Заколдованное прошлое. Ещё раз о вреде законов

Нужно выбирать: либо нормы Нюрнбергского процесса применять всё чаще и всё строже, либо, наоборот, объявить их утратившими авторитет. Одно из двух. Нельзя законодательно запрещать, с одной стороны, сомнение в его приговорах и, с другой стороны, одновременно законодательно запрещать применение нюрнбергских норм в случаях, когда чья-либо виновность ещё не установлена, но подозревается. Никто не может быть признан виновным до суда. Но никто и не выше подозрений.

В России на подходе новая уголовная статья. Будут сажать на 3—5 лет и/или штрафовать на 300—500 тысяч рублей. С наказанием всё ясно. Не вполне ясно с составом преступления.

Будет караться «Искажение приговора Нюрнбергского трибунала, либо приговоров национальных судов или трибуналов, основанных на приговоре Нюрнбергского трибунала, допущенное с целью полной или частичной реабилитации нацизма и нацистских преступников, либо объявление преступными действий стран-участников антигитлеровской коалиции, а также одобрение, отрицание преступлений нацизма против мира и безопасности человечества…».

Тут есть к чему придраться.

Первая придирка: что значит «искажение приговора» и как можно исказить приговор таким образом, что в результате окажутся реабилитированы нацизм и нацистские преступники? «Исказить» это как будто бы значит «неверно пересказать». Крайний вариант для полной ясности: утверждается, что обвиняемые в Нюрнберге были оправданы, а не признаны виновными. Но, силы небесные, кто же в здравом уме будет такое утверждать?

Как ни странно, авторы законопроекта, видимо, считают, что подобное возможно. Ведь вот в прессе цитируется министр Шойгу, предлагавший ранее считать уголовниками тех, кто «отрицает победу СССР в войне». Те, кто его цитируют (за редкими исключениями), делают это без всякой иронии, хотя это выглядит вопиюще бессмысленно. Формула «искажение приговора с целью реабилитации преступников» на самом деле не менее абсурдна, во всяком случае, бессодержательна.

Вообще непонятно, зачем нужна эта часть текста, если дальше следует гораздо более ясное определение состава преступления: «одобрение, отрицание преступлений нацизма против мира и безопасности человечества».

Вторая придирка. Между двумя этими формулами (почему-то именно между, что тоже выглядит нелепо, но забудем об этом) вставлена ещё одна. Преступным будет считаться «объявление преступными действий стран участников антигитлеровской коалиции».

Но почему? Нюрнбергский трибунал создал прецедент и предложил некоторые нормы международного уголовного права, которые вполне приложимы ко множеству коллизий прошлого и будущего. Бомбардировка Дрездена, резня в Нанкине, Катынь — примеры только из Второй мировой войны и пик айсберга. В 70-е годы американский обвинитель в Нюрнберге Тэлфорд Тэйлор обратил внимание, что они могут быть приложены к американским действия во Вьетнаме. Сейчас идёт несколько процессов по нормам Нюрнберга, а могло бы идти гораздо больше. А инвокаций Нюрнбергского процесса не счесть.

Однако репутация Нюрнбергского процесса вовсе не так надёжна, как этого хотелось бы тем, кто намерен воспользоваться им как прецедентом. Скептиков по поводу его юридической полноценности всегда было много, включая британского обвинителя в Нюрнберге Шоукросса (задним числом) и американского судьи (на процессе генералов) Чарльза Веннестрэма, который поставил под сомнение свою собственную миссию прямо в разгар процесса. Их становится всё больше, хотя по большей части они ведут себя сдержанно и не потому, что боятся попасть под суд, а потому что понимают, что тут приходится ходить по настоящему минному полю. Приговоры в Нюрнберге — ящик Пандоры.

Нужно выбирать: либо нормы Нюрнбергского процесса применять всё чаще и всё строже, либо, наоборот, объявить их утратившими авторитет. Одно из двух. Нельзя законодательно запрещать, с одной стороны, сомнение в его приговорах и, с другой стороны, одновременно законодательно запрещать применение нюрнбергских норм в случаях, когда чья-либо виновность ещё не установлена, но подозревается. Никто не может быть признан виновным до суда. Но никто и не выше подозрений.

Тем, кто публично назвал чьи-то действия преступными, можно предъявить обвинение в клевете и нанесении морального ущерба и судить их по соответствующим статьям. Если они сами уже взяли на себя роль истца и не обратились формально в суд, суд может признать их иск или нет. За пределами этой формализованной практики атрибутирование любых действий как преступных есть просто полемический приём и метафора. Это может считаться приличным или неприличным в «приличном обществе» (то, что называется polite society). Но запрещать подобную практику угрозой уголовного наказания — значит сильно ущемлять свободу слова, на что многие обращают внимание, но также (на что реже обращают внимание) разжигать страсти, которые уже накалены, поскольку очевидно, что использование сильных выражений в дискуссии есть симптом эмоционального неблагополучия полемистов. А также — препятствовать правосудию, поскольку такой запрет заранее препятствует расследованиям в целях выяснения истины, которая не всегда лежит на поверхности, даже лучше сказать — никогда не лежит на поверхности.

Третья придирка. В тексте статьи речь идёт о «реабилитации нацизма». Нацизм нельзя реабилитировать в строгом юридическом смысле, потому что в Нюрнберге ему никакого приговора не выносили и вообще он не был там под судом. И военных преступников судили не за идеологию, а за вполне конкретные деяния, что американский обвинитель Джексон и подчёркивал усиленно. И не потому, что нацизм белый или серый, а не чёрный, а потому что нет такого частного или юридического лица «нацизм». Нацизму именно как идеологии можно вынести моральное осуждение за объективные последствия его реализации как проекта и даже за его базовые принципы, но обвинять его в суде невозможно. Мне приходилось несколько раз жестоко насмехаться над безумной идеей суда над коммунизмом. По той же самой причине.

Профессиональные юристы могли бы, я уверен, развернуть вокруг этого законопроекта разветвлённую и утончённую дискуссию. Он сформулирован крайне небрежно. Но, наверное, всё-таки даже не потому, что его как следует не продумали. Можно опасаться, что сформулировать его как следует вообще невозможно, потому что он пытается сладить с коллизиями, в принципе или уже охваченные правом, или не подлежащими и непригодными для правового регулирования. Взглянем на него теперь не как на факт права, а как на социальный факт.

Такое впечатление, что настоящий смысл предложенного закона совсем не в том, чтобы кого-то судить и приговаривать. Но в чём смысл закона, если не в том, чтобы его применять?!

Дело вот в чём. Идею ввести уголовную ответственность за отрицание роли СССР в победе в Великой Отечественной войне поддерживают 60% опрошенных, 36% респондентов полностью одобряют введение наказания за пересмотр истории и 24 «скорее одобряют». Не поддерживают эту инициативу 26% россиян (ВЦИОМ, Lenta.ru от 04.04.2010). Многие критики закона торопятся обвинить в этой инициативе рвущуюся к репрессиям власть. Несправедливо. Власть уже блокировала ранние редакции законопроекта. Этот законопроект скорее следует считать популистским. Он продвигается в угоду публике.

Но зачем публике этот законопроект? Публика хочет изъять из общественной словесной жизни высказывания, которые разрушают её психологический комфорт. В данном случае речь идёт о весьма деликатной психической материи — национальной самоидентификации. Она сейчас в России переживается сильнее, чем где бы то ни было (за исключением разве что Израиля), слишком сильно зависит от оценки роли России в мировой истории в ХХ веке и слишком интимно связана с Великой войной. Подозрения, что эта роль не адекватна той репутации, которую Россия приобрела с согласия всего мира в результате победы в мировой войне, гложут российское национальное подсознание. Русский человек боится, что если у него отнимут возможность гордиться собой как победителем мирового зла и освободителем человечества, то он как бы «потеряет себя», а его великая родина превратится в фикцию.

Но вместо того, чтобы поискать другие возможности — как фактурные, так и стилистические — для положительного национального мифа, он пытается использовать риторику судебного приговора как средство «заговорить» демонов прошлого, смущающих ясную картину его героичности и святой непорочности, то есть прибегнуть к магическому средству — заколдовать прошлое.

Слов нет, выстроить положительный национальный миф нелегко. Раньше по многим причинам было легче, теперь труднее. И мало кто из исторических наций (у неисторических и не претендующих на этот статус наций такой проблемы нет) с этой задачей справился. А если и справился, то только с помощью весьма избирательной памяти. Не надо думать, что немцы так уж сильно переосмыслили себя под влиянием Нюрнбергского трибунала. Автор самой, кажется, недавней (2010) книги о Нюрнберге Валери Эбер (или по-американски — Hébert) приводит убедительные свидетельства того, что немцы Нюрнбергский процесс в общем и целом игнорировали, то есть в их послевоенной конституционной эмансипации он сыграл ничтожную роль. А если они всё-таки эмансипировались, то по совсем другим причинам.

Становится всё более ясно, что задача не в том, чтобы добиться моральной безупречности национального нарратива, а в том, чтобы покончить с наркотической зависимостью от своего мифологического прошлого. Зрелая гражданская нация нуждается не в заколдованном, а в расколдованном прошлом. А молодая нация должна вообще выстраивать футуристический, а не пассеистский нарратив. Как это пыталась, хотя и мало удачно, молодая революционная Российская республика, совершенно теперь, кстати, разжалованная в нарративном статусе — не слишком ли поспешно и легкомысленно?

Прошлое надо не мифологизировать, а внимательно препарировать. И опасность новой уголовной статьи вовсе не в том, что она развяжет какие-то репрессии, а в том, что она усилит и без того уже сильные тенденции общественного мнения и академии к самоцензуре. Эти тенденции — почва, на которой подобные по видимости — правовые инициативы, а в сущности — колдовские манипуляции, вырастают. И удобряют почву, на которой произросли. Положительная обратная связь. Порочный круг.