Моя мама, Агния Григорьевна Григорьева, не воевала, потому что была тогда маленькой девочкой — последним, уже 14-м по счету, ребенком в семье моих деревенских деда с бабкой, сбежавших в Москву от голода 30-х годов. Летом 41-го, когда матери было 12, она со старшим 14-летним братом Мишкой поехала на летние каникулы на малую родину — к тетке Насте в Тверскую область. Когда началась война, все думали, что она долго не продлится, и не стали никуда уходить. Опять же в деревне сытнее. Там, в деревне, их и накрыла оккупация. Немцы выселили тетку с племянниками в хлев. Сначала требовали: «Млеко, яйки!», а когда голодная скотина перестала давать еду, они ее перерезали и съели.
Есть было практически нечего. Ежедневный детский трудовой вклад их с Мишкой был — набрать ведро щавеля, который варили и ели с хлебом из травы с опилками, а если повезет, то с мякиной. Ели и крапиву, и клевер. Мать рассказывала, как крапива резала руки, а при наклоне темнело в глазах. Готовили тут же в хлеву, в буржуйке, сжигая собранные в лесу сухие ветки. Буржуйка и согревала кое-как зимой, и была единственным источником света. Зимой, когда травы не было, собирали под снегом невыбранные остатки мерзлой картошки и свеклы на брошенных колхозных полях. От голода и грязи мучила дизентерия.
Был один добрый немец, который иногда кормил мать бутербродами с ветчиной, — мать немцу нравилась. Он смотрел, как она жадно ест, и говорил: «Гут!». Один раз тетка Настя, которая должна была убирать за немцами в избе, вошла и застала мать уже почерневшей от изнеможения — это добрый немец ее щекотал, а она смеялась. Видимо, это продолжалось долго. Это у него так симпатия специфически проявилась. Тетка стала доброго немца отгонять. Он рассердился и закричал: «Матка капут!» и ударил ее.
Но все обошлось. Тетка ухватила мать в охапку и убежала.
Зимой тетка и Мишка заболели тифом, и мать за ними, как могла, ухаживала, а они лежали и бредили в горячке. Но оба выжили. А мать каким-то образом не заразилась.
По ночам иногда наведывались голодные волки и вынюхивали воздух под дверью хлева — мать говорила, что сквозь щели в двери было слышно, как они дышат. Поэтому ночью на двор по нужде не выходили — устроили отхожее место тут же, в хлеву.
Иногда в деревню пробиралась партизанка из отряда. Она тихонько стучалась, и тетка ее впускала, кормила тем, что было, и отвечала на ее расспросы о том, что происходит в деревне. За это могли повесить, поэтому всем было страшно, но по-другому было нельзя.
Перед отступлением немцы стали сгонять деревенских на рытье траншей, а тех, кто падал от усталости и голода, били. Когда стало понятно, что немцев скоро выбьют из деревни, мать рассказала им, где это будет происходить, — показала на ближайший лесочек и говорит: «Вон там вас наши разобьют». Немцы ей не верили, дружно гоготали и называли ее смелой девочкой.
Несмотря на войну, дети все равно играли. Вот так, играя, Мишка однажды нашел в поле прикопанный пулемет и ленту патронов и заявил тетке, что притащит его в хлев, чтобы стрелять в немцев. Тетка испугалась, что всех повесят, и запретила ему это делать.
Когда немцы ушли, тетку выбрали председателем колхоза, и до конца войны она руководила всеми работами. Бабы восстанавливали избы, таская тяжелые бревна. Тетка поэтому не имела детей — врачи сказали, что надорвалась.
В Москву мать с Мишкой вернулись только после войны и пошли в школу переростками, потому что потеряли в оккупации два года учебы.
Комментарии