Гитлер хотел превратить Москву в море. Наших людей превратить в грязь и прах

Мои деды убиты. Один пропал, другой в братской могиле. В семейном альбоме - фотографии, где еще живы они, оба офицеры, где бабушки: одна в деревне, другая на линии фронта. Обратная сторона карточек: драгоценные надписи того времени, тех минут, когда еще неизвестно, чья возьмет, но никто не сомневается, чья.

Однажды я показал бабушке, ей было за восемьдесят, историческую книжку с Гитлером среди прочих. Она судорожно ее схватила и желтым ногтем стала страстно корябать по фотографии, отдирая бумажные клочки:

- Убивец, будь проклят. Мужа мого убил.

Пока она царапала, ее гнев заискрил во мне, встряхнул. В тот же день я выкинул книгу.

Анна Алексеевна была простая, деревенская. Одна подняла троих детей. У нее погибли четверо братьев. У ее убитого мужа Ивана Ивановича, моего деда, погибли четверо братьев.

Война впечатана в души огненным оттиском. Это то, что передается сигналами в поколениях, эхом аукает во сне, вплетается в кровь. Есть память человеческого рода, отличная от твоей персональной памяти. Генетика, переходящая в мистику. Людей тревожит темнота, младенцы плачут в сумерках, ибо древняя память говорит: мрак таит хищников. Песня "Темная ночь" - о воине во тьме, о кружащей смерти, о дите и женской слезе где-то в пещере - потому так пронзительна, что взламывает первобытный код. "И поэтому знаю: со мной ничего не случится".

Знаменитая "русская душевность" - умение услышать и подхватить таинственное и первозданное. Войну, если ее не испытал, можно постичь через первые ассоциации, мгновенные острые образы: 41-й год - тьма и холод (хотя и началась война летом), 45-й - солнце и расцветают сады.

Как бы кто ни относился к войне тогда и теперь, какие бы экзотические "позиции" ни занимал, но в ежедневном героизме, в убежденности, что победим, в отказе отступать, в отчаянной партизанщине было главное, без чего не понять войну. Главное - инстинкт самосохранения. Не человека, а общности. Через самоотречение, ценой гибели почти тридцати миллионов. Мечта о жертвенности была даже в детях.

"Знали, что победим, - говорят одно и то же прошедшие войну. - Москву сдать? В это и не верили!" Были паникеры, предатели, были преступления командиров, но я про массовую иррациональную убежденность, которую не спишешь на пропаганду. Такова вера человека, страшно заболевшего, но, пока жив, не готового допустить всерьез мысль о смерти. На четыре года народ сделался одним человеком.

Гитлер хотел превратить Москву в море. Наших людей превратить в грязь и прах. Может быть, и не ведая о конкретных планах врага, люди ощутили драконье дыхание. На нас напали, чтобы нас не было.

Возразят: и прежде в России горе текло потоком, шло жестокое взаимоистребление (гражданская, коллективизация, репрессии).

Да, и первобытные люди уничтожали и поедали друг друга. Здесь же напало НЕЧТО извне, жрущее всех нас горстями, вместе с предками, потомками, землей, и все мы оказались родней друг другу...

Четыре года длилась война против войны. Германия была воплощением самой войны, слепой стихией, грохочущей. Победа стала укрощением стихии.

У другой моей бабушки, писательницы Валерии Герасимовой, во время войны сидела сестра Мураша. Бабушка отправляла ей посылки и письма в лагерь и одновременно ездила на фронт - к солдатам, записывала их подвиги, под обстрелом выступала с призывами к мужеству. Так жила, без сомнений и противоречий. На ее медали, сохранившейся у меня, выбит девиз, крепкий своей сакральной логикой: "Наше дело правое - мы победили". Уверен, в те годы и тот русский, что искренне или вынужденно поддержал немцев, в глубине души все равно различал свет и тьму.

И все же сколь бы ни было ярким сопереживание прошлому, то время отделено прозрачной прочной стеной, за которой идут редеющей процессией ветераны. Особые, иные, с прямыми спинами. Приглядимся: в большинстве они всю жизнь несут опыт войны как обязанность быть чище и строже остальных. Удалось ли создать советский народ? Сложная тема. Одно вижу точно: настоящие СОВЕТСКИЕ - это ветераны. Ты с трепетом смотришь на них, и думаешь: когда-то они все умрут до единого, и ни одного не останется больше. Но свет долетает и до наших дней, защитник Сталинграда рождается вновь в правнуке, и в советской победе 45-го - залог воскресения распавшихся в 91-м территорий, кусок к куску, состав к составу.

Ветераны неохотно рассказывают о войне. Это как водится: все истинно важное и просторное сопровождается умолчанием, тишиной благоговения, отрывистым намеком. В детстве я с любопытством пытался расспросить каждого ветерана - знакомого семьи, соседа, встречного на улице, - а что там было. Ветеран уклонялся от ответа или дарил выпуклую деталь.

- Я кричал "ура!" - и видишь, пуля навылет... "Ура" меня спасло вроде как, - застенчиво засмеялся старик. Обе его щеки были в рытвинах от пули, пролетевшей в момент крика.

Посмеявшись, он больше ничего не рассказал. Будто боялся нарушить какой-то уговор.

Значение войны и победы должны исследовать не только историки и социологи. Генетики. Психоаналитики. Богословы.

Пуля попала моему деду прямо в сердце. По воспоминанию выжившего однополчанина, он шел в атаку, прикрепив на груди, поверх шинели, фотографию маленького сына, моего отца. Пуля пробила фотографию.

Отец мой в это время играл в избе, на полу. И вдруг зарыдал, закричал:

- Папку убили! Папку убили!

Его била мать, а он кричал:

- Я же не виноват, что папку убили...

Никто не убит и ничто не забыто.