ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК

 (Рассказ. В сокращении)

Поля опустели, стало скучно и хорошо в деревне; земля уморилась за лето рожать, а люди уморились работать. 
Земля лежала худая, она засыпала на отдых до будущей весны; солнце смеркалось над деревней, и поля уходили в сумерки осени, в темноту зимы. 
Но люди отдыхают скоро; они выспались, наелись и ушли из деревни в дальние города…
Иные же, более молодые и норовистые, отправились учиться: кто хотел быть летчиком, кто моряком, кто писателем, кто артистом, кто думал о музыкальной части. И все они ушли, и каждый из них найдет, конечно, себе ЗАБАВУ И СУДЬБУ, которую пожелает. 
И когда все эти люди ушли, то в деревне Минушкино, или в колхозе имени 8 Марта, … осталось в сиротстве двенадцать дворов, девятнадцать женщин, считая со старухами, и сорок человек малолетних детей, считая со стариками, которых было семь душ. Кроме них в Минушкине порешили зимовать еще два человека: бригадир конного двора, колхозный конюх Василий Ефремович Анцыполов и подросток Григорий Хромов, семнадцати лет, что жил с матерью-вдовой, сын давно умершего крестьянина, знавшего плотничье дело. 
Как только все главные работящие крестьяне оставили деревню и колхоз осиротел без них до нового тепла, так Анцыполов, Василий Ефремович, обленился и вовсе перестал работать, потому что он почувствовал теперь себя самым главным, самым сознательным и единственным мужиком во всей деревне…
……………….
Отведав вина в компании лошадей, Василий Ефремович начинал бродить из избы в избу, по всем знакомым, и говорил людям, что он пришел к ним прощаться, так как нынче же он уходит из деревни навеки ВО ВСЮ ВСЕЛЕННУЮ. 
-- А чего ж, ступай, твоя воля, -- говорили ему крестьянские старики. -- Нам ты в колхозе не нужен, может, там, во вселенной, будешь как раз! 
…..
-- Я во вселенную пошел! 
-- И где она? -- спрашивал его встречный прохожий старик, поспешая, сколь возможно, в кооператив за постным маслом. 
-- Там! -- говорил Василий Ефремович, указывая на весь СЕРЫЙ СВЕТ вселенной. 
………
А вкруг была тишина осени, тишина земли, отработавшейся за лето, ПОКОЙ МИРА, РОЖДАЮЩЕГО И КОРМЯЩЕГО ВСЕХ ЛЮДЕЙ. Листва на мелком лесе, растущем у околицы деревни, уже вся опала, и она теперь не застила чистого сумрачного пространства, безмолвного, но почти поющего и призывающего уйти и не вернуться. 
-- Вперед -- во всю вселенную! -- восклицал Василий Ефремович и шел домой, чтобы собраться В ВЕЧНЫЙ ПУТЬ. 
Дома его ждала жена. Сначала она слушала Василия Ефремовича и собирала ему все пожитки во вселенную, а затем разувала, раздевала его и укладывала спать спозаранку. Василий Ефремович засыпал, давая себе небольшую отсрочку, чтобы затем, в скорости же, направиться во вселенную…..
…….
Однако Василий Ефремович был, как видно, умен! И по уму своему он решил однажды не идти домой, а прямо направиться во вселенную с конного двора. Он попрощался с лошадьми, поцеловал их, сказал им печальные, окончательные речи И ПОШЕЛ В ПРОСТРАНСТВО, В ТИХОЕ РУССКОЕ ПОЛЕ, где все цветы и растения уже отжили свой летний солнечный век. 
….
Пройдя немного времени вперед, Василий Ефремович утомился и лег для отдыха у плетня усадьбы колхозницы Паршиной; за этим плетнем уже начиналось ПУСТОЕ МЕСТО ВСЕГО МИРА, открытое до самого неба и увлекшее вдаль. Туда и решил направиться Василий Ефремович; теперь ему уже до всего было близко, и он подумал, что можно не спешить. "Отдохну и тронусь!" -- сделал Василий Ефремович свое мысленное заключение и уснул. 
Проходя вечером мимо спящего пожилого человека, который мог остыть за ночь и скончаться в одиночестве, Григорий Хромов побудил Василия Ефремовича, но тот не пожелал идти ко двору, наоборот -- велел Хромову идти и заниматься полезным делом, поскольку тут его дело бесполезное. …
-- Пойдем, -- сказал Хромов, -- а то ты, знаешь что, простудишься и умрешь, ночи нынче длинные, и будешь потом на том свете, как старухи обещают. 
-- На том свете! -- обрадовался Василий Ефремович НЕЗНАКОМОМУ МЕСТУ. -- А это еще лучше -- НЕСИ МЕНЯ ТУДА! 
Но Григорий приволок его домой, к жене, и та уже сама велела жить Василию Ефремовичу здесь, 
а не во вселенной 
и не на том свете. 
На другое утро Василий Ефремович заинтересовался Григорием Хромовым -ОН ВСЕМ ИНТЕРЕСОВАЛСЯ, ЧТО НЕ ОТНОСИЛОСЬ К ЕГО ОБЯЗАННОСТЯМ КОНЮХА, -- и отыскал молодого колхозника, когда Хромов менял обветшалые венцы в срубе колхозного колодца. 
-- Ты это что же! -- сказал конюх. -- Ты что же никуда не ушел до весны, как прочие умные? 
Григорий перестал тесать дерево и подумал. Осенний чистый день стоял над мирными избами колхоза, над умолкшим, остывшим перелеском и над родным полем, отдавшим всю свою силу людям и теперь дремлющим в покое. Снега еще не было и холода не пришли; с утра до вечера небо было сумеречным, но этого кроткого света было достаточно для жизни и работы. 
В кузнечном сарае горел огонь в горне, там работал старик кузнец с подручной девушкой, справляя весь железный инвентарь, изношенный за лето, к будущему севу. Невестка кузнеца, не ожидая зимнего пути, без спеха повезла на телеге навоз на колхозный огород. Мерин Отсталый поглядел в сторону Василия Ефремовича и повез телегу с навозом дальше. Счетовод Груня шла с большой счетной книгой в общественный амбар, считая в уме, что кому положено получить, что кто переполучил, а что кто недополучил, и какие фонды уже засыпаны, а какие неготовы или неправильно назначены. 
-- Я привык жить в колхозе и по матери боюсь соскучиться, -- произнес Хромов в ответ Василию Ефремовичу И ЗАСТЕСНЯЛСЯ ЧЕГО-ТО. 
Конюх ОСУДИЛ подростка: 
-- Соскучиться боишься! Так скука же либо тоска и прочее-- это упадовничество! Ты против закона, значит: ага, твоя фигура нам понятна! 
-- Нет, дядя Вася, у меня мать хворая... Боюсь -- я уйду, а она помрет одна без меня... 
-- Врешь! Кругом колхоз, свои люди, не дали б ей помереть!.. А так что же получается: НАМ ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ НУЖНЫ, А ТЫ МЕЛКИМ ХОЧЕШЬ ПРОЖИТЬ, чтоб и могилы твоей никто не нашел! Как тебя назвать -- В СТОРОНЕ ОТ СХВАТКИ, что ль? 
Хромов опять начал тесать бревнышко для колодезного венца. 
-- Я, дядя Вася, великим человеком не буду, я не умею... 
-- Врешь! -- отвергнул эти слова конюх. -- Ты сколько классов кончил? 
-- Семилетку в Шаталовке, -- сказал Хромов. -- Все семь классов кончил прошедшей весной. 
-- Ну вот! Тебе самый раз теперь учиться выше, чтоб познать все темные тайны и совершить подвиг во вселенной!.. Сколько наших ребят вон уехали, -теперь, гляди, пройдет год, полтора, два, и они будут каждый на великом деле, на глазах всего человечества -- кто летчик, кто артист, кто по науке, кто по прочей высшей части!.. А ты кто будешь? Замрешь здесь, как черенок в плетне! Кто про тебя сказку расскажет, либо песню над гробом споет? 
-- Никто, -- сказал Хромов. -- МНЕ НЕ НАДО СКАЗКИ... 
-- Не надо? А это опять твое упадовничество в тебе говорит... Ты вспомни наших ребят: возьми хоть Гараську, хоть Мишку, да того же и Пашку можно!

Сколь они старше тебя? Да чуть-чуть, а, глянь, в каких высших училищах учатся: ВОТ-ВОТ В ВЕЛИЧАЙШИЕ ЛЮДИ ВЫЙДУТ! 
ДА ОНО ИМ ВПОЛНЕ ПРИЛИЧНО И К ЛИЦУ ОЧУТИТЬСЯ У ВЛАСТИ НА ВЫШКЕ: у них у каждого грудь раза в два поболе твоей развернулась -- на таких грудях сколько медалей с заслугами можно увесить. Красиво будет! 
Григорий Хромов менял обветшалые венцы в срубе колхозного колодца. Он молчал и работал топором. 
Василий Ефремович СОСКУЧИЛСЯ БЫТЬ С НИМ и отошел от него. 
….
Хромов поглядел ему вослед: 
-- А ты сам-то чего, дядя Вася, не подашься от нас никуда? 
Василий Ефремович остановился. 
-- …... Пусть все выяснится и утрамбуется на свете, тогда я и нагряну лично. А ты-то что? 
-- Я в колхозе состою, -- ответил Хромов. -- Я за себя и за мать работаю. 
-- Только что! -- усмехнулся конюх. 
-- И я для всех работаю, -- робко добавил Хромов. 
-- Старайся! -- насмеялся Василий Ефремович. -- Какая твоя работа! Ты от этой работы только сам с матерью кормишься... А для народа ты никто, народ тебя сроду не почувствует, был ты или нет... 
Хромову стало грустно; он оглядел свою деревню: в ней жил его народ, но неужели Хромов не нужен здесь никому -- живет он или умер, а тот, кто играет на музыке где-то вдалеке или управляет машинами, тот народу нужнее и дороже его? 
Григорий не знал, как правильно надо думать об этом, и он начал достраивать колодезный сруб. 
 
Григорий не знал, как правильно надо думать об этом, и он начал достраивать колодезный сруб. 
…..
В нынешнюю осень Хромова-мать ходила председателем колхоза, как знающая старая крестьянка. Она было хотела отказаться от такой чести и обязанности, но общество не уважило ее просьбу. 
-- Ты, мать Мавра Гавриловна, хоть и хворая женщина, -- сказали ей старики, -- и тебе бы пора облегчение позволить, да кто ж тебя удержит, когда ты сама себе покоя не хочешь дать! Ты, гляди, на всякую честную работу с охотой идешь, откуда и мужик норовит в бок уйти. … Аль мы не знаем тебя! Была ты на черном деле хороша, ступай ныне на белое, на чистое. Душа в тебе есть, голова хоть и бабья, да не дурная, колхоз наш не слишком хлопотлив да велик, а можно сказать -- мал, хоть лодыря в нем есть много -- порядочно. Чего тебе! Живи полной властью... 
…Раньше, когда Мавра Гавриловна не ходила еще в председателях, она только вздыхала, когда видела непорядки в общем деревенском хозяйстве, но превозмочь их не могла. …страшно только то зло, до которого руками нельзя добраться, а когда можно, то чувствуешь себя заранее хорошо, если зло даже и существует пока. Поэтому Мавра Гавриловна почувствовала теперь облегчение, и болезнь ее от улучшения настроения ослабела или забылась. 
….
-- Ведь это что ж творится! -- удивилась мать. -- Две девочки летось померли, теперь третья вслед им хворает... Уж не вода ли у нас дурная? 
-- Вода, -- решил сын. -- Не вода, а люди... Каждый своим ведром в колхозном колодце воду достает, а дальние проезжают -- те конным ведром черпают, а в нашем колхозе дети оттого помирают... Зараза в воду попадает! 
Мавра Гавриловна замерла вся от горя. 
-- Вот кручина-то! Как же нам быть-то, да разве отучишь, упросишь кого, чтоб со своим ведром не ходил по воду, -- всякий теперь отрежет, что его ведро и луженое, и чиненое, и чище всех, а наше грязное... 
-- Не отучишь! -- согласился Григорий. 
Весь вечер он сидел, по своему обычаю, с книжкой возле лампы и читал, но сам думал о колодце. В учебнике по физике он рассмотрел рисунок деревянного ворота и сообразил, как его надо сделать. 
На другой день с утра Григорий начал делать ворот для колодца и к вечеру установил его над срубом, а затем взял цепь и один конец ее укрепил в круглом теле ворота, а другой приклепал к дужке общественной бадьи. Верхнюю дневную поверхность сруба он накрыл деревянной крышкой на петлях. 
Когда Григорий уже убирал стружки и мусор от сруба, к нему подошел Василий Ефремович и осмотрел новое деревянное устройство. 
-- Это ты что ж, товарищ Хромов, всурьез или нарочно тут строишь? 
-- Немного лучше будет, дядя Вася, -- сказал Хромов. -- Вода чище станет, а то у детей животы болеют и они помирают. 
-- Эк тебе забота: дети помирают! --- выразился Василий Ефремович. –
А то детей у нас дюже мало! 
Одни помрут, вторые на смену явятся – 
ишь ты, чем государство наше испугал... 
Нас ничем не напугаешь – 
девки у нас красные, парни геройские: они тебе сколько хочешь народа вперед, впрок нарожают! 
Да и зачем тому родиться, кто помирает скоро: 
пускай помирает, его чистой водой от смерти не сбережешь, а и выживет, так все одно он квелый, маломощный будет, -- 
нам таких граждан не нужно! 
Нам такие нужны, чтоб навозную жижку пили -- и серчали, как звери, от лишнего здоровья... 
А это что -- ВСЯ ТВОЯ ТУТ ЦИВИЛИЗАЦИЯ -- ЭТО БЕЗВОЗМЕЗДНОЕ ДЕЛО! 
Григорий нахмурился и поглядел на Василия Ефремовича. 
-- Тебе хорошо говорить, ты век свой прожил, а людям неохота помирать в детстве и матерям их неохота хоронить. 
-- Это-то хоть так, -- поразмыслил конюх. -- Я о пользе дела тебе говорил: КТО НАМ НУЖЕН, А КТО НЕТ. 
-- А я не о пользе? -- сумрачно произнес Григорий Хромов. -- Я о жизни, чтоб люди не помирали зря... 
-- Ну хлопочи, хлопочи, -- согласился Василий Ефремович, -- мне какое дело, мое дело в дальней стороне... А твое дело тоже не здесь -- твое дело славу заслужить и высший почет, чтоб вся вселенная картуз сняла перед тобой, -- вот какое твое дело! А ты тут древесину тешешь, чтоб твоя мамаша, председательница, спасибо тебе сказала. Телок ты дурной: вырос давно, а мать все тебе начальство! РВАНИСЬ ВПЕРЕД ВО ВСЮ ПРЕЛЕСТЬ ЖИЗНИ!.. 
КОНЮХ ЗАРЫЧАЛ ОТ ИССТУПЛЕННОГО ВООБРАЖЕНИЯ ВСЕЙ ПРЕЛЕСТИ ЖИЗНи и пошел куда-то за околицу, А ГРИГОРИЙ ОЗАДАЧИЛСЯ ОТ ЕГО РЕЧИ. 
Вечером Григорий долго читал книгу о дальних перелетах и об автомобилях, которые ехали по Москве, убранные живыми розами. Он склонил голову на стол и задремал. И ему представилось, что он видит автомобиль с плошками роз, поставленными на подножки, видит людей в этом автомобиле, но не может никак разглядеть и узнать их в лицо, а когда узнал, то закричал от радости и заплакал: в машине сидели как герои Гараська и Мишка из ихней деревни. 
"Мама, -- сказал он матери, -- я видел теперь всю славу и силу, они в Кремль, в гости поехали, я тоже хочу", -- но мать ответила ему тихо: "Не шуми, когда соскучатся по тебе, тогда и позовут, а сейчас -- нечего". 
Григорий очнулся. Лицо его было покрыто слезами и СЕРДЦЕ ДРОЖАЛО ОТ ПРЕДЧУВСТВИЯ СЧАСТЬЯ, но в избе было спокойно и неизменно, как было всегда с самого детства: горела лампа на деревянном, выскобленном столе, поскрипывал старый железный флюгер -- петух на дымовой трубе над крышей, обеспокоенный полночным ненастным ветром, и мать спала на печи, она не обещала и не говорила сыну ничего. И Григорию стало вдруг стыдно своего желания счастья и славы, приснившегося ему во сне, и жалко самого себя, не заслужившего ни славы, ни чести.