальной этики, основанной на знании, уважении и ответственности. Напротив, очень быстро произошел откат к той самой выхолощенной традиционной модели. Классическая советская семья основана на патриархальной морали, но при этом без какой бы то ни было социально-экономической основы для такой морали. Семья, в которой мужчина и женщина являются в равной мере добытчиками и поровну делят обязанности по дому, просто по определению не может быть патриархальной по своим нравам. А если общество такую модель отношений ей все-таки навязывает, институт семьи обречен быть насквозь фальшивым, вести к дисгармонии и глубинному несчастью всех своих членов. Если каким-то чудом не с первого поколения, то со второго — точно. Грубо говоря, если женщина у нас юридически свободна и имущественно независима, но при этом в обществе официально секса нет , неизбежным результатом становится печальная статистика, зафиксированная советской Академией наук в 1986 году — 10 абортов в среднем на одну женщину в РСФСР. В среднем. То есть, если кто-то делал один или два, или (большая редкость) не делал вовсе, то кто-то делал все двадцать…

Иностранцам, приезжающим в Россию, часто бросается в глаза подчеркнуто галантное поведение русских мужчин по отношению к женщине — манера открывать дверь, уступать место в транспорте и т. д. Это, конечно, прекрасно. Но иностранцам, как правило, невдомек, что за этим красивым фасадом кроется зачастую махровейший половой шовинизм, граничащий с женоненавистничеством. Психологическое отношение, вполне гармоничное для XIX века, когда мир почти безраздельно принадлежал мужчине, в условиях современного общества, где женщина не является по определению содержанкой, а запросто может зарабатывать больше мужчины и вносить более значимый общественный вклад, является абсолютной дикостью.

Одновременно с этим и женщинам общество продолжает внушать причудливо искаженные идеи родом из ушедшей эпохи — например, что высококлассное высшее образование — это, прежде всего, главное условие — ни за что не догадаетесь — удачного замужества. Не удачной карьеры, профессиональной самореализации или, на худой конец, высокого дохода, а именно удачного замужества. Ну вот раньше замуж не брали, если девочка не умела готовить, а теперь — если у нее нет престижного диплома. Русские женщины отчасти еще и потому выглядят столь эффектно и притягивают к себе внимание, что вынуждены уделять внимания своей внешности и образу на порядок больше, чем их сестры с Запада — просто потому, что русское общество до сих пор оценивает женщину на 75% именно по внешнему облику. Примерно как товар на прилавке. Вне зависимости от того, какое у нее за плечами образование, профессиональный опыт, карьерные достижения. Иными словами, наше общество продолжает относиться к мужчине как к безраздельному хозяину жизни, а к женщине — как к прелестной дурочке, призванной быть игрушкой хозяина и предметом его интерьера, хотя и то, и другое уже давно даже близко не соответствует реальности. По факту, люди (обоего полу) вынуждены всю свою жизнь, изо дня в день, строить из себя тех, кем они не являются, играть чужую роль.

Вот это бесконечное лицедейство, эта дикая психологическая дисгармония — органичная часть советского наследия и истинная цена всей советской эмансипации . Иначе говоря, наше общество де-факто пережило сексуальную революцию, вовсю пользуется ее плодами, но при этом продолжает вести себя так, будто никогда о ней и не слышало.

К чему это я? А к тому, что примерно так же дело обстоит во всех областях, затронутых советской социальной модернизацией . Взорвать церковь — не значит сделать общество светским. Построить большой завод, украв или купив для него технологии, и форсированно согнать на него людей — не значит провести индустриализацию. Создать шарашку с тюремным режимом, где группа ученых под страхом смерти и с неограниченным бюджетом будет проектировать космические ракеты — не значит вырастить конкурентоспособную науку. Все это — экстренные меры, чрезвычайщина , которая может дать неплохие результаты на коротком отрезке времени, чтобы, грубо говоря, заткнуть дыру (которую в 90% случаев сами же большевики искусственно и создали). Жить в таком режиме всю жизнь невозможно. Рано или поздно все прорывы , достигнутые таким путем, вернутся к исходной точке. Такова истинная цена всем свершениям советской эпохи. Нам еще сильно повезет, если хоть что-то из фактических, материальных достижений советской чрезвычайщины (вроде тех же космических ракет) удастся сохранить. Пока что, честно говоря, все меньше на это похоже… Реальные долговременные результаты может давать только планомерное поступательное эволюционное развитие — органичное для общества, сопровождающееся психологическим созреванием и взрослением этого общества. Бесконечный и безудержный форсаж вылился в тотальную психологическую дисгармонию, усталость от жизни , уныние, тоску и безнадежность ( а что там… ничего от нас не зависит все равно ). Результатом стало то, что уже с 1960-х в демографии русского народа начали проявляться ужасающие тенденции. И я не о колебаниях рождаемости — они суть вещь естественная и предсказуемая. Я о сверхсмертности среди мужчин возраста наиболее полной трудоспособности (40-50 лет).

Не имея реальных перспектив, не имея мечты, не видя смысла в жизни, вынужденные каждый день врать и жить во лжи и фальши (причем без разницы, на работе ли, в семье ли), русские мужчины начали массово спиваться (чего не было никогда в прошлом — дореволюционная Россия стояла на одном из последних мест в Европе по употреблению алкоголя на душу населения). А если не спиваться — то просто умирать. От сердца. От общего упадка сил. От уныния, по сути дела.

Фактически мы можем говорить о том, что русский народ ушел от традиционной модели воспроизводства (напомню, ее признаки — высокая рождаемость, высокая смертность, относительно небольшая продолжительность жизни), но так и не пришел к модели современной, постиндустриальной (низкая рождаемость, низкая смертность, высокая продолжительность жизни).

Вместо этого он получил уникальную модель — советскую : низкая рождаемость, высокая смертность, низкая продолжительность жизни. В процессе перехода между двумя вагонами мировой истории мы застряли в грязном, вонючем и заплеванном тамбуре.

Через одно стекло мы видим красиво одетых и веселых людей в следующем вагоне. Кажется, они там пьют шампанское. Через другое стекло мы видим сборище угрюмых, злобно косящихся на нас люмпенов из третьего класса. Дергаем дверь вперед — а ее заело. Уже раздаются голоса: А может, ну его? Вернемся назад, там наши настоящие братья, с ними вместе еще зададим этим самодовольным хлыщам! Вот только сдается мне, что особенно рады нам братья не будут — у них там одна краюшка и одна бутылка на всех, они и друг на друга-то смотрят недобро. Да и антисанитария там у них, сиденья разодраны, туалет загажен, отопления давно нет, свет мигает. А мы-то хорошей жизни уже коснулись краешком, снова терпеть вокруг мерзость, потому что у всех так , как-то не очень хочется. Лучше уж — попытаться все-таки открыть злополучную дверь и попасть в первый класс. Да поскорее бы — а то дверь-то к люмпенам неплотно закрылась, а вон тот здоровенный смуглый бородач ножик уже давно точит…

Что же нам делать? Как вырваться из темного тамбура истории ?

Простого ответа на столь сложный вопрос быть не может, как бы ни было соблазнительно его сейчас дать — как фокусник картинным жестом вытаскивает из шляпы белого кролика под бурные аплодисменты восторженной аудитории. Мы не фокусники. Большевики вон в свое время уже предложили простое решение. И их злейшие друзья в Германии тоже предложили — такое же простое. Закончилось это все в обоих случаях руинами.

Очевидно, что выход из тупика истории и возвращение в русло нормального развития — это колоссальная задача для всех нас. В немалой степени за то, что мы оказались в такой ситуации, несет ответственность государство, это бесспорно. Поэтому столь же бесспорно, что государству предстоит сыграть важнейшую роль и в распутывании этого клубка. Но не нынешнему государству, конечно — в настоящем своем виде оно само является на 100% порождением тех же самых экспериментов франкенштейнов-самоучек от политики. Ждать от советского монстра, что он вдруг возьмет и реформирует сам себя — не просто наивно, а преступно — как продавать тяжелобольному человеку аскорбинку по баснословной цене под видом чудодейственного лекарства. Увы, но Россия сейчас — больной человек Европы , каким Турция была в XIX веке. Но это же дает нам и надежду, и указывает путь — потому что Турция-то от своей болезни вполне смогла исцелиться, причем сама, изнутри, собственными силами, встав под знамена современной политической нации — по сути, изобретя себя заново в качестве таковой нации. Мы не первые и не последние, кому требуется курс национальной терапии, чтобы выздороветь.

Но не надо думать, что это задача только государства, а мы все можем сесть спокойно на лавочке, сложить лапки и тихо ждать, когда оно сделает свое дело. Без нас — не сделает. Общество вовсе не является только невинной несчастной жертвой — оно должно принять на себя и часть ответственности. По сути, оно расплачивается сейчас за то, что оно позволило большевикам сделать с собой. Сейчас легко и удобно делать вид, что большевики прилетели откуда-то с Луны в пломбированном звездолете и коварно навязали свою злую волю несчастному русскому народу.

Горькая правда заключается в том, что значительная часть этого русского народа за большевиками пошла — причем изначально вполне добровольно. Да, их бессовестно обманули. Да, они купились на красивые обещания. Но ведь купились! И, начертав эти обещания на своих знаменах, пошли жечь, и рушить, и убивать своих братьев. А потом, уже в мирные времена, то же самое общество пассивно (а иногда и не столь уж пассивно) помогало насаждать, принуждать, приводить к общему знаменателю , идеологически и психологически насиловать отдельных своих членов. Чтобы государство превратилось из просто автократического в по-настоящему тоталитарное, ему всегда требуется соучастие общества. Поэтому и сейчас общество должно взять на себя немалую часть труда по расхлебыванию той каши, которую все мы сообща заварили. Государство может создать условия — например, для формирования нормальной современной конкурентоспособной капиталистической экономики, но только общество сможет породить нового человека, психологически готового эту экономику претворять в жизнь. Воспитать его в семье и школе, в том числе путем активной пропаганды правильного набора ценностей и ролевых моделей.

Понятно, что эти ценности и модели кто-то должен формулировать. Это не может делать общество в целом. Это должны делать отдельные его яркие представители. Та самая новая интеллектуальная элита русской нации, которую мы тяжело, в муках и сомнениях, но все-таки (я верю!) выковываем. Это новое поколение русских национально мыслящих (естественно, как воздухом дышащих) философов, писателей, политиков, предпринимателей — людей, наделенных глубиной мышления, но в то же время — инстинктом практика, готовых немедленно воплощать свое видение в жизнь — в свою жизнь и в жизнь окружающих. Я вижу вокруг проблески, искорки этого будущего — вижу каждый день, в самых разных людях. Их становится все больше. И я уверен, что русскому рассвету быть.