Записки русской американки

Ниже – интересные впечатления американской журналистки русского происхождения о России. Хотелось бы сделать одно замечание, момент, который надо учитывать, когда читаешь подобное. Будучи знакомым с большим количеством американских журналистов, заметил у них одну забавную черту – о России у них у всех какое-то совершенно гипертрофированное представление, причем во всем. Если русские богатые – то обязательно они едят черную икру ложками и ездят на дрессированных медведях, запряженных в платиновые кареты, если русские бедные – то они могут жить на два доллара всем селом три года подряд. Коррупцию нашу они демонизируют, преступность считают чем-то чудовищным, чего больше нигде нет в мире. Причем, что забавно,  обычно поражаются, если называешь им их собственные цифры. Во многих сферах они отстают даже от путинской России – так, по числу заключенных на 100 тысяч человек они – первые в мире. Тем не менее, довольно интересный текст:

Примерно месяц назад, вернувшись домой, я обнаружила необычное электронное письмо от Александра Пархоменко – человека, с которым не была знакома. «Неужели в России все так плохо?» – написал он.

Я живу и работаю репортером в Москве последние шесть месяцев, и Пархоменко читает мои материалы. По его словам, ему нравятся мои статьи, «но возникает ощущение, что вас силой вернули в эту ненавистную страну, назад, к этим глупым и смешным русским, назад, в ужасный и неприспособленный для жизни город, и что в вашей смеси отношений любви/ненависти присутствует в основном последнее».
Не впервые я подвергаюсь нападкам со стороны русского за критические высказывания о России, которые для многих людей неотличимы от ненависти к стране. Ведь они считают, что только у них есть право смеяться над своей страной. Но меня потрясло то, как Пархоменко написал о главной дилемме моего положения в России.

Дело в том, что я вернулась. И если не вдаваться в детали по поводу того, что я сегодня живу на той же улице и в том же доме, где провела часть своего детства, и откуда мои родители, еврейские беженцы, увезли меня почти ровно 20 лет назад, я вернулась таким образом, что на меня очень легко обижаться.

Да, я родилась здесь, я говорю по-русски, у меня русская семья и друзья, но у меня нет больше российского гражданства. Я вернулась как представительница американской прессы, того самого института, который смеется над россиянами и критикует их за их недостатки и нелепости.

Иными словами, я предатель. Я не похожа на китайских или индийских американцев, которые тысячами возвращаются на историческую родину, чтобы двигать свои страны вперед на волне экономического роста и самим обогащаться в процессе этого движения.
Я российская репатриантка, и таких, как я, немного. На самом деле большинство людей движется в обратном направлении. Согласно последним данным статистики, во времена мнимой стабильности Владимира Путина из России эмигрировало больше людей, чем в период хаоса 90-х. До прошлого года Россия входила в тройку стран, дававших больше всего людей, ищущих убежища за границей. В прошлом году она добилась прогресса, став четвертой.

Мало кто из нас приехал сюда, чтобы участвовать в каких-то возвышенных преобразованиях. Я поняла это после первой своей беседы с местным жителем, который говорил ворчливо и недовольно, с нотками фатализма в голосе. Пару недель назад я встречалась за чашкой кофе с представителем российской государственной корпорации. Для начала он спросил, действительно ли я верю во все те негативные вещи, которые пишу о России и о его компании, или же это такая американская редакционная политика. А когда мы пили по второй чашке, этот человек уже закатывал глаза, говоря о взятках и откатах, которыми, насколько он знает, поражена вся компания, а также пренебрежительно отзывался о российской кампании модернизации, называя ее «потемкинской деревней».

Уж если русские не особенно надеются на свою страну, то у нас, родившихся в России, и выросших в Америке возвращенцев, таких надежд еще меньше. Мой знакомый репатриант недавно читал вместе со своим учителем русского языка произведение Алек­сандра Пушкина «Евгений Онегин». Дойдя до главы, в которой выражалась надежда, что у страны через 500 лет будут приличные дороги, они рассмеялись. «Онегина» впервые опубликовали в 1825 году.

Для тех из нас, кто здесь родился, вопрос о том, когда Россия оправдает свои надежды, вовсе не смешной. Двадцать лет назад,         28 апреля 1990 года, мои родители, которым было по 30 лет (всего на три года старше, чем я сейчас), оставили свою работу, под плач собравшихся на проводы в аэропорту друзей взяли двух своих маленьких дочерей и шагнули за паспортный контроль, навсегда отказавшись от своего гражданства. Их отъезд был своего рода политическим заявлением о шансах этой страны на светлое будущее; для них такого светлого будущего не существовало.

Однако, благополучно осев в преуспевающем американском пригороде, мои родители порой сентиментальничали по поводу той страны, которую они покинули, излишне идеализируя ее культуру, язык, более приличные манеры поведения за столом, а также очевидную правду о том, что мы, русские, победили во Второй мировой войне фактически без посторонней помощи. И подобно многим детям эмигрантов, которые плохо знали эту страну, я влюбилась в нее.

Окончив колледж по специальности «Советская история», которая помогла мне укрепиться в моей страсти, я начала ездить в Россию почти каждый год, пока не решила попробовать здесь жить.

Но возвращение сюда это роскошь. Таким репатриантам, как я, нравится здесь жить, потому что мы это делаем добровольно, потому что мы со своими синими паспортами можем уехать отсюда, когда захотим, потому что нашим родителям хватило предусмотрительности, чтобы сделать это за нас.

Нам не надо расстраиваться, как моей бабушке в Москве, что выборы в стране фальсифицируют, потому что отнимают не нашу демократию. Нам не надо платить дань коррупции, которая, даже по государственным оценкам, пожирает треть бюджета страны. Мы ведем здесь очаровательную параллельную жизнь. В полной мере это стало мне понятно совсем недавно, когда я сидела со своей русской подругой у нее на кухне, ведя очередной унылый разговор о том, как долго может продлиться нынешнее выздоровление России. В кухню вбежала ее трехлетняя дочь. Моя подруга обняла девочку и печально прошептала ей: «Ох, дочка, что с нами будет?»

Из тех репатриантов, которых я знаю, мало кто остается в России больше чем на пять лет. Большинство возвращается к своей более стабильной, более защищенной и более предсказуемой жизни. Москва станет для них воспоминанием, сумасшедшей историей, которая с годами превратится в импровизированную тему для разговора на вечеринках и коктейлях, пока не залоснится от частого употребления. Мы все реже и реже будем читать новости из России, реже и реже будем связываться с нашими российскими друзьями, которым придется и дальше жить здесь.

Конечно, это раздражает таких людей, как Пархоменко. Ты уехала, ты жила своей легкой и приятной американской жизнью, а теперь снова приехала, чтобы покритиковать нас, а потом удрать в свое уютное предместье. Несколько дней назад я нашла, наконец, в себе мужество, чтобы ответить. Я объяснила, что моя работа заключается в объективном освещении того, что я вижу, но не в лести или поношении. Затем я спросила: «Как вы можете любить Россию и игнорировать все ее проблемы?»

Он ответил быстро, длинным письмом. Он написал, что сейчас живет в Казахстане. Многие из его друзей арестованы. «Поверьте мне, – написал он, – то, что происходит здесь, похоже на Москву в той же степени, в какой Москва похожа на Нью-Йорк». По его словам, он довольно быстро столкнулся с казахами, которые сказали, чтобы он заткнул свой лицемерный рот. Однако его реакция была определенно русской: ему неуместно критиковать, да и что может сделать один человек?

«Со временем я просто замолчал, – написал он, – я могу критиковать власти, я могу указывать на недостатки, но не могу сказать, что моя правда лучше, чем их. Увы, у каждого своя правда. И если я могу как-то помочь им, предлагая то, что считаю правильным … я буду рад, если они это примут. Но они ни в коей мере не обязаны это делать».

Но Казахстан это не страна Пархоменко, по крайней мере, не та страна, какой для меня является и всегда будет Россия. В комнате, где я пишу это, моя прабабушка провела последние годы своей жизни. Меня окружают здесь остатки элегантного фарфора, книги моего деда по искусству. Каждый день я прохожу мимо светлого, стоящего на удалении от дороги здания той школы, куда я пошла в первый класс. Моя мама тоже училась в этой школе.

Все эти вещи вновь стали частью моей повседневной жизни, и может быть, именно поэтому слова Пархоменко бьют по мне столь сильно. Да, я критикую Россию, но критикую потому, что хочу, чтобы она соответствовала тем стандартам, которые сама для себя установила. Я хочу, чтобы это государство прекратило на вдохе сравнивать себя с Европой и Соединенными Штатами, а на выдохе заявлять о своей священной исключительности. Я хочу, чтобы оно прекратило вставать в позу и требовать к себе уважения вместо того чтобы просто вызывать его своими действиями. Ведь сумело же оно поступить так, когда половина польского правительства рухнула в самолете на российское поле.

Я понимаю, это не российские чувства, особенно в стране, где 85 процентов взрослого населения, согласно последним опросам, считает, что ничего не может сделать, чтобы произвести впечатление на свое правительство. Но как можно любить эту страну и хранить при этом вежливое молчание, откликаясь лишь тогда, когда тебя призовет Кремль?