ЗАО «ФСБ»

Григорий Пасько убежден, что попал в жернова российской судебной машины, потому что приблизился в своем расследовании к слишком большим деньгам.

Вопрос настолько простой, а отвечать на него можно долго и нудно. А собственно, ответа до сих пор на эту всю историю нет. Потому что жалоба Страсбургским судом была отклонена, не удовлетворена. А вторая жалоба в Большую апелляционную палату находится на рассмотрении. Поэтому окончательная точка в этом деле еще не поставлена.

Начиналось все это дело, как я сейчас понимаю, неслучайно. И, как мне потом уже сказали, после всех моих отсидок, тюрем и лагерей, чекисты сказали, что это дело было инициировано и проведено в целях профилактики. Когда в начале девяностых годов у нас в стране появились новые демократичные законы, которые дали — может быть, этого не ожидали законодатели — очень много свободы журналистам. Особенно закон «О государственной тайне», статья 7, которая разрешила журналистам писать на очень многие темы. На те темы, которые раньше в нашей советской партийной печати вообще ни разу не освещались. В частности, радиоактивные отходы, списанные атомные лодки, утилизация этих лодок и экология.

В статье 7 было сказано, что все, что относится к экологии, засекречиванию не подлежит. И вот на эту тему: экология, утилизация атомных, радиоактивных отходов — я и писал много-много статей. Не один год писал. Собственно, неприятности с органами ФСБ начались не сразу. Сначала они предлагали мне сотрудничать с ними. Я сказал, что у нас разные с ними задачи. И я в своей профессии обязан был быть не то что болтливым, а сразу распространять то, что знаю. Были предупреждения разной степени. Но в итоге все равно появилось уголовное дело.

Потому что была, как я теперь уже знаю, установка на профилактику. Чтобы журналисты, прочитав закон и поняв, что можно об этом писать, не писали об этом. Те времена и то отношение органа к журналистам не изменилось и сегодня. И более того, оно стало таким же, как и было на заре перестроечных лет. На заре появления новых демократических, хороших, подчеркну, законов. Меня обвинили в том, что я японский шпион, поскольку я возвращался в то время из Японии. Если бы я возвращался из Кореи, то был бы корейским шпоном, из Китая — китайским.

Это понятно.

Но Япония была выбрана еще и потому, что у нас до сих пор с этой страной не заключен мирный договор. И мы по сути дела в состоянии войны. И японцы не давали денег на утилизацию наших безобразий. Они один раз дали сто миллионов долларов — их украли тут же. Мое последнее дело, журналистское расследование, было о поиске этих ста миллионов долларов. Как сказал мне один фээсбэшник: «Ты что — с ума сошел? Гораздо за меньшие суммы убивают. А ты тут влез в такую ерунду».

Дело закончилось оправданием по предъявленному обвинению. В 1999 году предъявили обвинение, что я японский шпион. Суд сказал, что нет, он не японский шпион. Но поскольку два года отсидел в тюрьме, значит, что-то там есть, надо как-то оправдать твою отсидку. Не сажать же следователей ФСБ и прокуроров, которые надзирали за этим. Придумали обвинить меня в злоупотреблении должностными полномочиями. Все было бы хорошо, но в Уголовном кодексе есть примечание к 276-й статье, что журналист не является должностным лицом.

Понятно, что приговор изначально был обречен на отмену. Поэтому мы опротестовали — прокуратура опротестовала. И мы обжаловали его, и Верховный суд через 16 месяцев (думали 16 месяцев) решил отправить дело в тот же самый суд в новом составе. К тому времени Путин из чекистов перебрался в правительство. Даже он президентом уже стал. В 2000 году он стал президентом, а в 2001 году было начало второго судебного процесса надо мной. И первое, что я услышал от следователя своего, — он сказал: «Ты же понимаешь, что теперь и президент наш — наш фээсбэшный президент. Так что у тебя никаких шансов нет».

Так оно и получилось. Шансов никаких не было. Хотя исчезло множество обвинений во втором суде. Кучи свидетелей уже не было. Уже запрашивали прокуроры не 12 лет колонии строгого режима, а всего лишь девять. И так далее. И в конце концов из десяти предъявленных обвинений меня осудили по половине одного обвинения, по половине одного пункта. Четыре года, а статья начинается с 12 лет строгого режима. На этом история и завершилась, если считать ее публичную сторону, газетную сторону и так далее. Юридическая, повторяю, еще продолжается.