Власть поздно начинает разговаривать с народом

В спортивном зале на окраине Москвы два массивных мужчины обсуждают бунт дальнобойщиков. «Нельзя, — растолковывает один, — их поддерживать. Ты что, хочешь, чтобы как на Украине было? Там тоже с этого все начиналось». Таков выбор, перед которым поставлено сегодня российское общество. Молчать и терпеть, не имея никаких легальных способов повлиять на положение вещей и принятые кем-то правила игры. Или без всяких переходных стадий — бунт отчаяния, заблокированный МКАД, противостояние с полицией, риск социальной катастрофы. Причем насчет этой дихотомии есть полный общественный консенсус. Что выбирать приходится именно из таких альтернатив, говорят и депутаты Думы, и обычные граждане, и сами невольные бунтовщики, которых разоряет «Платон».

Между тем в этой конструкции пропущено важнейшее звено. То, которое, собственно, и делает толпу людей обществом. То, без которого публичная сфера сдувается и валится на бок, как воздушный шар. Между молчанием и бунтом в нормальной ситуации лежит простой человеческий навык — умение слышать друг друга и договариваться. На этом построены все человеческие сообщества, даже самые элементарные, например, семья. Но только не нынешняя наша Российская Федерация.

Когда в Великобритании вводили платный въезд в центр Лондона, проводилось множество опросов общественного мнения, публичных дискуссий, позиция сторонников платы разъяснялась, затем опять проводились замеры настроений, и снова шли споры. До тех пор, пока люди не согласились: да, плата за въезд в мегаполис пойдет на пользу обществу. Как у нас оформляются подобные инициативы? Начальство считает, что вам, дорогие друзья, нужен «Платон». Если вы считаете иначе, вам лучше никому об этом не рассказывать: вы же не оранжист какой и хотите раскачивать лодку? Так что мы вас даже спрашивать не будем.

При этом резоны начальства остаются загадкой для всех, а по меньшей мере в некоторых случаях и для него самого. Дело в том, что Российская Федерация изобрела уникальный метод социальной политики, который можно назвать, раз уж мы вынужденно обсуждаем древнегреческих философов, бюрократическим солипсизмом. Суть метода: реальность есть совокупность распоряжений начальства.

Дальнобойщики, хотя и не хотят «как в Украине», но и солипсистов недолюбливают нутром. И деятельно опровергают государственную картину мира, переходя, как пишет сейчас пресса, «на режим улитки». Тут впору спросить: а почему государственные органы не спрогнозировали острую реакцию граждан на «Платона»? Может быть, в правительстве провокаторы и шпионы? Да скорее всего нет, просто там совсем разговаривать разучились, стали нелюбопытными — не как в Лондоне.

И вот теперь Дума вынуждена в панике снижать штрафы за нарушение «Платона» — сразу в сто раз. Президентский совет по правам человека усаживает напротив дальнобойщиков министра транспорта Соколова (тот, впрочем, продолжает говорить больше сам с собой). И даже в Росавтодоре на настойчивые вопросы журналистов проговариваются, что, мол, «Платон» не вечен, как приняли, так и отменить могут. То есть с людьми, наконец, заговорили — и почти человеческими голосами.

К этой ситуации есть два вопроса. Во-первых, зачем нужно было доводить до греха, а не разговаривать сразу? Вот в чем тут состояла «стратегия»? Во-вторых, неужели бюрократия потеряла инстинкт самосохранения и предпочитает систематически действовать вслепую, не просчитывая рисков? Ведь интересоваться взглядами граждан на жизнь нужно именно по этой причине, а не из-за моральных обязательств перед «населением».