Поэма "Езерский". А.С.Пушкин о власти в Роде и социуме

   

I
Над омраченным Петроградом

Осенний ветер тучи гнал,

Дышало небо влажным хладом,

Нева шумела. Бился вал

О пристань набережной стройной,

Как челобитчик беспокойный

Об дверь судейской. Дождь в окно

Стучал печально. Уж темно

Всё становилось. В это время

Иван Езерский, мой сосед,

Вошёл в свой тесный кабинет...

Однако ж род его, и племя,

И чин, и службу, и года

Вам знать не худо, господа.
                        

II
Начнем ab ovo:1 мой Езерский

Происходил от тех вождей,

Чей дух воинственный и зверский

Был древле ужасом морей.

Одульф, его начальник рода,

Вельми бе грозен воевода,

Гласит Софийский хронограф.

При Ольге сын его Варлаф

Приял крещенье в Цареграде

С рукою греческой княжны;

От них два сына рождены:

Якуб и Дорофей. В засаде

Убит Якуб; а Дорофей

Родил двенадцать сыновей.
  

III
Ондрей, по прозвищу Езерский,

Родил Ивана да Илью.

Он в Лавре схимился Печерской.

Отсель фамилию свою

Ведут Езерские. При Калке

Один из них был схвачен в свалке,

А там раздавлен, как комар,

Задами тяжкими татар;

Зато со славой, хоть с уроном,

Другой Езерский, Елизар,

Упился кровию татар

Между Непрядвою и Доном,

Ударя с тыла в кучу их

С дружиной суздальцев своих.
                        

IV
В века старинной нашей славы,

Как и в худые времена,

Крамол и смуты в дни кровавы,

Блестят Езерских имена.

Они и в войске и в совете,

На воеводстве и в ответе

Служили князям и царям.

Из них Езерский Варлаам

Гордыней славился боярской:

За спор то с тем он, то с другим

С большим бесчестьем выводим

Бывал из-за трапезы царской,

Но снова шел под страшный гнев,

И умер, Сицких пересев.
                        

V
Когда ж от Думы величавой

Приял Романов свой венец,

Когда под мирною державой

Русь отдохнула наконец,

А наши вороги смирились,

Тогда Езерские явились

В великой силе при дворе.

При императоре Петре...

Но извините: статься может,

Читатель, я вам досадил:

Наш век вас верно просветил,

Вас спесь дворянская не гложет,

И нужды нет вам никакой

До вашей книги родовой...
                        

VI
Кто б ни был ваш родоначальник,

Мстислав Удалый, иль Ермак,

Или Митюшка целовальник,

Вам всё равно — конечно так,

Вы презираете отцами,

Их древней славою, правами

Великодушно и умно,

Вы отреклись от них давно,

Прямого просвещенья ради,

Гордясь, как общей пользы друг,

Ценою собственных заслуг,

Звездой двоюродного дяди,

Иль приглашением на бал

Туда, где дед ваш не бывал.
                        

VII
Я сам — хоть в книжках и словесно

Собратья надо мной трунят —

Я мещанин, как вам известно,

И в этом смысле демократ.

Но каюсь: новый Ходаковский.

Люблю от бабушки московской

Я слушать толки о родне,

Об отдалённой старине.

Могучих предков правнук бедный,

Люблю встречать их имена

В двух-трёх строках Карамзина.

От этой слабости безвредной,

Как ни старался, — видит Бог, —
Отвыкнуть я никак не мог.
                        

VIII
Мне жаль, что сих родов боярских

Бледнеет блеск и никнет дух.

Мне жаль, что нет князей Пожарских,

Что о других пропал и слух,

Что их поносит шут Фиглярин,

Что русский ветреный боярин

Теряет грамоты царей,

Как старый сбор календарей,

Что исторические звуки

Нам стали чужды, хоть спроста

Из бар мы лезем в tiers-etat,

Хоть нищи будут наши внуки,

И что спасибо нам за то

Не скажет, кажется, никто.
                        

IX
Мне жаль, что мы, руке наёмной

Дозволя грабить свой доход,

С трудом ярём заботы темной

Влачим в столице круглый год,

Что не живём семьёю дружной

В довольстве, в тишине досужной,

Старея близ могил родных

В своих поместьях родовых,

Где в нашем тереме забытом

Растёт пустынная трава;

Что геральдического льва

Демократическим копытом

У нас лягает и осёл:

Дух века вот куда зашёл!


                        

Х
Вот почему, архивы роя,

Я разобрал в досужный час

Всю родословную героя,

О ком затеял свой рассказ,

И здесь потомству заповедал.

Езерский сам же твёрдо ведал,

Что дед его, великий муж,

Имел пятнадцать тысяч душ.

Из них отцу его досталась

Осьмая часть — и та сполна

Была сперва заложена,

Потом в ломбарде продавалась...

А сам он жалованьем жил

И регистратором служил.
                        

XI
Допросом музу беспокоя,

С усмешкой скажет критик мой:

«Куда завидного героя

Избрали вы! Кто ваш герой?»

 — А что? Коллежский регистратор.

Какой вы строгий литератор!

Его пою — зачем же нет?

Он мой приятель и сосед.

Державин двух своих соседов

И смерть Мещерского воспел;

Певец Фелицы быть умел

Певцом их свадеб, их обедов

И похорон, сменивших пир,

Хоть этим не смущался мир.
                        

XII
Заметят мне, что есть же разность

Между Державиным и мной,

Что красота и безобразность

Разделены чертой одной,

Что князь Мещерский был сенатор,

А не коллежский регистратор —

Что лучше, ежели поэт

Возьмёт возвышенный предмет,

Что нет, к тому же, перевода

Прямым героям; что они

Совсем не чудо в наши дни;

Иль я не этого прихода?

Иль разве меж моих друзей

Двух, трех великих нет людей?
                        

ХIII
Зачем крутится ветр в овраге,

Подъемлет лист и пыль несёт,

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждёт?

Зачем от гор и мимо башен

Летит орёл, тяжёл и страшен,

На чёрный пень? Спроси его.

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу?

Затем, что ветру и орлу

И сердцу девы нет закона.

Гордись: таков и ты, поэт,

И для тебя условий нет.
                        

XIV
Исполнен мыслями златыми,

Не понимаемый никем,

Перед распутьями земными

Проходишь ты, уныл и нем.

С толпой не делишь ты ни гнева,

Ни нужд, ни хохота, ни рева,

Ни удивленья, ни труда.

Глупец кричит: куда? куда?

Дорога здесь. Но ты не слышишь,

Идёшь, куда тебя влекут

Мечтанья тайные; твой труд

Тебе награда; им ты дышишь,

 А плод его бросаешь ты

Толпе, рабыне суеты.
                        

XV
Скажите: экой вздор, иль bravo,

Иль не скажите ничего —

Я в том стою — имел я право

Избрать соседа моего

В герои повести смиренной,

Хоть человек он не военный,

Не второклассный Дон-Жуан,

Не демон — даже не цыган,

А просто гражданин столичный,

Каких встречаем всюду тьму,

Ни по лицу, ни по уму

От нашей братьи не отличный,

Довольно смирный и простой,

А впрочем, малый деловой.

 

«Звание помещика есть та же служба. Заниматься управлением трёх тысяч душ, коих всё благосостояние совершенно зависит от нас, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши.
Небрежение, в котором оставляем мы наших крестьян непростительно. Чем более имеем мы над ними прав, тем более имеем и обязанностей в их отношении. Мы оставляем их на произвол плута приказчика, который их притесняет, а нас обкрадывает.

Мы проживаем в долг свои будущие доходы, разоряемся, старость застаёт нас в нужде и в хлопотах. Вот причина быстрого упадка нашего дворянства: дед был богат, сын нуждается, внук идёт по миру. Древние фамилии приходят в ничтожество; новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять.

Состояния сливаются, и ни одна фамилия не знает своих предков. К чему ведёт такой политический материализм? Не знаю, но пора положить ему преграды. Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов; никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат.

Да какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике: «Гражданину Минину и князю Пожарскому». Какой князь Пожарский? Что такое гражданин Минин? Был окольничий князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорук, выборный человек от всего государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ!

Аристократия чиновная не заменит аристократии родовой. Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа. Но каковы семейственные воспоминания детей коллежского асессора?» (А.С.Пушкин).