Прощай, Веничка Ерофеев! Из «Петушков» ушел сакральный смысл

Ровно 20 лет назад, 11 мая 1990 года, в 7 часов 45 минут в Москве на 23-м этаже Всесоюзного онкологического центра от рака горла умер великий писатель Венедикт Васильевич Ерофеев.

В том же самом 1990 году, а также в прочие 90-е годы я постоянно ездил на электричке Москва - Петушки, выходил на станции Фрязево, а потом садился на 38-й автобус и ехал четыре остановки до города Электросталь, в котором не родился, но вырос и пока еще жил.

Стоя в тамбуре уже притормаживающего поезда, вспоминал, что именно во Фрязеве произошел переломный момент в ходе действия еще бессмертной на тот момент поэмы "Москва - Петушки". Главный герой с тремя своими случайными попутчиками - двумя Митричами и одним Черноусым - дружно выпили за здоровье тайного советника Иоганна фон Гете. "Я, как только выпил, почувствовал, что пьянею сверх всякой меры и что все остальные - тоже..." - так звучала следующая после этого тоста фраза.

Наверное, вы сейчас хотите меня остановить и спросить: а почему несколькими строками выше я назвал "Москва - Петушки" "еще бессмертной на тот момент поэмой". А что - с тех пор она стала смертной? Или вообще - неживой?

Да. Сначала - смертной. Потом - неживой. Такое случается с бессмертными поэмами.

Последний раз в электричке Москва - Петушки я ездил в 1998 году. И во Фрязеве не выходил. Это была необыкновенная электричка. Москва с помпой отмечала 60-летие Венедикта Ерофеева. Уже накануне все телеканалы сообщали, что завтра - юбилей великого писателя земли русской. И что от Москвы до Петушков пойдет специальный пригородный поезд. В нем поедут рок-звезды (в каждом вагоне по звезде), а также писатели, философы, политики, просто известные люди, ну, и мы - журналисты. Все будут пить, трансцендентально мыслить и прямо в пьяном виде выходить в прямой эфир. А заодно - торжественно открывать самый длинный в мире памятник. Веничке с чемоданом - на Курском вокзале. Его любовнице - девушке с косой до попы - на привокзальной площади в Петушках.

Туда ехали хорошо. Звезды пели, пили, подпускали к себе поклонников на недопустимое расстояние. Все это вместе напоминало карнавал. Пыл слегка остудили сами жители Петушков. Когда пьяная звездатая толпа вывалила из вагонов на перрон, по рядам встречающих пронесся вздох разочарования: "Ну, таких-то у нас самих тут полно!"

Обратно ехали еще веселее. Народ метался по вагонам в поисках туалета, натыкался в межвагонном пространстве - точнее, в окошечках дверей - на знакомые по телеэкрану лица, выражающие чувство глубочайшего облегчения. Все больше людей по примеру литературного героя хотели забыться и заснуть. Многие залезали на полки для багажа и спали там: так интересней. Что касается меня, то я точно помню, что уже был готов жениться на дочери директора маленького ликероводочного завода, которая проводила в этой электричке промоакцию.

Причем она тоже была не против. Но тут в тамбур пришел сам директор и как-то неправильно все понял.

Уже протрезвев, организаторы мероприятия божились, что отныне каждый год или хотя бы раз в пятилетку будут проводить Веничкин день. Если и без электрички, то с таким же размахом. Но все эти обещания так и остались в 90-х. Никаких карнавалов больше не было. Когда Веничке стукнуло 70, в его честь собралась лишь кучка народу, а проанонсировали это две с половиной радиостанции.

Нет, я не виню организаторов. Чего их винить, если нечего организовывать. Дух, смысл и пафос главной книги Ерофеева иссякли. Меньше пить не стали, только уже никто не пьет героически. Просто пьют. Просто закусывают.

Мертвая книга - не значит неинтересная. Я вчера ее перечитал. На одном дыхании. Но это было уже совсем не то дыхание, каким она вдыхалась 20 лет назад. Это уже не утренние сто грамм на изничтоженную похмельем нервную систему. Это не то, что моментально находит внутри свое место, занимает его и хотя бы на несколько часов вселяет в тебя чувство вселенской гармонии. Из "Петушков" ушел сакральный смысл. Все эти "и немедленно выпил", все эти "слезы комсомолки", вся эта алкогольная героика - уже не близки и не понятны даже тем, кому они когда-то были близки и понятны. Но вот что интересно...

Раньше первые главы, когда герой мечется по Курскому вокзалу в поисках опохмела, мне казались какими-то вымученными и скучными. Ну, надо было что-то написать, прежде чем сажать героя в электричку, - вот автор и написал.

После вчерашнего перечитывания я понял, что все наоборот. За "Серпом и молотом" начинается беллетристика. А поэма - до. Она вся вот в этих словах, которые раньше я пропускал мимо глаз:

"О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом - как хорошо было бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости!.. "Всеобщее малодушие" - да ведь где это спасение ото всех бед, эта панацея, этот предикат величайшего совершенства!"

И еще вот в этих:

"Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загородиться человек, чтобы человек был грустен и растерян".

Медленно и неправильно. Наверное, надо прожить хотя бы 20 лет взрослой жизни, чтобы понять, насколько это правильно.

Быстро и неправильно - это путь к погибели. Быстро и правильно - это самый быстрый путь к погибели. Медленно и правильно - это самый скучный путь к погибели.

Всеобщее малодушие! Только сильно пьющий человек мог достичь такой точности.

Спасибо тебе, Венедикт Васильевич. Теперь я спокоен за человечество.

Твоя вечная поэма погибла, потому что она проросла.