"История про Крым—это история про толкиеновское кольцо"

На модерации Отложенный

Украинский журналист Павел Казарин встретился в Киеве с участниками проекта «Украина своими глазами» и прочел им целую лекцию об Украине, о Крыме, о Донбассе и о различиях между русскими и украинцами. Мы публикуем некоторые фрагменты этой лекции.

Павел Казарин — этнический русский, родители Павла переехали в Крым из Владивостока за полгода до его рождения. Большую часть жизни Павел прожил в Крыму, в Симферополе, но после аннексии Крыма переехал в Киев.

«Как там в Крыму?»

Ответ на вопрос «Как там в Крыму?» во многом зависит от того, кому вы этот вопрос зададите. Допустим, когорта государственных иждивенцев, в особенности военных пенсионеров (для которых не принципиальна такая ценность, как свобода слова), считает, что все вполне хорошо. Если задать этот вопрос ребятам, которые вели бизнес, завязанный на Краснодарский край, они тоже, возможно, скажут вам, что есть перемены к лучшему. Если же вы будете спрашивать у студентов или у тех ребят, бизнес которых был завязан на материковые области Украины, то для них все ухудшилось. Таким образом, ответ на вопрос о состоянии дел в Крыму зависит от системы координат, в которой живет ваш респондент.

Лично я все нынешнее противостояние, всю эту войну воспринимаю не столько как войну России с Украиной, сколько как войну просоветского и несоветского. В этом смысле Украина сейчас шире и больше самой себя.

Почему получилась такая история с Крымом и Донбассом? Это были самые просоветские регионы в составе Украины. Их золотой век существования пришелся на вторую половину 70-х–первую половину 80-х. Крым как жемчужина Советского Союза — самый востребованный приморский курорт. Донбасс — край шахтерский, где работа в шахте оплачивалась чрезвычайно высоко, а от самого работника не требовалось ничего, кроме способности работать в нечеловечески тяжелых условиях. В сознании жителей этих двух областей Советский Союз рухнул не потому, что его экономическая модель, частью которой они являлись, оказалась нежизнеспособной, а потому, что пришла какая-то «непонятная Украина» и пригвоздила их трезубцем к социальному дну. Во многом именно эта установка и стала причиной того, что Донбасс и Крым оказались столь уязвимы перед лицом «коллективного Дмитрия Киселева».

Почему крымские татары оказались вынесены за скобки? Потому что они были самыми несоветскими среди преимущественно просоветского населения полуострова. Крымские татары не могли быть просоветскими из-за травмы депортации. Сложно воспринимать ценности, этику и эстетику той страны, которая тебя в 1944 году выселила в Центральную Азию и не позволяла вернуться на родину вплоть до конца 80-х. На крымских татар даже не распространялась главная духовная скрепа, связанная с Великой Отечественной войной. Концептуальный миф Великой Отечественной войны: все народы Советского Союза — это народы-победители, в рядах которых есть отдельные коллаборационисты и изменники. Но по отношению к крымским татарам этот миф был перевернут: есть отдельные герои, типа дважды героя Советского Союза Амет-Хана Султана, а весь остальной народ — это народ-предатель. Крымские татары оказались вычеркнуты из всех советских коллективных духовных скреп и в итоге оказались самыми несоветскими в просоветском Крыму.

Сегодня в Крыму новые власти давят не по национальному признаку, а по политическому. Ну например, Сенцов, Кольченко и Афанасьев — не крымские татары. Россия с марта 2014 года пытается проводить операцию по «принуждению к лояльности». В частности, взяли некоторых членов крымскотатарского Меджлиса и сделали из них образцово-показательных Рамзанов Кадыровых — дали им должности, кабинеты, ресурсы. Идет сигнал — тот кто примет смену флагов, примет триколор, тот получит все преференции.

Воду в Крым Украина перекрыла еще в 2014 году; из Украины в Крым вода шла в основном для сельского хозяйства в степной части полуострова, и это закрыло вопрос о возможности развития сельского хозяйства в этих районах. Но для питья, для бытовых нужд Крыму хватает собственного водосбора. Тогда же, весной 2014 года, планировалось и отрубить электроэнергию. Но тогда это не было сделано.

Кому верят крымчане

Я прожил в Крыму двадцать восемь лет. По моим ощущениям, крымское население неоднородно и делится на три группы. Первая группа — это порядка 35% ядерных просоветских и пророссийских ребят. Они всегда воспринимали Москву как свою столицу, они всегда были за Россию, вне зависимости от того, проводит ли она залоговые аукционы или купается в деньгах от нефтяной ренты. Порядка 20% — это проукраинское ядерное население, которое всегда за Киев. Они сейчас ушли во внутреннюю эмиграцию, и их не слышно. Оставшиеся — это инертная электоральная масса, которой, в принципе, все равно, под какими флагами жить, — «лишь бы не было войны», «лишь бы был полный холодильник» «лишь бы была стабильность» и так далее. Когда Виктор Янукович шел на выборы и вешал по всей стране билборды с обещанием стабильности — он вешал их для вот этих людей. И в феврале-марте 2014 года в Крыму именно такие люди, получавшие информацию о киевском Майдане от «коллективного Дмитрия Киселева», ситуативно примкнули к пророссийским ребятам и создали пророссийское большинство. Но если современная Россия напугает их больше, чем они испугались Украины в феврале 2014-го, если именно в Украине они будут видеть пример более стабильного государства, то не исключено, что при смене повестки они точно также ситуативно уйдут к проукраинским ядерным двадцати процентам.

Повторение судетской истории

У меня есть знакомый в МГИМО. Он очень эмоционально не принимает слово «аннексия». Я ему говорю: «Ну ты же дипломат, загляни в учебники. Аннексия — это насильственное присоединение территории одного государства к территории другого в одностороннем порядке». Применимость этого термина, кстати, вообще не зависист от настроений населения территории. В 1938 году, когда Германия отторгала у Чехословакии Судетскую область, судетские немцы во главе с Конрадом Генлейном хотели жить в составе Германии. Но это не отменяет того, что история про Судеты — это история про аннексию. Законы дипломатии технологичны, они не учитывают эмоциональные факторы.

История про Крым — это история про толкиеновское кольцо. Добровольно отказаться невозможно, но чем дольше ты его носишь, тем сильнее превращаешься в Голлума.

Россия могла купировать Майдан без войн и оккупаций

У России ведь была возможность купировать Майдан — точно так же, как она купировала и во многом обнулила последствия первого Майдана в 2005 году. Представим себе, что после расстрела Небесной сотни в Киев прилетает Лавров, говорит: «Мы вместе с вами скорбим о невинно погибших, Украине нужно не допустить гражданской войны, мы признаем новую власть». Российская делегация возлагает венки на улице Институтской, обещает реструктуризацию кредитов, предлагает создать правительство национального спасения: глава — Яценюк, первый зам — Тигипко (в то время — один из ключевых руководителей «Партии регионов»), националистам ритуально отдает образование и культуру, на нефтепотоки сажает аффилированных с Кремлем ребят. И что получается в итоге? Порошенко летает в Москву к Путину договариваться о цене на газ. Айдар так и остается всего лишь рекой в Луганской области. Имя Геннадия Корбана знает в лучшем случае только Борис Филатов, имя Бориса Филатова не знает никто. Малайзийский «Боинг» благополучно приземляется в аэропорту. Игорь Стрелков едет на реконструкторский фестиваль, посвященный Первой мировой войне, куда-нибудь в Калининград. Санкций нет. Нефть дешевеет, но есть возможность перекредитоваться на западе. Главное событие года — выигранная Олимпиада.

Сменяемость власти гарантирует вменяемость власти

В США на президентских выборах может победить не очень интеллектуально развитый человек, но он не сможет совершить такое количество ошибок, которое приведет к обрушению политической системы, — потому что существует институт Верховного суда, Сенат, Конгресс, которые могут заблокировать президентские решения. В России такой разнесенности властей нет; единственный институт, который тут есть — это даже не институт президента, а институт Владимира Путина. Нет человека, который может поставить решения и высказывания первого лица под сомнение, и все интервью системных либералов из правительства показывают, что их просто ставили перед фактом: «Ребята, мы забираем Крым, а ваша задача — просто купировать экономические последствия».

Российскую политическую систему не политологи должны исследовать, а какие-то глубинные психологи. Во многом сознание российской элиты конспирологично, и в их глазах украинский Майдан — это спецоперация Запада. Наверное, они не допускают мысли, что люди сами могут выйти в низовом порыве на улицы и остаться там. Наверное, в понимании Владимира Путина он, оккупируя Крым, не наносил первый удар, а давал сдачи.

«Вы по нам ударили в Киеве, мы по вам ударили в Крыму. Какие санкции, зачем? Мы же квиты».

Нельзя исключать, что Путин размышляет так: «Кто сейчас помнит, какой при Екатерине II был курс гульдена к пиаcтру? Помнят о том, что она Крым присоединила». Это история про место в учебниках.

Сменяемость власти гарантирует вменяемость власти. Представьте себе человека, который уже 15 лет не держал в руках наличных денег, не заходил в магазин, не ездил в общественном транспорте, не гулял по улице. С нашей точки зрения, у него будет совершенно девиантное сознание. Он живет в собственном мире, который существенно отличается от нашего.

Думаю, что мотивы истории с Крымом были нелогичны, нетехнологичны, но глубоко эмоциональны; во многом они персоналистские, а не ради какого-то коллективного блага.

Чем украинцы не похожи на россиян

Есть два коллективных мифа о Крыме. Первый миф — русский. «Непотопляемый авианосец, два города-героя, резиденция русский царей» и так далее. Второй миф — крымскотатарский. «Растоптанный мусульманский рай, украденная Родина» и так далее. А украинского мифа о Крыме нет. Возможно, поэтому Украина, не имея своего мифа о Крыме, приватизирует миф крымскотатарский.

Понятно, что для русского сознания Крым — это история про имперскую вишенку на торте.

В сознании русских и украинцев есть важные точки расхождения. В русском коллективном самосознании очень высока ценность того, что мы называем суверенитетом. Суверенитет как право принимать решения без оглядки на кого бы то ни было. Более того, в русском коллективном бессознательном очень ценны политики, которые были суверенами, даже если это чужие политики. Почему такое противоречивое отношение к Маргарет Тэтчер? Потому что, когда Аргентина захватила Фолкленды и Вашингтон хотел посадить Аргентину и Великобританию за стол переговоров, Тэтчер на это не пошла, а отбила Фолкленды силой, невзирая на мнение мирового сообщества. И в русском коллективном бессознательном отношение к Тэтчер в стиле «Вот же дрянь, жаль, не наша».

Поэтому во всяких исторических рейтингах первые места у русских занимают те, кто вел себя в первую очередь как суверен, — Петр Великий, Сталин и тому подобное, а не Александр II, который отменил крепостное право, провел ряд реформ и разморозил внутреннюю политическую и общественную жизнь.

И история про Крым — это тоже история про суверенное решение. Россия поссорилась со всем миром, чтобы сделать так, как считает нужным.

В украинском коллективном сознании совершенно другой приоритет. У Украины сегодня нередко запрос обращен к Западу, примерно как в «Повести временных лет» у славян к варягам: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, придите и владейте нами». У украинцев ощущение, что мы живем не в эпоху независимости, а в эпоху наиболее эффективных систем взаимозависимостей. И Украина готова отказаться от части суверенитета, передавая его на наднациональный уровень ради установления нормальных внятных правил игры, ради покупки западной франшизы государственного общежития.

Мы слишком долго жили в рамках иллюзии о том, что русские и украинцы — это один народ, и перестали замечать важные вещи. К тому же на протяжении 23 лет независимости Украины существовал дрейф в сторону от России — не быстрый, но существенный.

Есть еще один важный водораздел между русскими и украинцами. Жители России не ощущают свою страну не то что инициатором, а даже стороной конфликта. Когда Украина ограничила въезд на свою территорию российских журналистов, в России искренне возмущались: «Они что там, с ума посходили? У них там гражданская война, мы едем освещать, а они нам запрещают». Украинцы же ощущают Россию не только как сторону конфликта, но и как сторону, инициировавшую конфликт.

Рождение украинской политической нации

Сейчас происходит еще один любопытный тектонический процесс. То, что произошло на Майдане, — это начало формирования украинской политической нации. Раньше вопросами-маркерами были вопросы об отношении к ОУН-УПА, к Степану Бандере и тому подобное. Сейчас все это отошло на второй план. В Днепропетровске более 60% жителей не считают Степана Бандеру героем, но это не мешает городу быть форпостом национальной идентичности на Востоке. Его жители занимаются волонтерством, уходят на фронт и так далее.

70% переговоров по рациям на фронте с украинской стороны идет на русском языке. Какая кому разница, в какую церковь ходит лейтенант украинской армии, который сидит в окопе под Мариуполем? У него отношения с небом определяются траекторией летящих снарядов, а не тем, какую церковь для него считает подходящей какой-то политик, застрявший в старой истории про национально-этническое, а не про национально-политическое. Оттого героями Украины являются и белорус Михаил Жизневский, и армянин Сергей Негоян, погибшие во время революции в Киеве, и погибшие этнические русские ребята из 25-й аэромобильной бригады.

В войне несоветского с просоветским вопрос этничности уходит на второй план. Принадлежность к украинскому этносу не мешает, например, Валентине Матвиенко или Сергею Глазьеву, который родился в Харькове, быть просоветскими. А глава украинского МИД, уроженец Курска Павел Климкин, принадлежит к украинской политической нации. Мы, если угодно, видим утро «украинского мира».

В голливудском фильме-катастрофе «Послезавтра» — про глобальное похолодание — есть момент: из Вашингтона эвакуируют вице-президента США. Его кортеж едет через город. Вице-президент видит в окно автомобиля какого-то городского сумасшедшего, который стоит с плакатом: «Покайтесь, Армагеддон близко». Он уже лет двадцать стоит на этом месте с таким плакатом. И вице-президент произносит: «Обиднее всего понимать, что все эти люди все это время были правы». Так и у нас. Сейчас оглядываешься, вспоминаешь какие-то высказывания Джона Маккейна, «коллективных поляков» или «коллективных прибалтов», которые кричали про русские танки в Европе, про то что у Украины заберут Крым. Им в ответ говорили тогда: «Да вы в Холодной войне застряли, мир ушел вперед». А теперь оказалось, что именно они все это время были правы.

В 1918 году режим гетмана Скоропадского держался на немецких штыках, с ним боролся национал-социалист Петлюра. В итоге Петлюра победил Скоропадского, но потом пришел Муравьев с 15-тысячной группировкой красных войск, разбил Петлюру, и Советы вернули Украину, которая уже выпала из Российской империи. Если огрубить сравнения, то Скоропадский — это Порошенко, он держится на западных штыках, только не стальных, а финансовых. С ним борется «коллективный Петлюра» в виде Тимошенко, «Правого сектора», Ляшко и прочих национал-популистов. И пока они в своей войне друг друга уничтожают, может придти условный, фигуральный Муравьев с 15-тысячной армией и попытаться превратить Украину в то, чем она была до Порошенко, — в «серое» государство, в Боснию и Герцеговину.

Балканские параллели

Никто на самом деле не собирается делать никакую «Новороссию», Москва хочет отдать все эти территории обратно Украине, но на российских условиях — чтобы «ДНР-ЛНР» были поводками на шее украинской внешней политики. Допустим, Киев говорит «мы стремимся в НАТО» — Донецк говорит «мы против». Киев говорит «мы сближаемся с ЕС» — Луганск говорит «мы против». И тогда Украина сохраняется в формате серой буферной зоны между Россией и НАТО.

В случае с Донбассом важно, какой сценарий победит — хорватский или боснийский. Потому что все, что мы наблюдаем, — это вещи не новые. Мы наблюдали нечто похожее, например, в 90-е годы после распада Югославии. Слободан Милошевич в те годы начал использовать сербов, живших на территории отколовшихся от Белграда республик, как ирреденту. Так же и Путин использует русских. Боснийские сербы создали в Боснии и Герцеговине свою Республику Сербскую, а хорватские сербы — республику Сербская Краина. И ту, и другую во многом снабжал оружием Белград, так же, как Москва из Ростовской области гонит в «ДНР-ЛНР» оружие, технику, добровольцев.

Но боснийская и хорватская история закончились по-разному. Запад, когда замирял в 1995 году Боснию, легализовал Республику Сербскую. В итоге Босния и Герцеговина, состоящая из нескольких фактически независимых образований, не может выработать ни одного решения ни по одному системному вопросу.

А хорваты долго отмахивались от западных миротворческих инициатив, а в 1995 году, когда у Милошевича начались проблемы в самой Сербии и ему стало не до Хорватии, хорватская армия провела две стремительные военные операции и Сербская Краина была сметена.

Во многом сегодняшняя история Донбасса — это история про то, какой сценарий победит. Москва хотела бы боснийский, а Киев хочет хорватский.