Россия без труда

В современной ситуации труд как организованный субъект политического устройства и экономического воспроизводства подвергается двойному исключению.

С одной стороны, в глобальном масштабе такое исключение было обеспечено победой неолиберальных идеологий с их практиками субъективации. Рабочий, трудящийся - давно не главная фигура "модернизации", да и Модерна в целом. Он не столько производит, сколько потребляет, "отрабатывает" самим своим потреблением. И это потребление отделено от производства за счет логики кредита. Рабочий потребляет собственные продукты не потому, что такое потребление является "компенсацией" его труда, а потому что он встроен в системы кредитования. В конечном счете, именно капитал инвестирует и его потребление, и его производство, которые становятся, таким образом, неразделимы.

Описание экономического кризиса последних лет свелось к порочному кругу снижения потребления/снижения кредитования, поскольку внутри этой системы само производство и фигура труда находятся в исключенном положении: труд - всего лишь принимаемое по умолчанию дополнение к кредиту и инвестициям, то есть сам рабочий уже разбит двумя "кредитными историями" - историей его собственного потребления и историей инвестиций. Эти истории разводят эмпирического "трудящегося" по разным рубрикам, превращая его, с одной стороны, в героя собственной потребительской биографии, а с другой - в мобильную единицу распределения человеческих ресурсов. Такое разделение и распад были обусловлены, в том числе, вытеснением моделей welfare state и неокорпоративизма, предполагающих организованный труд в качестве одного из субъектов политического процесса.

В локальном масштабе, то есть в современной России, труд исключен и благодаря квазифеодальным структурам распределения социальных капиталов. Слияние государственных структур и структур бизнеса вытесняет труд в виде "дефолтного дополнения", поскольку и государство, и капитал неявно предполагают, что труд является безличной сферой, расположенной ниже уровня реальной борьбы и присвоения экономических и символических капиталов: трудом нельзя заработать ничего "серьезного".

Интересно, что даже СССР (как официальное государство рабочих и крестьян) в период перестройки не прошел через развитые рабочие движения (в отличие от Польши и других стран соцлагеря), что также не способствовало организации труда как политического субъекта. А теперь труд - это область "по умолчанию", им заняты те, кто не нашли ничего лучшего (госслужбы, бизнеса, той или иной ренты и т.п.).

Такое положение дел, особенно в ситуации экономического кризиса, исчерпания ресурсных моделей экономики и деполитизации, представляется опасным: вся область труда оказывается "темным пятном" общества, непроницаемым и для социологического анализа, и для политических действий. Рабочий - тот, кто в наименьшей степени захватывается активистскими инициативами партий, государства и т.д. Отсутствие институциализированного организованного труда приводит к тому, что немногочисленные активные профсоюзные структуры легко криминализируются или же выступают в лучшем случае в качестве локальных агентов лоббирования, не предполагая распространение методов собственной организации на соседние сферы производства. Генерируемые государством и политической сферой в целом призывы к "модернизации" обращены, таким образом, в пустоту, поскольку их реальными адресатами становятся "антрепренеры" модернизации, конкурирующие за успешный "прием" посланий, что создает впечатление еще большего исключения труда как социального субъекта.

Только решение проблемы возвращения труда и рабочего как политического субъекта в сферу публичной политики и принятия государственных решений позволит наметить выход из подобного положения.