Россия, которую мы потеряли. Хруст французской булки. Максим Горький: «Вывод».

По деревенской улице, среди белых мазанок, с диким воем двигается странная процессия.

Идёт толпа народа, идёт густо, медленно и шумно, — движется, как большая волна, а впереди её шагает шероховатая лошадёнка, понуро опустившая голову.

Поднимая одну из передних ног, она так странно встряхивает головой, точно хочет ткнуться шершавой мордой в пыль дороги, а когда она переставляет заднюю ногу, её круп весь оседает к земле, и кажется, что она сейчас упадёт.

К передку телеги привязана верёвкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина, почти девочка.

Она идёт как-то странно — боком, ноги её дрожат, подгибаются, её голова, в растрёпанных тёмно-русых волосах, поднята кверху и немного откинута назад, глаза широко открыты, смотрят вдаль тупым взглядом, в котором нет ничего человеческого.

Всё тело её в синих и багровых пятнах, круглых и продолговатых, левая упругая, девическая грудь рассечена, и из неё сочится кровь.

Она образовала красную полосу на животе и ниже по левой ноге до колена, а на голени её скрывает коричневая короста пыли.

Кажется, что с тела этой женщины содрана узкая и длинная лента кожи.

И, должно быть, по животу женщины долго били поленом, а может, топтали его ногами в сапогах — живот чудовищно вспух и страшно посинел.

Ноги женщины, стройные и маленькие, еле ступают по серой пыли, весь корпус изгибается, и нельзя понять, почему женщина ещё держится на этих ногах, сплошь, как и всё её тело, покрытых синяками, почему она не падает на землю и, вися на руках, не волочится за телегой по тёплой земле…

А на телеге стоит высокий мужик, в белой рубахе, в чёрной смушковой шапке, из-под которой, перерезывая ему лоб, свесилась прядь ярко-рыжих волос; в одной руке он держит вожжи, в другой — кнут и методически хлещет им раз по спине лошади и раз по телу маленькой женщины, и без того уже добитой до утраты человеческого образа.

Глаза рыжего мужика налиты кровью и блещут злым торжеством.

Волосы оттеняют их зеленоватый цвет.

Засученные по локти рукава рубахи обнажили крепкие руки, густо поросшие рыжей шерстью; рот его открыт, полон острых белых зубов, и порой мужик хрипло вскрикивает:

«Н-ну… ведьма! Гей! Н-ну! Ага! Раз!..»

Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа и тоже кричит, воет, свищет, смеётся, улюлюкает, подзадоривает.

Бегут мальчишки…

Иногда один из них забегает вперёд и кричит в лицо женщины циничные слова.

Взрывы смеха в толпе заглушают все остальные звуки и тонкий свист кнута в воздухе.

Идут женщины с возбуждёнными лицами и сверкающими удовольствием глазами.

Идут мужчины, кричат нечто отвратительное тому, что стоит в телеге.

Он оборачивается назад к ним и хохочет, широко раскрывая рот.

Удар кнутом по телу женщины.

Кнут, тонкий и длинный, обвивается около плеча, и вот он захлестнулся подмышкой.

Тогда мужик, который бьёт, сильно дёргает кнут к себе; женщина визгливо вскрикивает и, опрокидываясь назад, падает в пыль спиной.

Многие из толпы подскакивают к ней и скрывают её собой, наклоняясь над нею.

Лошадь останавливается, но через минуту она снова идёт, а избитая женщина по-прежнему двигается за телегой.

И жалкая лошадь, медленно шагая, всё мотает своей шершавой головой, точно хочет сказать:

«Вот как подло быть скотом! Во всякой мерзости люди заставляют принять участие…»

А небо, южное небо, совершенно чисто, — ни одной тучки, солнце щедро льёт жгучие лучи…

Это я написал не выдуманное мною изображение истязания правды — нет, к сожалению, это не выдумка.

Это называется — «вывод».

Так наказывают мужья жён за измену; это бытовая картина, обычай, и это я видел в 1891 году, 15 июля, в деревне Кандыбовке, Херсонской губернии, Николаевского уезда.

Я знал, что за измену у нас, в Заволжье, женщин обнажают, мажут дёгтем, осыпают куриными перьями и так водят по улице.

Знал, что иногда затейливые мужья или свёкры в летнее время мажут «изменниц» патокой и привязывают к дереву на съедение насекомым.

Слышал, что изредка изменниц, связанных, сажают на муравьиные кучи.

И вот — видел, что всё это — возможно в среде людей безграмотных, бессовестных, одичавших от волчьей жизни в зависти и жадности.

МАКСИМ ГОРЬКИЙ «ВЫВОД» 1895 г.